Да... за столько лет так и не выучился говорить прилично, – Райнхолд слабо улыбнулся. С какой стати он говорит сейчас все это? И кому говорит? Но слова лились сами, подстегнутые непреодолимой слабостью и алкоголем. И поток их не желал иссякать. – Ну, в Германии я жил в Боппарде, это такой маленький городочек на берегу реки Рейн. Его и не на всякой такой карте найдешь...

Боппард, он... ну, он совсем не похож на Нью-Йорк. Стенки везде такие, чистые, без надписей, ну, совсем как игрушечные... Из дома можно выйти босиком и пройтись вот так по асфальту. Или наоборот, прибежать домой в обуви и прыгнуть с ногами на незастеленную кровать... У нас была большая квартира, на втором этаже такого невысокого трехэтажного дома прямо на набережной. В хорошую погоду можно было сидеть на его ступеньках и бренчать на гитаре...

Ты умеешь играть на гитаре?

Ну, немножко. Меня папа научил... А потом... ну, потом мне исполнилось двенадцать, и папа умер. Рак горла... к-кажется. Он долго мучался перед смертью, еще дома... а потом его увезли в больницу и больше уже не привозили. Я последний раз в жизни видел его на больничной койке. Он был весь такой исхудавший, с такими, ввалившимися глазами, и еще он постоянно кашлял... долго, надрывно, задыхался... а потом отплева... отплевывался кровью, ну... пытался сделать так, чтобы мы ничего такого не заметили... ну а мы пытались делать вид, что не заметили... – Раен опустил голову, подавляя судорожный вздох. Пол пол ногами слабо, но мерно покачивался. – Было страшно в такие моменты оставаться с ним рядом, я обычно первый бежал искать медсестру, и сестра приходила, колола отцу морфий, и он засыпал...

Почему-то казалось очень важным проговорить эти воспоминания, проговорить вслух, пускай даже просто в пространство, перед тем как...

Он решился, и он это сделает. Сделает. Завтра же, после отбоя.

...мать потом вышла замуж во второй раз, отчим был из Америки, они познакомились на работе... она работала секретарем в какой-то такой западной фирме. У нас это тогда... ну, считалось очень престижным, если работаешь с французами или американцами. И в городском управлении были одни французы, потому что после войны. Ну, отчим и увез нас в Нью-Йорк, а квартиру... ту, кот- торая в Боппарде, мы продали... – Райнхолд замолчал, сглотнув. С необычайной ясностью ему вспомнился отец, скорчившийся на постели, его судорожный кашель и шепот «не хочу умирать...»

А еще отец всегда повторял, что самоубийцы попадают в ад.

Ладно, Раен... думаю, тебя утешит, что мы с тобой уже больше не встретимся...

сказал Джеймс после паузы. Райнхолд замер. На долю секунды ему почудилось, что начальник охраны снова прочел его мысли, но на сей раз это было не так. – С завтрашнего дня я перевожусь в другое отделение тюрьмы... на Райкерс Айленд.

#

Смысл сказанного дошел до Раена не сразу. Наверное, нужно было удивиться. Или не поверить.

Нет, Райнхолд каким-то шестым чувством ощущал, что сейчас Джеймс говорит ему чистую правду.

Но эмоций не было, только, наверное, обгоревшие обрывки их. Обгоревшие черные бабочки. Некоторое время Райнхолд смотрел в пустоту невидящим взглядом.

А потом пришло осознание – оглушительное, как удар бейсбольной биты по затылку. И разом краска отхлынула от лица, а в животе закололо.

Раен вспомнил, как совсем недавно в одной из многоместных камер вооруженный ножом ниггер напал на другого, отказавшегося с ним переспать. Наверное, он был сильный и мускулистый, вроде Громилы Марти... В дыру тогда попали оба, но только лишь срок наказания истек, их снова переместили в общий барак, и через несколько месяцев тот, второй, попытался порезать себе вены. Потом его перевели в другой блок, но... Что могло измениться в другом блоке?

Ужас притаился в его горле удушающим мерзлым комом.

Конечно, тот парень жаловался охране, но кого тут интересуют внутренние разборки заключенных? Охране на все наплевать. Ему посоветовали тогда найти себе постоянного партнера для секса, который не давал бы издеваться над ним остальным.

Райнхолд не знал, сколько еще длилось молчание. Мысли сделались похожи на раскаленный асфальт, каждый новый образ был еще одним с трудом сделанным шагом, сразу же расцветающим в сознании ожогами страха.

В колледже не было сейчас человека, который бы не ненавидел его, Райнхолда, и не мечтал бы причинить ему боль.

...в лучшем случае он станет здесь общей «девочкой», и до этого уже никому не будет дела. В худшем же...

– В общем, радуйся, Раен. Скоро кончатся твои муки и унижения в этом полном несправедливости мире, – начальник охраны вдруг улыбнулся.

Так улыбаются люди, отмахнувшись от какой-нибудь навязчивой мысли, пока она не начала казаться им проблемой.

#

Райнхолд чувствовал себя так, как будто глотнул яда. Яд подействует еще через несколько часов, но он как будто уже ощущал, как кровь разносит крошечные частички отравы по всему его телу, и как смерть понемногу поднимается из желудка и подбирается к горлу. Почему-то именно теперь желание умереть и боль от потери друга бесследно растворились в паническом страхе за свою жизнь.

Раен давно уже не испытывал такого страха, он уже почти забыл, как это бывает. Он снова мучительно хотел жить. Хотел вдыхать воздух, хотел, чтобы кровь бежала по венам, хотел, чтобы тело никогда не теряло способности ощущать боль...

Ранним утром следующего дня Райнхолд открыл глаза за несколько часов до подъема. Он понял это по тому, как тихо было кругом.

Проснулся он словно бы от незримого тычка под ребра. Собственно, он и не спал толком. Мешал тот самый ядовитый страх, свивший теплое гнездышко под сердцем после вчерашних слов Джеймса. Его было ничем не заглушить, потому что, заглушенный, он вырывался на волю в ночных кошмарах, которые не давали спать.

Яд медленно расползался по венам, будоража мысли и вместе с тем парализуя тело. Райнхолд был полностью уверен, что ближайшие дни принесут ему смерть. Или нечто худшее, чем смерть. Только по блоку «А» разнесется весть о том, что Локквуд ушел, и – как, оказывается, жутко этого ожидать, даже когда уже убедил себя в том, что жизнь твоя никому не нужна, в том числе и тебе самому. Даже когда сам решил умереть. Много страшнее, чем казни.

Как же резко просыпается желание жить. Прошлые страхи не казались такими уж смертельными. Может быть, из-за того, что в свое время они просто пришли неожиданно, ведь когда что-то наступает неожиданно, это всегда не так больно, чем когда этого ждешь.

И Райнхолд ждал. Он даже оделся, с трепетом ожидая первых сигналов подъема. И каким-то краешком сознания он успел порадоваться тому, что сидит в одиночке. Теперь надо было готовиться к новой жизни – он снова был один на один с жестоким миром и только сейчас понял, как успел за эти почти два года, с момента стычки с Рэдриком, привыкнуть к ощущению защищенной спины. При незащищенном лице, конечно же. Такой вот парадокс.

Черт побери, у Свена, наверное, никогда не было бы так... он никогда в жизни не ждал ни от кого защиты. Интересно, а как вообще повел бы себя Свен, окажись он на месте Райнхолда? Тогда или теперь...

Только бы продержаться еще день, сказал Раен сам себе. Тогда он сумеет исполнить задуманное. Просто наточенная ручка от алюминиевой ложки... так просто... но, черт побери, он больше не хотел умирать!

Рен уронил голову на руки и остался сидеть так. Было удушливо страшно.

Он не сразу услышал, как двое охранников подошли к его камере, поэтому вскинулся, когда услышал шорохи за решеткой.

Смотри-ка, а он уже не спит, – сказал знакомый голос.