Тут взгляд его пал на монеты, и выражение лица мгновенно переменилось.

– Хороший, хороший, – промямлил он, словно младенцу. – Дай их мне! Сюда! Брось!

Отставил даже свою палку, обе руки вытянул к Бэнсону – но издали, не приближаясь.

– Бу-у?! – сдвинул брови Бэнсон и поднял монетку.

– Да, да! Брось её мне! – И показал, как нужно бросать.

Бэнсон неуклюже завёл руку за голову и бросил. Человек, охая, торопливо присел и взял её в руки. Поднёс ко рту, попробовал её твёрдость на зуб. Золото!

– Дай ещё!!

– Бу-у!! – как будто радуясь внезапной игре, закричал Бэнсон и швырнул сразу несколько.

Одна упала чуть ближе к решётке, и человек, опасливо смерив взглядом расстояние до сидящего – “нет, даже если всю руку высунет – не достанет”, – подобрался к ней – и снова на зуб… Он смотрел в этот миг только на золото и не заметил, как тот, за решёткой, неслышимо встал, сдёрнул со своего шеста чёрный квадрат с белым крестом и просунул сквозь решётку появившийся вдруг в его руках огромный блестящий топор. Опомнился, только когда топор нижним остриём зацепил его плечо. Не понимая ещё, что происходит, любитель случайного золота стал хвататься руками за камень стены, но, поддавшись обессиливающей боли, почти подбежал вплотную к решётке. Бэнсон схватил его руку, сжав, как клещами.

– Как открыть – знаешь? – тихо и очень разумно спросил “идиот”.

– Знаю… Да… – прохрипел, стремительно покрываясь мертвенной бледностью, человек.

– Где рычаг?

– Там… В стене!..

Указал, не оборачиваясь, дрожащей рукой.

– Молодец. Не обманываешь. Сейчас пойдёшь и решётку поднимешь.

– Да… Да! Подниму, конечно! Отпусти! Обещаю!

– Сейчас отпущу. Сядь на пол.

И потянул его, недоумевающего, книзу. Человек сел, а Бэнсон, втянув лодыжку его к себе, внутрь, быстро навернул на неё состроенную из цепи и кошки петлю.

– Теперь иди. Только бежать не пытайся. Дёрну за цепь – оторву ногу.

– Конечно, конечно… Я понял!..

Учащённо дыша, дотащился до рычага, поднял его вверх. Внизу, под решёткой, отчётливо щёлкнул замок. Бэнсон потянул её – и легко, без усилия, поднял. Остальное проделал в несколько быстрых секунд. Подскочил к отчаянно завизжавшему человеку, столкнул его голову со стеной. Человек смолк и обмяк. Бэнсон, разорвав на нём одежду, стянул обрывками руки и ноги, замотал накрепко рот и втащил в опустевшую западню. Снял цепь, смотал её на поясе, защёлкнул решётку и побежал.

Казалось, вздрогнул и оцепенел весь громадный каменный дом, когда в недрах его заметался полуголый и лысый, с тяжёлым и длинным двухлезвиевым топором рычащий от ярости человек. Он бежал, звякая цепью, рвал на себя или ударом ноги распахивал попадающиеся двери – и искал хоть кого-нибудь, кто сказал бы ему, где сейчас старый монах и где толстый, в малиновом колпаке, Пёсий папа. Смерть летела по коридорам.

И смерть отыскала свою тёплую вечную пищу. Они выбежали навстречу друг другу одновременно, в узком коридоре – Бэнсон и отчаянно спешащий незнакомый слуга. Слуга был достаточно далеко, шагах в десяти. Он нёс куда-то длинное охотничье ружьё. Встали с разбегу, как будто запнулись.

– Брось! – проревел Бэнсон, указав рукой на ружьё и склонив свой топор.

Беспомощный здесь, в коридоре, неуклюжий топор, которому не развернуться даже для слабого удара. И слуга, в краткий миг оценив расстояние, выставил перед собой длинный ствол, дрожащей рукой взвёл курок – и выстрелил. Принужденный ослепляющим страхом к стремительным действиям, он нажал курок сразу, не сделав промежуточного движения: не бросил щепотку пороха на курковую полку. Поэтому курок клацнул впустую. И в ту же секунду в грудь ему со страшной силой ударил прилетевший из глубины коридора топор. Бэнсон, едва уловив начало движения ствола, сделал длинный шаг и запустил топор вдоль коридора, на манер копья. Слугу отшвырнуло назад, и он сел, разбросав ноги, разрубленный почти пополам. Вылетело из рук и встало торчком искалеченное, с отбитым курком, сверкающее, хорошо смазанное ружьё.

– Где монах, – проревел, подбегая, Бэнсон, – и где твой хозяин?

Вопрос его остался неуслышанным. Он понял это, как только выдрал из обмякшего тела топор. Тогда, отчаянно застонав, он припустил что было силы назад, туда, куда направлял торопливый свой бег несчастный оруженосец. Мелькали двери, комнаты, коридоры – и никто, никто не встретился на пути, а это могло значить только одно – что все собрались где-то там, вокруг одинокого Альбы.

Обливаясь потом и часто, по-собачьи, дыша, он нашёл, наконец, выход из дома. На уровне третьего этажа. Выбежав на террасу, он спрыгнул с неё на гребень стены – и застыл, замер на ней, бросив один только взгляд вниз, на землю. Там, в самом центре большого двора, стоял, сбросив с головы капюшон, мастер Альба. А в поднятую в углу двора дверцу вымётывались и неслись стаей стремительных мотыльков кажущиеся маленькими отсюда мордатые белые псы.

Они вырвались в знакомый двор для знакомой кровавой игры, и со знакомым грохотом опустилась сзади тяжёлая дверца, и так же, как много раз до этого, за дверью раздался пронзительный свист их хозяина. Вот только “кукла”, стоящая во дворе, оказалась испорченной. Она напрочь сломала игру. Все и всегда, едва выскакивала к ним стая, поворачивались и бежали – и здесь, во дворе, где убегать, в общем-то, некуда, и в поле, на огороженном пустыре, где были кусты и деревья. А вот эта “кукла”, в коричневом, бросилась к ним навстречу! Лёгким скоком, разметав в стороны руки. В одной из них вдруг сверкнула под солнцем железная гнутая жёлтая лента. Передние собаки оседали, тормозя торопливо, а задние, не успев увидеть, в чём дело, наскочили на них и все смешались в кучу. “Кукла” влетела в самую середину свалки и затанцевала в стремительном, частом вращении. И в каждом повороте мелькала бросаемая сверху вниз золотая весёлая молния. Эта молния издавала частый короткий посвист, которому немедленно вторили наполненные болью и смертью собачьи гаснущие голоса. Мгновенно в середине стаи образовалась проплешина, а затем – и округлое пустое пространство. Золотая змея перестала доставать до успевших отпрыгнуть собак, и вот тогда “кукла” сделала так, как было нужно сделать сначала: она бросилась через двор в дальний угол. Уцелевшие псы, штук пять или шесть, бросились её догонять, а на месте страшной и неожиданной пляски остались лежать восемь белых разрубленных тел. Отчаянно закричал, приникнув к окошку в двери, Пёсий папа, и захлебнулись воем спешащие псы, взведённые до крайности запахом крови и присутствием страшного зверя. А тот, подпустив их почти что вплотную, вдруг прыгнул на стену и сделал по ней пару шагов, и, оттолкнувшись, перевернулся в воздухе, и приземлился на ноги за спинами налетевших на каменную кладку собак. Засвистела золотая змея. Две собаки выскользнули по бокам, а вот четыре остались лежать здесь, в углу. В этот угол, откинув ногой ещё живую визжащую тварь, встал маленький человек, ступил на полшага вперёд и ленту-змею приготовил к удару. Двое псов, вернувшись, с остервенением плясали перед ним, хрипели взахлёб, роняли пену с клыков, пружиня на мускулистых подрагивающих лапах. А коричневый человек вдруг стал тоже плясать перед ними! Он делал прыжок навстречу хрипящим от невиданного напряжения собакам – они отскакивали, как обожжённые, – он возвращался в свой угол, и они прыгали следом, почти доставая его своими клыками. Так затянулось надолго, и псы, дёргаемые уздой неустранимых рефлексов, метались в навязанном им ритме, стремительном и однообразном. Так они сделали тридцать или сорок скачков – и Бэнсон, замерший в изумлении на вершине стены, пропустил тот коротенький миг, когда человек, вместо привычного прыжка назад, сделал второй – вперёд, а псы по инерции прыгнули навстречу к нему, точно под двойной укус жёлтой проклятой змеи.

Завыл, будто разрубленный сам, Пёсий папа и, захлопнув окошечко, метнулся куда-то. Альба, не обращая внимания на визжащих, отползающих к стенам недобитых собак, подбежал к двери, осмотрел. Покачал головой, обернулся, окинул взглядом колодец двора. И вот только тут, поймав взгляд монаха, Бэнсон очнулся и вздрогнул. Он махнул сверху рукой и торопливо стал разматывать цепь. Разъяв “кошку”, он зацепил два её когтя за дальнюю кромку стены и сбросил цепь вниз. Альба уже взялся за неё рукой, как вдруг знакомая дверца поднялась и во двор снова влетели собаки. Голов двадцать, очевидно – последние, что оставались. Здесь были и подрощенные однолетки, почти щенки, и взрослые самки, а главное – четыре необыкновенно крупных пса чёрного цвета. Элита Пёсьего папы, новая ветка породы. Были ещё два с тигровым окрасом, тёмные по коричневому. Остальные – знакомо белые. Бэнсон готов был поклясться, что Альба вполне мог успеть влезть по цепи, но он развернулся и, в точности как несколько минут назад, бросился навстречу подлетающей своре.