— Немыслимо, немыслимо, чтобы немецкие офицеры были такими упрямыми, — напыщенно произнес Грутце и внезапно остановился. — С каких это пор генерал призывает своих офицеров идти в наступление? Я приказываю вам идти в наступление

— Куда? — спросил Брейтханд.

— Куда я указал! — рявкнул Грутце.

— Вы имеете в виду упомянутое вами выступление дивизией в направлении Сан-Амброджо, герр генерал-майор? — спросил Вольхольц, отворачиваясь от окна.

— О чем же еще я говорил последние полчаса?

— Этому препятствуют три фактора, — произнес, нарушив тишину, фон Лейдеберг.

— Назовите хоть один! — вскричал Грутце.

Когда фон Лейдеберг начинал говорить, утихомирить его было нелегко.

— Во-первых, местность, которую вы избрали, проходима только для обезьян…

— — Обезьян без снаряжения, — вставил Брейтханд.

— Во-вторых, растрачивать наши уже ограниченные силы на бои местного значения с сомнительной целью и предопределенным неуспехом нелепо. В-третьих, наступление на фронте дивизии — дело дивизионного генерала, а не бригадного.

Грутце чуть не лопнул от гнева. Лицо приобрело неприятный фиолетовый цвет, и с его уст хлынул поток слов, привлекший всеобщее внимание к его губам. При виде того, как предали смелого командира, Ганс забылся и выпалил потрясающее обвинение.

— Есть еще четвертый фактор! — выкрикнул он подскочив. — И это победа — победа, какой может добиться только немецкий солдат вопреки кажущейся невозможности. Я прибыл из России и могу сказать, что там не могло возникнуть подобного положения. В России, господа, мы сражались, наступали, когда и где могли, и зачастую атаковали вопреки доводам рассудка!

— И полюбуйтесь на результат, — произнес флегматичный Брейтханд.

— Результаты достигаются, на них не любуются, — сказал Грутце. Он любил произносить чеканные фразы и думал, что их будут вспоминать после его смерти. Для этого он все их все время твердил всем друзьям.

— В России отступают быстрее, чем мы, — сказал Вольхольц.

— Мы вообще не отступаем, — сказал Грутце, — но это затишье в боевых действиях невыносимо. Мы должны наступать и будем наступать. Отныне думать о дальнейшем отступлении — измена. Спорить со мной бесполезно. Двинемся на юг, снова возьмем Сан-Амброджо, пересечем Гарильяно, обнажим фланг противника для атаки нашим резервном батальоном, которым командуете вы, полковник Брейтханд, и вновь займем Черваро. Я сказал, вновь займем Черваро. Понятно?

Наступило молчание. Брейтханд поглядел на свои пальцы и облизнул губы.

— Не слышу ответа.

Брейтханд неторопливо поднялся со словами:

— Герр генерал-майор, прошу отстранить меня от командования.

— Ясно, — отрывисто произнес Грутце. Ему хватало ума понять, что все офицеры постоянно обращаются к нему «герр генерал-майор», а не просто «герр генерал» с намерением оскорбить его. — И чему приписать вашу просьбу, герр подполковник? Трусости? Я спрашиваю для того, чтобы указать в рапорте.

Брейтханд словно бы получил пощечину.

— Два моих Железных креста достаточный ответ на это оскорбление, герр генерал-майор, — ответил он, с трудом сдерживаясь. — От командования прошу меня отстранить, потому что я солдат, а не убийца.

Грутце вышел из себя.

— Что вы имеете в виду? — завопил он.

— Я выразился ясно, — ответил Брейтханд, — и прошу официального разрешения оставить должность.

— Не разрешаю! — выкрикнул Грутце. — Не разрешаю, слышите? Полковник Вольхольц, вы будете командовать подразделением, атакующим Черваро.

Вновь наступило молчание.

Вольхольц приподнял брови и задумался.

— Ну? — спросил Грутце.

Вольхольц, человек более слабого характера, стал отвечать неторопливо и рассудительно.

— Мои обязанности ясны, — заговорил он, — однако прошу разрешения предположить, что страсти здесь, пожалуй, чрезмерно накалились. Ни в коей мере не присоединяясь к позиции доблестного собрата по оружию полковника Брейтханда, я был бы рад, если б в начале такого — как бы это сказать — такого серьезного шага…

— Что это за нелепый дипломатический язык? — спросил Грутце. — Я хочу слышать «да» или «нет».

— Тут все не так просто, — ответил Вольхольц.

— «Да» — ответ в высшей степени простой, — сказал Грутце с тяжеловесным юмором. — «Нет» окажется более сложным.

Фон Лейдеберг неожиданно поднялся и произнес с убийственным презрением:

— Мне до смерти надоели дилетанты. Грутце снова стал фиолетовым.

— Объяснитесь, — еле слышно потребовал он.

— Я старый солдат войны четырнадцатого — восемнадцатого годов, — сказал фон Лейдеберг. — Знал Фолькенхайна, служил под началом Макенсена и Лимана фон Зандерса…

— У меня нет ни времени, ни желания слушать вашу автобиографию, — перебил Грутце.

Фон Лейдеберг никак на это не среагировал.

— Эти люди знали свое дело, — продолжал он, — эти люди были преданы политикам, но не позволяли себе становиться орудием этих самых политиков. Они завершили свою войну брошенными на произвол судьбы, но непобежденными. Они были профессионалами. А здесь, господа, мы наносим поражение самим себе, потому что в военном деле главное — знание, когда наступать, когда отступать, спокойно, бесстрастно, не думая о Геройской Смерти и прочих мелодраматических глупостях.

Грутце поглядел на Ганса.

— Майор Винтершильд, приказываю вам принять командование резервным батальоном и под моим руководством атаковать Черваро.

Устремив взгляд на потолок, словно видел там сокрытую от других истину, Ганс с пафосом произнес:

— Я последую за вами куда угодно, герр генерал!

— Совещание окончено, господа, — сказал Грутце со злобным удовлетворением.

Тут открылась дверь, вошел командир дивизии генерал Воннигер в сопровождении адъютанта и капитана Бремига. Это был неожиданный визит. Бремиг увидел подъезжающий фольксваген и отдал честь. Генерал остановил машину и довольно долго разговаривал с капитаном. Он считал, что следует разговаривать с любым и каждым, дабы, по его выражению, «прощупывать пульс своих солдат». Воннигер был проницательным и культурным человеком, еще довольно молодым, дамским угодником.

— Добрый день, господа, — обратился он к вытянувшимся офицерам. — Должен извиниться, что внезапно прервал совещание. Скажите, пришли к каким-нибудь интересным выводам?

Грутце ответил с решительной подобострастностью:

— У меня есть план, герр генерал, который я хотел представить на ваше рассмотрение.

Воннигер обаятельно рассмеялся и, закуривая сигарету, сказал:

— Ну что ж, Грутце, изложите его, в эти трудные дни у нас вечно не хватает планов.

Грутце с уверенным видом подошел к карте.

— Мой план, герр генерал, представляет собой операцию в масштабах дивизии. Я считаю, что нет фактора, действующего более пагубно на боевой дух немецкого солдата с врожденной любовью к сражениям и победе, чем затишье. Поэтому думаю, что пора перейти в наступление, преподать американцам и этим непокорным полякам хороший урок.

Воннигера это позабавило.

— Продолжайте.

— Мой замысел состоит в том, чтобы начать наступление дивизией в южном направлении, нацеленное на Сан-Амброджо и Гарильяно, но с внезапной атакой, разворачивающейся позади, и повернуть на восток в направлении Черваро, чтобы таким образом отрезать войска противника перед Кассино.

Воннигер улыбнулся.

— Вольхольц, что скажете об этом плане? Вольхольцу не хотелось отвечать первым. Он громко откашлялся.

— Ну что ж, — заговорил он, — на первый взгляд, этот план, пожалуй, теоретически довольно надежен, однако, на мой взгляд, существует много факторов, которые определенно в той или иной мере препятствуют его осуществлению.

— Полковник Брейтханд? — спросил Воннигер.

— Я уже выразил свое мнение достаточно ясно, — ответил Брейтханд, — попросив отстранить меня от командования, герр генерал.

— Боже правый, — произнес Воннигер. — Полковник фон Лейдеберг?

— По-моему, герр генерал, этот план является результатом очень странных и совершенно непрофессиональных представлений Немецкий солдат славится своими боевыми качествами, но он не шимпанзе. Отнюдь. Горы в данном районе труднопроходимы, и даже будь они преодолимы для современной армии, то полностью свели бы на нет фактор внезапности.