“Открывается дверь”, – уверенно сказал себе Бэнсон.

Да, так и было. Встали у разверстого проёма, помолчали.

– Останься здесь, – проговорил задумчиво Альба, поворачивая капюшон в сторону девушки. – Если там что-то случится не так и дверь захлопнется, – открой, когда мы постучим.

Она, задавливая плач, ещё раз кивнула, прижала руки к груди. Альба взял фонарь, пригнулся и исчез в могильном провале. Сопя и постанывая, Бэнсон с неимоверным трудом протиснулся следом.

– Всё обычно, как во всех подземельях, – осторожно пробираясь впереди с фонарём, вполголоса сообщал Альба. – Низкий свод, стены на известковом растворе. Судя по влажности, вольного воздуха нет. Стало быть, проход впереди тоже закрыт. Хорошо, если без замка… Да там-то он зачем был бы нужен?

Точно, вторая дверь обнаружилась в конце тесного подземного коридора, и точно – без замка. Такая же маленькая, и так же пришлось продираться сквозь узкий проём.

Вошли в обширное, круглое, с кольцом колонн вдоль стен, помещение. Здесь был полумрак – рассеянный свет проникал сквозь световые колодцы откуда-то сверху.

– Ну что, – с причудливым эхом прокатился под потолком голос Альбы. – Если б ты сам устраивал всё, что мы видим, и мозг твой был бы измучен мыслью о том, что кто-то может незаметно проникнуть сюда, где бы ты соорудил на такой случай ловушку?

Бэнсон внимательно, и теперь уже по другому, всмотрелся.

– Там, куда проникший пошёл бы прежде всего.

– А тебе самому куда хочется пойти? Ведь тебя, как только ты вошёл, поманило к себе какое-то место? Вспомни.

– Да, поманило. Вот туда, где стоит в ряд старинное оружие.

– Точно. Выставлено напоказ. Это одна из ловушек. Но есть ли ещё?

Бэнсон неуверенно переступил с ноги на ногу.

– Кажется – есть.

– Неужели? И где?

– Вот там, ровно с другой стороны. Монеты и золото, и тоже положены так, что тянет подойти и потрогать.

– Мо-ло-дец. Вот смотри, что он сделал. Подходишь к стене, а там, за стеной, в ещё одной комнатке, взведённый стоит арбалет. Именно арбалет, ведь ему не нужен порох, который может отсыреть. Подходишь, берёшь и тянешь к себе что-нибудь из оружия. Арбалет делает “щёлк”… Через дырку в стене прямо в грудь тебе летит болт. То же – с другой стороны. Это если проникнет тот, кто к оружию равнодушен, а прежде возьмётся за золото. Там тоже комнатка и тоже – болт в арбалете. Хорошо. Ну а если проникнувших – двое, и один пойдёт к оружию, второй – к сокровищам, и один из них попадёт в ловушку первым. Что тогда, второй – уцелел?

– Да, наверное… Ведь он же тогда – предупреждён!

– Не совсем. Что ещё может он предпринять, как не броситься к пострадавшему, чтобы или помочь ему, или определить, с чем предстоит иметь дело!

– Это что же… – Бэнсон взглядом повёл через центр круглого зала. – Он и это предусмотрел? Тогда что же, – вот здесь?!

Вместо ответа Альба подхватил стоящий неподалёку запечатанный и залитый воском бочонок, положил его набок и, примерившись, запустил через зал, к стоящим напротив колоннам. Дробно тарахтя ребристыми дощатыми боками, бочонок весело добежал до центра помещения – и вдруг пропал. Послышались стук и щелчок и, несколько после, – тяжёлый и тихий удар где-то внизу, далеко. В центре зала, в полу, теперь чернел люк, – объёмный, квадратный.

– Вот теперь всё, – утвердительно сказал Альба. – Теперь можно пройти и разрядить арбалеты.

– Но каким же, – изумлённо повёл головой Бэнсон, – каким же нужно быть умным, чтобы такое придумать!

– И умелым, чтобы всё это сделать. Но придумал и сделал всё это не Регент. У него был хороший учитель. Старик. Ты его видел, с Симеоном, на поляне. И хорошие мастера. Вот их-то увидеть тебе никогда уже не придётся.

– Тот старик? – свёл брови и потрогал себя за затылок озадаченный Носорог. – Тот старик? И это он же придумал прибить Симеона к дереву?!

– Да. Это он.

Молчали, обходя стороной люк в полу. (Бэнсон опасливо заглянул в чёрную пропасть.) Молча отыскали ещё одну дверь, прошли сначала в левую, потом в правую галереи – невысокие, узкие. Они вели в каменные приделы, где, точно, – стояли в деревянных станках натянутые, с железными, хорошо смазанными маслом дугами, арбалеты. Альба зажёг огонь, аккуратно вынул из их желобов тяжёлые, остро заточенные болты. Внимательно осмотрел пропитанную оружейным маслом нить, но трогать не стал, вернулся назад, в зал с колоннами.

– Хочу посмотреть, – пояснил он сопящему рядом Бэнсону, – как спуск насторожен. Можно узнать, какой мастер делал – европеец, охотник с севера или азиат. А если европеец – то какой школы, немецкой или голландской. А может быть – из местных, из англичан.

– А почему ты сказал, – ещё не веря своей догадке, произнёс напряжённо Бэнсон, – что мастеров я больше уже не увижу?

– Так ведь убили мастеров. Сразу, как только работу исполнили. Это у патера первое правило: секреты лучше всего хранит мёртвый.

Бэнсон медленными шагами ходил вокруг люка, постукивая друг о друга тяжёлыми сжатыми кулаками.

– Тот старик, – бормотал сам себе. – Тот, значит, самый? Старый старик? Вот его я совсем не запомнил. Как же так? Как же так?

Правильным кругом, словно циркулем отчерченная, стояла рукотворная пещера. С усмирёнными, сокрытыми в тайниках, арбалетами и чёрным дуплом люка в самом центре она напоминала коварного дикого зверя с вырванными клыками. Обездвижен и связан стерегущий дракон, и ничто не мешает теперь запустить руки в кучи сокровищ. Но всё же ещё не время.

Обойдя с зажжённым факелом по кругу всё помещение, высмотрел Альба в стороне, между колоннами, ещё одну дверь. Закрыта на засов, открывается внутрь. Что ж думать? Убрали засов, отворили. Альба встал у проёма, на мгновение замер. Потом повернулся к Бэнсону, спросил:

– Ты чувствуешь запах?

– Запах? – переспросил непонимающе Бэнсон.

– Там человек. Живой человек. И находится там очень долго.

– Может, взять один арбалет? – спокойно и рассудительно произнёс Бэнсон, внимательно вглядываясь в чёрную глубину открывшегося за дверью коридора.

– Не нужно. Этот человек там, похоже, просто живёт. От него не исходит опасности.

Пошли, ступая неторопливо и мягко. Альба молча показал пальцем вверх, на потолок. Бэнсон, придержав шаг, вскинул глаза. А, понятно. Жирная, висящая хлопьями сажа от факела. Много раз проходил здесь хозяин, много. Тянется сажа непрерывной и ровной дорожкой, и это значит, что на своём пути хозяин нигде не задерживался, шёл ровно. Значит, в коридоре ловушек нет.

Прошли поворот, и обнаружились ступени, уводящие вверх. Потускнел огонь факела: потёк спереди свет белого дня. Вышли в просторное каменное помещение, без потолка, с высоченными стенами. Квадратный, огромный колодец. Солнце стоит высоко, так что лучи его заполняют всё до самого дна. А на дне, в середине, помещён какой-то причудливый столик-станок, а за ним восседает, согнувшись, худой человек с собранными сзади в пучок волосами. Спиной к вошедшим. Станок перед ним жужжит и поскрипывает.

– Здравствуйте, мой господин, – произнёс человек, не поднимая лица. – Минутку мне дайте, я гранчик закончу. Скол здесь был неприятный, так я его до конца зашлифую, чтоб уже не возвращаться.

Спустя ровно минуту скрипучий шумок прекратился, человек привстал, вынул из-под себя и отставил в сторону табурет. Повернулся. На лице его светилась улыбка, – счастливая, чистая.

– Мой господин, – проговорил было он, но, натолкнувшись взглядом на вошедших, вздрогнул и переменился в лице.

– Кто вы?! – испуганно выкрикнул он, пятясь и закрываясь рукой.

– Мы – друзья, – быстро произнёс Альба. – Не тревожься, тебе ничего не грозит. Не грозит, но ты всё же вернись к своей скамейке и сядь. Сядь! Мы принесли тяжёлые вести.

Человек торопливо и часто закивал, робко приблизился к своему столику, сел.

– Какие тяжёлые вести? – подняв брови “домиком”, проговорил, почти простонал он. – Что ещё может случиться в моей горестной жизни? Какие ещё несчастья может послать мне судьба? Ей, кажется, уже нечем меня удивить!