Я поспешно возражала: «Ну что вы! Вполне себе жизнь, моя жизнь. Я сама такую выбрала и ничуть не жалею». Так и проработала бы в булочной до старости, если бы мой хозяин, мужчина лет пятидесяти, много раз женатый и разведенный, не вздумал прибавить к моим обязанностям еще одну. Однажды утром он вошел в мою комнату – даже рук от муки не отряхнул, – схватил меня и швырнул на постель. Когда он поднялся, то увидел на простыне красное кровавое пятно, присыпанное белой мукой. Тут он испугался, смутился, принялся извиняться, канючить, чтобы я не жаловалась на него в полицию. Ныл, что он не знал и помыслить не мог, иначе бы никогда, ведь он неплохой человек… Затем сбегал вниз, принес круассан с пылу с жару и пачку денег.
К круассану я не притронулась, а деньги сейчас же спрятала в сумочку: нужно на что-то жить, пока не найду другую работу и кров. Пекарь проводил меня до ближайшей аптеки, купил противозачаточные таблетки, одну я сразу же проглотила. На пороге аптеки мы с ним расстались навсегда.
Горький опыт научил меня не связываться с частными нанимателями. Поэтому я без промедления отправилась в агентство. Все-таки я худо-бедно освоила в свое время профессию секретарши. И к тому же отличалась редкостной неприхотливостью. Мне было безразлично, сколько часов в неделю, какова прибавка за сверхурочные, кормят бесплатно или нет. Все равно, где работать и в какое время. Хоть с пяти утра на продуктовом рынке «Рюнжис», хоть с десяти вечера в адвокатской конторе. Лишь бы хватало на еду и жилье.
Я подписала первый контракт сразу же, в день обращения. С тех пор минуло пять лет.
– Мадемуазель, вы прошли полное обследование, результаты отличные. Небольшое сотрясение, более серьезных черепно-мозговых травм нет. Мы и надеяться не могли, что все обойдется. – Медсестра ласково погладила меня, провела рукой по одеялу. – Ну да, вы сломали ногу, берцовую кость, но она срастется, не переживайте, мы вас подлатали. Зато на спине и плечах всего лишь синяки. Вы дешево отделались, прямо в рубашке родились!
Она потрогала мой лоб и понизила голос, будто собиралась сообщить величайшую тайну:
– Вы упали на машину, которую кто-то припарковал у подъезда, у самых дверей. Счастливый случай! Судьба улыбнулась вам, мадемуазель. Ответьте мне что-нибудь, постарайтесь, попробуйте! Ну пожалуйста! Я понимаю, вы испытали шок. Испугались, да и кто бы не испугался пожара в собственном доме? Вполне нормальная реакция. Но теперь вы можете расслабиться, вам здесь ничто не угрожает, вы в безопасности, успокойтесь, не бойтесь.
Я и не боялась. Я была в смятении, в смущении. Совсем запуталась. Разные мысли теснились в голове, донимали, мешали дышать. Что им ответить? Зачем рассказывать, что меня зовут Милли Беккер, что я совершила преступление и потому лишилась будущего, пристанища, покоя? Зачем признаваться, что я жалкая секретарша, непривлекательная, нищая, незамужняя? Что у меня нет знакомых, родственников, друзей? Мне начнут задавать вопросы, придется называть имена, адреса, оправдываться, мямлить… Для чего распахивать дверь, которую потом ни за что не закроешь?
Не лучше ли начать с чистого листа, раз огонь обратил в пепел мое ничтожное прошлое? К чему возрождать прежнюю жизнь, которая и жизнью-то не была, возвращаться к беспросветной серости, полой и тщетной? Я так от нее устала.
«Счастливый случай», – подсказала мне медсестра. В самом деле, никто и никогда прежде не оставлял машину там, где зловредный домовладелец написал гигантскими буквами: «ПАРКОВКА ЗАПРЕЩЕНА!»
«Лишь бы не было амнезии». – Я хорошо запомнила слова доктора.
А если ты сбилась с пути и твои родители больше не могут любить тебя? Где оно, спасительное забвение?
– У вас здоровое сердце, осмысленный взгляд. Вот увидите, после пожара вы станете более здоровой и сильной, чем прежде. Суровые испытания закаляют. Для того они и нужны. Так что хватит себя жалеть, напрягитесь, прокашляйтесь, пора говорить! Попробуйте! Согласны, мадемуазель?
– Да, я согласна.
– Боже! У вас получилось!
– Похоже на то.
– Замечательно! Вы справились! Вы смогли! Полежите спокойно, я сейчас врача позову. Нет, погодите. Сначала скажите, как вас зовут. Я так долго ждала, я хочу услышать первой!
– Я не знаю.
Она выпустила мою руку, отступила на шаг, недоверчиво глянула прямо в глаза.
– То есть как – не знаете?
– Я не знаю, как меня зовут. Не знаю, кто я такая. Я ничего не помню. Мне страшно!
Медсестра помрачнела. Сдвинула брови, наморщила лоб, открыла рот, чтобы что-то сказать, но не смогла выговорить ни слова. Пришел ее черед лишиться дара речи.
– Это ничего, ничего, не страшно, все наладится, образуется, – залепетала она наконец, неубедительно, неуверенно.
И попятилась к двери, не отводя от меня взгляд. Признаюсь честно, мне было нелегко солгать этой милой доброй девушке, участливой, деятельной, всегда готовой помочь, да и помогавшей мне постоянно все это время… Увы, сказанного не воротишь, отступать поздно. Я ничего не продумывала заранее, не прикидывала, не планировала. Иначе, представив возможные последствия, затруднения, неприятности, скорей всего, и не решилась бы на этот шаг. Я действовала по наитию. Миновала точку невозврата.
Мистер Майк
Если торчок-сморчок и впрямь надеялся от меня избавиться, отправить в места большой охоты, то он оплошал, это факт. Кто же станет мочить парня средь бела дня на задах супермаркета, в двух шагах от легавых? Кассирша мигом набрала номер, они и примчались, мальчики по вызову. Д’Артаньян и три мушкетера из-за кислоты и бухла соображали туго, ползали как сонные мухи, их и сцапали за милую душу, поставили раком, надели наручники, подогнали тачку с мигалкой и отправили в обезьянник.
Все эти трогательные подробности я узнал куда позже, в палате, от соцработника, когда док меня подштопал. Трубой мне захерачили так, что лопнула селезенка. Ну меня в больничку свезли и сразу на стол – резать там, шить. Я не слишком потом печалился. Подумаешь, двести граммов гнили долой – делов-то! Только главный кудесник мне растолковал, что теперь я должен каждый день колеса глотать, антибиотики всякие, раз в пять лет уколы, и чтоб берег себя как зеницу ока: малейший жар – вызывай «Скорую»!
Тут же приставили ко мне соску-соцработника, девчонку только-только со школьной скамьи. Она все смотрела в пол и грызла ногти.
– Мсье Жан-Пьер, мы с вами…
– Все зовут меня мистер Майк.
– А в документах написано Мишель Жан-Пьер. Я так и не поняла: Жан-Пьер – это имя или фамилия?
– Ты, красава, уши прочисти. Говорят тебе: зови меня мистер Майк.
– Ладно, как скажете. Только в бумагах я все равно не могу ничего исправить. Так вот, мистер Майк, мы с вами должны придумать, как вам жить дальше. На улицу возвращаться нельзя, здоровье не позволяет, оно у вас теперь хрупкое.
– Отлично! И что, пойдем к тебе?
– Если честно, у нас пока нет ничего определенного. Я, конечно, поставлю вас на учет, однако очереди в государственные приюты громадные. Поймите, прежде всего мы заботимся о тех, у кого шизофрения, рак, склероз. О самых тяжелых больных. Мне очень жаль, поверьте…
– Я тебя умоляю, лапа. Я давно уже вырос и не жду подарков от деда с белой бородой и в красном колпаке.
Я даже пожалел ее, до того мелкая расстроилась.
– Есть одна организация, которая сотрудничает со многими больницами и помогает тем, у кого проблемы со здоровьем. Я передам им ваши документы, вдруг они вас возьмут… Но предупреждаю, у них дел невпроворот. Мистер Майк! Вы вообще меня слушаете? Почему вы улыбаетесь? Что здесь смешного?
– Слышь, коза, ты зря теряешь время. Хватай под мышку книжки и ступай петь караоке с одноклассниками. Говорить больше не о чем. Беги!
– Вы думаете, мне легко…
– Думать вредно. Но я надеюсь, что ты, малявка, спасешь мне жизнь.
