ангелов. И помни: годы, что обращают семена — в чащи и червей— в ангелов, принадлежат вот этому Сейчас, все годы — одному этому Сейчас.

Разве времена года это не ваши мысли, сменяющие одна

другую? Весна — пробуждение в вашей груди, и лето — осозна-

лие собственного плодородия. Не есть ли осень то древнее в вас, что поет колыбельную частице вашего естества, все еще пребывающей во младенчестве? И что есть зима, спрашиваю я вас.

если не сон, наполненный сновидениями о всех иных временах

года?

Потом Маннус, пытливый ученик, огляделся и, увидав цветущие растения, обвившие сикомору, сказал:

— Погляди, Учитель, на этих тунеядцев! Что ты скажешь о

них? Это воры, что денно и нощно крадут свет у крепких детей

•солнца и сосут соки, питающие их ветви и листву.

— Друг мой,— ответил он,— мы все таковы. Мы возделываем землю, чтобы пресуществить ее в биение жизни, но мы не

выше тех, кто берет жизнь прямо от земли, не познав ее.

Скажет ли мать своему ребенку: «Я безмерно устала от тебя

и с охотою отдам тебя чаще — твоей большей матери»?

Станет ли певец корить свою песнь: «Ступай в пещеру отзвуков, откуда пришла, чтоб голос твой не. пожирал моего дыхания»?

Скажет ли пастух однолетнему агнцу: «Негде мне тебя пасти, а посему сведу тебя на заклание для жертвы»?

168

Нет, друг мой, ответ на все эти вопросы звучит прежде их

самих, как сновидения сбываются прежде, нежели снятся.

Каждый из нас живет за счет другого согласно древнему и

вневременному закону. Потому будем жить в любви и доброте!’

Мы ищем друг друга в своем одиночестве и пускаемся в путь, когда у нас нет очага, возле которого мы могли бы обогреться.

Друзья мои и братья, путь еще более широкий — вот ваш попутчик!

Эти растения, что живут за счет дерева, впивают молоко-

земли в сладостной ночной тишине, а земля в безмятежной дреме высасывает грудь солнца. И само солнце, как вы и я, как

все сущее, в равном почете восседает на пиру у Князя, где двери всегда растворены, а стол накрыт.

Маннус, друг мой, все сущее всегда живет за счет всего сущего, и живет оно в безграничной варе в щедрость Вседержителя.

Утром, когда на предрассветном небе чуть брезжила заря’, они все направились в Сад, бродили там, глядя на Восток, и в

молчании встречали восход солнца.

И вот ал-Мустафа, простерев руку к небу, сказал: — Отблеск утреннего солнца в капле росы не меньше самого солнца. Как и отображение жизни в вашей душе не меньше

самой жизни.

Капля росы отражает свет, потому что она одно со светом, и вы отображаете жизнь, потому что вы и жизнь едины.

Когда мрак нисходит на вас, скажите: «Этот мрак — еще не

рожденный рассвет, и пусть я испытаю все родовые муки ночи, рассвет родится и для меня, и для холмов».

Капля росы, стремящаяся достигнуть полной сферичности в

сумрачной глубине лилейного цветка, ничем не разнится от вас, обретающих цельность и полноту своей души в Божьем сердце.

Если капля росы скажет: «Лишь |раз в тысячу лет я появляюсь на свет», тогда спросите ее: «Разве не знаешь ты, что свет

всех времен блещет в твоем венце?» <…>

Раз днем, гуляя по Саду, Фардрус-грек споткнулся о камень

и пришел в ярость. Он нагнулся, подобрал камень и тихо выругался: «Будь ты проклята, тварь безжизненная!», и с этими словами отшвырнул камень в сторону.

Ал-Мустафа, избранный и возлюбленный, спросил его: — Почему ты говоришь «тва(рь безжизненная»! Ты ведь уже

давно в Саду и неужели не понял, что здесь нет ничего мертвого? Все живет и сверкает в знании дня и торжестве ночи. Ты

одно с камнем. Все различие — в биении сердца. Твое бьется

чуть чаще, ведь так, мой друг? И ему недостает спокойствия.

Оно бьется в ином ритме. Но я говорю тебе: если б ты измерил глубины собственной души и горние выси пространства, 169

ты услышал бы одну мелодию, которую камень и звезда напевают-вместе в полном согласии.

Если ты не понял моих слов, подождем до другой зари. Если ты клянешь этот камень единственно потому, что в ослеплении своем споткнулся о него, тогда ты проклянешь и небесную

звезду, если заденешь ее головой. Но настанет день, когда

ты соберешь камни и звезды, точно ребенок, что срывает полевые лилии, и тогда тебе откроется, что все на свете живет и

благоухает.

В первый день недели, когда звон храмовых колоколов долетел до их слуха, кто-то проговорил:

— Учитель, так много кругом говорят о Боге. Что скажешь

ты о Боге, кто Он есть по истине?

И он встал перед ними, словно молодое дерево, которому не

страшны ни ветер, ни буря, и ответил:

— Мои друзья и возлюбленные, помыслите сердце, объемлющее все ваши сердца, любовь, впитавшую всю вашу любовь, дух, вобравший в себя дух каждого из вас, голос, в котдром

слились все ваши голоса, и безмолвие, куда более глубокое, нежели все ваши безмолвия, и не подвластное времени.

Дерзайте ныне открыть в самосовершенстве красоту еще более чарующую, нежели все прекрасное, песнь еще более раздольную, чем песни моря и леса, величие, возведенное на трон, для коего Орион — лишь подножие, величие, держащее скипетр, в котором Плеяды — лишь мерцающие росные капли.

Вы искали только пищу и кров, одежду и посох; ищите теперь Того, кто не есть ни цель для ваших стрел, ни каменная

пещера, которая оберегла бы вас от стихий.

И если слова мои — скала и загадка, то и тогда ищите, чтобы сердца ваши разбились и чтобы вопрошение ваше привело

вас к любви и мудрости Всевышнего, коего человеки зовут Богом.

Никто не проронил в ответ ни слова, ни один из них, и смутились они в сердце своем; и, проникшись состраданием, ал-

Мустафа поглядел на них с нежностью и сказал: — Не будем боле говорить о Боге-Отце. Лучше будем говорить о богах, ваших ближних, о ваших братьях и тех стихиях, что движутся у ваших домов и полей.

Вы возноситесь в мыслях к облаку и мните его высью; вы

пересекаете неоглядное море, и для вас это даль. Но я говорю

вам: когда вы бросаете зерно в землю, вы досягаете большей

высоты, и, когда желаете прекрасного утра вашему ближнему, вы пересекаете величайшее море.

Слишком часто воспеваете вы Бога, Бесконечного, но воистину не слышите песнь. Если б только вы прислушались к пению

птиц, к листьям, которые расстаются с ветвью, когда мимо проносится ветер,— не забудьте, друзья мои, ведь они поют, лишь

когда разлучаются с ветвью!

170

Вновь я призываю вас оставить многословие о Боге, который

есть ваше Все, но лучше говорить и понимать друг друга, ближний — ближнего, бог — бога.

Ибо откуда взять пишу птенцу, если его мать летает в поднебесье? И какой анемон в поле осуществит себя, покуда пчела

не сочетает его с другим анемоном?

Лишь когда вы затеряны в своих меньших сущностях, вы

взыскуете небес, которые зовете Богом. Если б только вы могли

найти тропы к своим обширным сущностям; о если бы вы были

менее праздными и вымостили эти. пути!

Мои моряки и друзья, мудрее меньше говорить о Боге, коего

мы не в силах постигнуть, и больше — о каждом из нас, кого

мы в состоянии понять. И еще знайте: мы — дыхание и аромат-

Божий. Мы есть Бог в листве и цветах и часто в плодах.

Утром, когда солнце стояло высоко, один из тех троих учеников, что были товарищами его детских игр, подошел к нему и

молвил:

— Учитель, одежда моя прохудилась, а другой у меня нет..

Позволь мне пойти на рыночную площадь, может, удастся сторговать новый плащ!

Посмотрев на юношу, ал-Мустафа проговорил:

— - Дай мне твою одежду.

И тот отдал ее и остался наг в палящий полдень.

Тогда ал-Мустафа сказал голосом, схожим с бегом молодого

коня:

— Только нагие живут без забот. Только прямодушные

мчатся, оседлав ветер. И только тот, кто тысячу раз собьется с