Временами после очередной ночи Джеймс оставлял Раена в дежурке до рассвета, расспрашивая о чем-то. И Раен часами говорил о своей школе, первых драках, первых кражах – будто исповедовался. Джеймс слушал его, закинув ноги на стол и задумчиво посасывая очередную сигарету, изредка вставляя короткие комментарии или вопросы.

Развлечения ради заставляя Раена вспоминать то, что тот сам с радостью бы забыл.

Джеймсу наверняка доставляли удовольствие эти допросы.

У тебя были на свободе мужчины, Раен? Пальцы сжимаются замком.

Был один.

Ого... может, это была любовь?

Это был эксперимент.

Какого хрена он опять говорит ему правду?

Опиши, как это было.

Да пошел ты в жопу... – еле слышным шепотом.

Подойди-ка сюда. Посмотри на меня. А теперь повтори это еще раз... Молчание.

Я жду, Раен.

Мускулы лица сводит легкой судорогой.

Прости...

А иногда Райнхолд замолкал, и они долго сидели в тишине, Джеймс заполнял суточные отчеты, перебирал чьи-то личные дела, а потом смотрел на Райнхолда, словно удивляясь, что он все еще здесь – и сразу же тянулся к телефонной трубке.

Слишком страшно. Слишком противоречиво и противоестественно. Слишком бескомпромиссно...

Так прошло больше года. Подходила к концу весна девяносто шестого. Сидеть Райнхолду оставалось еще четырнадцать месяцев.

5

President Dead is clueless and he's caught in a headlight police-stated god

And his skull is stained glass; incubated and jet set The bitter thinkers buy their tickets to go find god like a piggy in a fair

And we don't want to live forever And we know that suffering is so much better

This is for the people they want you getting high on violence, baby

Marilyn Manson “President Dead”

Четверг тридцатого мая девяносто шестого года казался Райнхолду сплошь выкрашенным в черный цвет. Все чаще и чаще теперь он подмечал на себе чужие завистливые или ненавидящие взгляды. Во время прогулок эти взгляды просто обжигали, он постоянно чувствовал их на себе: заключенные смотрели на Раена так, словно готовились плеснуть ему в лицо кислотой. А когда его вели со всеми вместе в столовую или на работы, Райнхолда словно бы окружало невидимое поле, границы которого никто не хотел нарушать.

Все чаще Раен ловил у себя за спиной обрывки злобных опасливых фраз. Они жалили сознание, как где-нибудь за городом жалят беззащитное тело слепни в жаркий полдень. Почти никто не догадывался об истинных причинах его контактов с Локквудом, однако заключенным вполне хватало и догадок. И слухи было не остановить – как метастазы раковой опухоли.

«А гребаный Джерман сегодня не выполнил дневную норму...»

«Трое из одиннадцатой камеры хотели устроить покушение на Джермана, но побоялись...»

«С Джерманом никто не общается, мать его, он же все доносит охране...»

Практически все вокруг теперь считали Райнхолда стукачом. Это было чудовищно несправедливо. Ведь он никогда,никогда не допустил бы такой подлости по отношению к кому бы то ни было, он никому из этих людей не сделал ничего дурного. До поры Раен упорно старался не придавать значения шепоткам, которые время от время достигали его слуха – в этом он видел единственное свое спасение. Старался не обращать внимания, просто свыкнуться, как свыкаются люди с назойливым, но неопасным комариным писком.

Он совершенно точно знал, что его побоятся тронуть. Историю с Рэдриком помнили все. Конечно, с уверенностью никто не мог сказать, что именно послужило истинным поводом для декабрьской расправы с «неисправимыми»

после той их драки с Райнхолдом. Иногда за решеткой подобное происходило даже за взятки, но всем было прекрасно известно также, что Локквуд был последним человеком из охраны, которому кто-нибудь осмелился бы эту взятку предложить. В любом случае повторять путь «неисправимых» не хотелось никому

– и больше никто не решался вслух намекать на отношения Райнхолда с начальником охраны.

Джеймса в колледже продолжали бояться, Райнхолда же стали всерьез ненавидеть. Так и получилось, что он растерял даже тех сомнительных приятелей, которые вроде бы появились у него в первые месяцы заключения. Теперь они больше всего напоминали ему стаю каких-то африканских стервятников, мечтающих полакомиться падалью. Райнхолд оказался в полной изоляции – словно бы в безвоздушном пространстве. Ад был везде, и ночью и днем, потому что днем обжигающие щупальца этого ада выползали из дежурной комнаты и жалили везде, где Райнхолд был не один. Монолитный бастион его принципов, которые когда-то казались Раену такими твердыми, теперь таял и опадал под собственной тяжестью, и только жаркий ветер гонял над его останками сухую едкую пыль. Слепой ужас перед неумолимостью этого падения держал его в ледяных свинцовых тисках, сделав заложником самого себя.

Иногда ему удавалось увидеть Свена, но эти встречи больше не приносили радости. Райнхолду все чаще казалось, что друг теперь старается сторониться его. Поскольку они жили в разных блоках, то почти не пересекались, а когда вдруг встречались, то Райнхолду думалось, что Свен очень изменился.

Хотя на самом деле, наверное, изменился он сам. И вот – сегодня, на вечерней прогулке...

#

Бледно-голубое майское небо было беззаботно и безразлично ко всему, что под ним происходит. Весь мир был пропитан равнодушием, как губка водой – равнодушие слышалось в щебете птиц где-то далеко, в хлестких порывах ветра, похожих на пощечины, в гуле чужих разговоров. Май резвился вовсю и разукрашивал природу всеми оттенками цвета – но это было там, за

стенами колледжа, здесь же сохранилась только черно-белая палитра, как будто здания, люди, трава под ногами были покрыты тонким слоем холодного серого пепла.

После очередной бессонной ночи, наполненной ожившими кошмарами, и после многих часов в цеху, Раену казалось, что боль, вгрызающаяся в мозг от недостатка сна, вот-вот взорвет изнутри черепную коробку. Впрочем, это состояние тоже было уже почти привычным. Может быть, хотя бы этой ночью начальник охраны позволит ему поспать. Джеймсу ведь тоже не нужен полутруп...

Свен увидел Раена и собрался было пройти мимо, не обратив на него внимания. Райнхолд удержал его за рукав:

Что происходит, блин? Почему ты избегаешь меня?

Свен глянул на него – и в его взгляде читалась та же самая ненависть, что и у всех. Явственно, словно на экране телевизора. Только была она еще и замешена на презрении. Выжженная пустыня, пепелище, усыпанное головешками – все, что осталось от тепла, которое когда-то давно Райнхолд мог читать в его глазах.

Я никогда бы не подумал, что это место сделает тебя таким, – с отвращением процедил сквозь зубы бывший друг.

О чем ты? – спросил его Райнхолд, пытаясь казаться спокойным – хотя внутри вдруг сделалось горячо и больно, как будто в солнечное сплетение всадили кол. Он уже знал, что услышит дальше, но не верил. Не хотел верить.

А то ты не знаешь, мать твою! Долбаная крыса. Сколько людей из-за тебя уже попало в дыру? А сколько их подохло там?!

Слова эти, негромкие, полные сдавленной ярости, обожгли Раена больнее всякого кнута.

Ну ты ведь ничего нахрен не понимаешь, ничего не знаешь сам, – беспомощно проговорил он, уже видя всю бесплодность и надуманность своих слов. Больше всего ему хотелось бы сейчас остановить время или отмотать его назад, чтобы Свен замолчал, чтобы можно было сделать вид, что он не произносил этих слов. Слышать их было невыносимо – так бывает, наверное, когда кипящее масло заливают в глотку, что-то внутри груди раздирает от боли, так что сознание помрачается, но даже нет сил закричать.