– Между прочим, эту бессмысленную чушь написал Володя, а не Тцара.

– Володя? – Владимир. Ильич. Ульянов-Ленин, – отчетливо произнесла Элен, наслаждаясь произведенным эффектом.

– Ленин?

– Ленин. Ленин! – вызывающе повторила Элен. – Уж поверь на слово, что не Надин… И даже не Инессин… Ты не там читаешь!

Она забрала у Максима журнал:

– «Я говорю тебе: нет начал, и мы не трепещем, не дрожим, мы не сентиментальны. Мы – северный ветер, рвущий грязный лен облаков и молитв, мы готовим великий спектакль катастрофы, огня и разрушения! Мы положим конец страданиям и заменим слезы голосами Сирен, которые разнесутся от одного континента до другого…» Ты думаешь, Тцара мог бы сказать подобное? Разумеется, это Володины слова! Я сама слышала, как он говорил их в той цюрихской пивнушке на Шпигель-гассе, рядом с которой мы жили. Мировая революция – это и есть дада, глупыш!

Максим боязливо косится на меня.

– Элен, следи за своими словами. В конце концов, мы не одни. Я тебя знаю давно, но…

– Ах, оставь! Это Тимур, он из Петрограда, и он не опасен даже для тебя, мой недалекий революционный трусишка.

– Максим, – мужчина слишком крепко пожимает мне руку, – ну-с, и что же слышно в Петрограде, молодой человек?

Я чувствую неприязнь, исходящую от него, и сам не могу сдержаться:

– Почему вы все время называете Петербург Петроградом? Его уже давно переименовали…

– Ахахахах, – фальшиво смеется Максим, – а вы остряк! Опасный остряк!

Элен обнимает меня:

– Он еще совсем молоденький! Такой смешной… Ой! Мальчики! Мальчики! Знаете, я никогда не могла понять одной вещи. Видите облака? Они такие красивые, потому что в них вода?

Максим снисходительно усмехается и подмигивает мне, пытаясь завоевать расположение:

– Разумеется, там вода, Элен, что же еще…

– А как она туда попадает?

– Она испаряется с земли.

– Но там же наверху холодно, так?

– Конечно.

– Значит, вода там должна замерзать! А почему тогда облака не падают вниз? Я все время жду, когда с неба начнут падать замерзшие облака…

– Хм… Не знаю…Она счастливо смеется:

– Вот видишь! Ты не знаешь, почему облака не падают на землю, и при этом пытаешься учить меня жизни… Конечно же, Тцара – обыкновенный скучный дезертир, просто ему повезло, что Володя в нужный момент оказался рядом. Нет, на этот раз я еду вовсе не к Тцаре.

– А к кому же тогда? Кто на этот раз у тебя «волшебный»?

– Вот, посмотри… – Элен протягивает ему клочок бумаги, – я это вырвала из Dada Tank, когда была в Белграде. Сербский поэт Драган Алексич. «Циклон Таба»… Ах! Нет, это совершенно волшебно! Тимур, у вас снова было дежавю! Я видела! Видела! Боже, какой вы счастливый! Я вам так завидую! Я уже давно забыла, что это такое, со мной они почему-то не происходят. Знаете что… Я хочу, чтобы вы меня запомнили! Возьмите, это вам! Нет, возьмите, я прошу! Это безделушка, конечно же, но она очень дорога моему сердцу.

Небольшая статуэтка, грубо высеченная из дерева. Облезлая черная краска, трещины в рассохшейся древесине.

– А кто это? – спрашиваю я. – Собака?

– Нет-нет! Это лис! Я купила его в одной китайской лавочке. Правда же, он милый?.. Я знаю, вам кажется, что это обычная дешевая поделка для туристов, но поверьте мне – это священный черный лис. Видите, как он улыбается? Это значит, вы ему нравитесь и он будет вас защищать!..

Максим демонстративно смотрит на часы.

– Элен, может быть, до Белграда ты все-таки успеешь заглянуть со мной к Фрунзе? Он спрашивал о тебе…

Весь оставшийся вечер я гуляю по городу. Никаких станций метро и одноклассников здесь, конечно же, нет – каким-то образом я попал в прошлое. Меня это совершенно не удивляет: я смотрел слишком много фильмов про путешествия во времени. Первый раз в жизни я начинаю жалеть, что редко бывал на уроках истории: я не представляю даже примерно, что это за год, в голове крутится лишь непонятное слово «продразверстка», если долго повторять его про себя – начинает выделяться слюна. Дико хочется есть. На площади я продаю свои часы Swatch Skin за 18 миллионов подвыпившему крестьянину – тот долго, назойливо и неинтересно рассказывает мне о своих дочерях, дыша перегаром и потом. Я не слушаю его и думаю о том, что мне еще повезло попасть всего лишь в прошлое столетие, а не в средние века, полные консервированных рыцарей и гнилозубых герцогинь, не говоря уж об обычных крестьянах. Или какие вообще герцогини в средневековой Руси? От голода я становлюсь злым.

Большой пирог с капустой за четыреста тысяч мятых рублей делает меня гораздо терпимее. Посреди Москвы-реки бьют в небо два фонтана: я стою на набережной, и ветер доносит до меня мелкие капли, которые невесомой приятной пылью падают на лицо. Если б знать хоть что-нибудь из истории, тут можно было бы нормально жить: поспорить с кем-нибудь на миллиард о том, когда умрет Ленин или что-нибудь типа того. Хм, с Лениным нужно быть поосторожнее: это же сейчас всякие концлагеря и враги народа? Или когда? Дерьмо, ну почему я прогуливал историю…

Уже давно стемнело, я брожу по улицам в поисках гостиницы.

– Тим!!! Осторожно!!!

Кто-то сильным ударом сбивает меня с ног, бросает в соседний переулок. Мы падаем на мостовую и катимся вниз. Сзади раздается гулкий хлопок, пространство вздрагивает и вдруг становится очень тихо. Тихо и медленно. На нас сыплются обугленные доски, пахнет гарью. Еще один хлопок. Я чувствую пульс, стучащий в ушах. Человек в порванном пальто трясет меня за ворот рубашки и что-то кричит. Он очень плохо выглядит, под глазами у него большие коричневые круги, все лицо в ссадинах и ожогах.

«Открой рот», – читаю я по его губам.

Третий хлопок пробивает ватную тишину в моей голове, я снова все слышу Лязг, грохот, крики и автоматные очереди. На улице, где я шел несколько мгновений назад, перепрыгивает воронку от взрыва танк, раскрашенный в защитные цвета и щегольски обтянутый кирпичиками брони. Перед ним, отстреливаясь из маузера, бежит человек в черной кожаной куртке.

Мы прячемся в табачной лавке, запрыгнув внутрь через выбитое взрывом окно. Над нами низко стрекочет вертолет, загоняя в лавку какие-то обгоревшие хлопья. Мой спаситель поднял с пола сигару (там рассыпался целый ящик), и теперь нервно курит ее, держа, как папиросу, он сидит на корточках, то и дело воровато выглядывая наружу. На нем нет ботинок, за спиной – старая винтовка, такая же была у солдата на набережной.

– С-старик, мы влипли, – говорит он мне, чуть заикаясь, – это все, оказывается, на полном серьезе, ни разу не пикник и не пейнтбол.

– Вы про танки?

– Танки? Какие еще танки?! Аа-а, танки… Они пять минут назад появились, и я тебе скажу, я им очень даже рад. Отличные земные т-танки, простые и понятные…

Мне неудобно сидеть – статуэтка колет мне ногу своим острым краем. Я достаю ее из кармана. Лис изменился. Его живот стал непропорционально большим, он весь изъеден красивыми норами и ходами, как если бы его прогрызли термиты. В правом боку крупная каплеобразная полость. Никаких трещин не видно, статуэтка стала чистой и гладкой.

– Тим, где ты нашел эту штуку?

– А откуда вы знаете мое имя?

Он недоверчиво смотрит на меня:

– Шутишь?

– Нет.

– Да ладно?! Ты меня не узнаешь?

– Нет. Не узнаю.

– Ты чего? Я же Сидней. Бывший парень твоей сестры.

– Какой сестры?

«Тщщщ», – шипят радиопомехи за окном.

«Paulus, это Lev, проверь табачную лавку. Возможно, снайпер».

«Lev, вас понял».

На стене появляется огонек лазерного прицела. Он скользит по смуглому лицу женщины на плакате, которая с почти клинической радостью на лице собирает зеленые листья; по пирамиде курительных трубок и табакерок; ныряет куда-то в темноту и вот уже вновь дрожит на блестящем звонке, что без дела застыл на конторке.

– Вот дерьмо… – шепчет Сидней, ложась на спину. – Тим, пригнись! Тсс-с… Тихо…

Он осторожно снимает со спины винтовку и отползает в угол по рваным сухим колбаскам сигар.