Может, он телепат, заранее ждал? – насмешливо предположил второй, тоже знакомый. Да, Раен знал этих двоих. Один – блондин – был Крис, он нередко видел его в дежурке рядом с Джеймсом, а второй – Брайн... его тоже трудно было забыть. На одном рукаве бежевой форменной рубашки – офицерская эмблема, на другой – долбаный флаг США. Райнхолд поморщился. А слова звучат те же самые, что и тогда, в самый первый раз, когда Брайн привел его в дежурную комнату – словно бы замыкается вокруг шеи удавочным кольцом тот, прежний, круг его жизни.

Выходь, заключенный, – сказал Крис, открывая решетку.

Зачем? что случилось? – Райнхолду почему-то подумалось, что его сейчас, наверное, собираются перевести в общую камеру, и яд внутри него тошнотворно всколыхнулся от этой мысли. Раен ничуть не сомневался в том, что одиночное заключение, последовавшее за той давнишней дракой в душевой, затянулось так надолго исключительно по инициативе Локквуда. Господи, только не это, судорожно заколотилось в сознании... только не так сразу... там же все камеры начинаются от четырех человек, а один против трех он точно не справится, как против Рэдрика с его шакалами.

Глянь-ка, какой нахал этот Тальбах, – произнес Брайн. Против ожиданий Райнхолда, в его голосе сейчас почти не слышалось враждебности. Скорее это было что-то, похожее на тщательно скрываемое недоумение. Раен не успел задуматься о том, действительно ли это так, или ему просто показалось. – Твою ж мать, может быть, ты еще допрос нам устроишь? Что-то я смотрю, майор Джей тебя мало чему научил...

А ты ему пожалуйся, – ответил Райнхолд, сам не понимая, откуда в нем взялось столько наглости. Не иначе как от страха. Потом он подумал, что говорит лишнее, по крайней мере, при Крисе. Крис же не знал, что Джеймс...

Хотя – какая, в сущности, разница...?

Ну, пошевеливайся... – лениво произнес тем временем Крис, зевая. Похоже, он недавно проснулся. Лицо у него было заспанным и недовольным. – А будешь хамить, получишь. Нет, ничего с собой брать не надо...

Так куда все-таки? – уже более мирно спросил Райнхолд, выходя из камеры.

На электрический стул млин, – Брайн выматерился и захохотал.

Они пошли вперед по коридору, мимо дежурной комнаты, вверх по лестнице...

Тебя освобождают, – пояснил Крис. – Условно-досрочно.

Под залог, – счел нужным добавить Брайн, глядя на его ошарашенное выражение лица.

Негромкие слова отозвались где-то под ложечкой оглушительным металлическим лязгом, а затем Раену показалось, что его всего, с ног до головы ошпарили кипятком.

Наступало утро тридцать первого мая девяносто шестого года.

За спиной раздался тройной гудок, означающий подъем. День в тюрьме начался.

Эпизод третий

golden

1

Man hat uns nicht gefragt als wir noch kein Gesicht Ob wir leben wollten oder besser nicht

Jetzt gehe ich alleine durch eine fremde Stadt Und ich weiß nicht ob sie mich lieb hat

Marlene Dietrich "Wenn ich mir was wunschen durfte"

Райнхолд никогда не мог предположить, что город, улицы которого с самого детства были чуть ли не единственными товарищами, врагами и учителями, может вдруг начать внушать такой ужас своему обитателю. Просто оттого, что почти два года провел в чудовищно ином, живущим по совсем другим правилам замкнутом мирке, ограниченном несколькими помещениями, словно связанное тело – жесткими вылинявшими бельевыми веревками: камера, столовая, коридор, рабочие цеха, двор для прогулки, и все это вертится по одному и тому же кругу, изо дня в день.

Здесь же, в Большом Мире, все оставалось по-прежнему. Он шагал по еще не нагретой солнцем Седьмой Авеню, по которой гнал колючую пыль городской ветер. Сейчас, в восьмом часу утра, дыхание нью-йоркского лета пока не успело стать удушливым – ветер овевал лицо Раена сыроватой утренней прохладой, вдыхая жизнь в осоловевшие, отвыкшие от вольного воздуха легкие, остужал их, ощущавших в тот момент удушливый жар совершенно иного свойства.

Этот жар, мучительный, ни на что не похожий жар бессознательного страха, шел изнутри.

Раен шагал по Седьмой Авеню, и ему казалось, что он снова попал в детство. Автомобильные гудки, слитный гул множества голосов просыпающегося мегаполиса – почти как гул в ушах перед обмороком, – шум моторов, дрожащий под облитым рассветными красками небом, молчаливо возносящиеся ввысь зеркальные громады небоскребов, все это пугало и завораживало. Хотелось убежать, забраться под землю, в гремящие тоннели подземки, а потом – спрятаться, запереть двери и окна, скрыться от этих агрессивных и опасных звуков и картин...

...или наоборот – остановиться на месте, закрыть глаза и впитывать, впитывать все это в себя, пока все тело не наполнится ровным дыханием города, пока сердце не забьется с ним в одном ритме, и тогда он перестанет чувствовать себя здесь таким лишним, словно мертвая запекшаяся кровь на одежде живого человека.

Перестанет чувствовать себя таким не-жданным. Таким чужим.

Райнхолду было известно, что это всего лишь временное явление. Просто психологическая защита оплетенного проволокой привычки тела, отвыкшего от нормальной человеческой жизни. Раньше он знал это состояние только по рассказам людей, отбывавших срок, и понимал, что оно скоро пройдет. И сейчас просто прислушивался к себе, ловя странные, непривычные мысли и настроения.

Ощущение внезапно и неожиданно нахлынувшей свободы проходилось по телу мурашками – от горла, от самой глотки, и вдоль по сокращающемуся пищеводу вниз, к промежности, под коленки. Оно было так волнующе, что не хотелось уходить с улицы, хоть ее жизнь и заставляла робеть перед собой. Ноги занесли Раена в первое попавшееся кафе, приветливо распахнувшее перед ним широкую стеклянную дверь, из-за которой пахнуло неповторимым утренним ароматом свежей выпечки и черного кофе. Где-то на самом краешке сознания мелькнула мысль о том, что здесь, в самом центре города, все должно стоить страшно дорого, и не стоило бы ему соваться сюда, тем более сейчас – мелькнула и пропала. В кармане у Раена лежало полсотни баксов – все его невеликое состояние на сегодняшний день. Ему вернули деньги, изъятые при задержании, все, до цента, деньги, которые нашлись у него в карманах той ночью, когда они... нет, нет, НЕТ, панически зазвучало внутри – будто кто-то заломил ему пальцы, принуждая молчать. Нельзя. Пока еще нельзя. Нельзя позволять себе об этом вспоминать.

Внутри оказалось не слишком просторно – полдюжины столиков, коротенькая, отделанная под дерево барная стойка в углу. Одна из стандартных нью-йоркских забегаловок, которых пруд пруди по всему городу – однако Райнхолду обстановка здесь показалась верхом уюта и совершенства. В утренний час посетителей почти не было (и хорошо, решил про себя Раен, незачем...) Сидела за чашкой кофе пожилая парочка, как видно, выбравшаяся с утра пораньше в центр за покупками, да еще какой-то молодой парень при галстуке, примостившись у самой стойки, лениво перелистывал свежий номер «Таймс». Взгляд Раена зацепился за внушительный заголовок «Политика: Совет Безопасности ООН против демилитаризации Ирака».

Было неожиданно дико и непривычно проговаривать про себя такие обычные, казалось бы, слова. Так, наверное, мертвецу, выбравшемуся из раскопанной

могилы, непривычно было бы ощущать запах человеческого жилья вдалеке. Покупки. «Таймс». Центр. Политика. И ведь все они что-то означали, эти слова – означали жизнь, которая шла здесь своим чередом, не обращая никакого внимания на него, Раена.

Как, впрочем, и всегда.

Райнхолд сел за свободный, скрытый тенью от набирающего силу утреннего солнца столик в углу. Есть не хотелось.