И тут они услышали крик отца:

— Стойте! Я иду к вам! Не шевелитесь!

Андрей осторожно повернул голову. Отец сбросил китель на камни и начал медленно подбираться к детям.

Козырек, на который он стал, был чуть пошире, а сам отец был на расстоянии вытянутой руки от Артура.

— Спокойно, ребята! Ну! Все будет в порядке. Внимательно следите за мной и делайте, как я. Смотрите?

— Да… — прошептал Андрей, хотя ему из-за Артура не совсем было видно.

— Вы медленно передвигайтесь на мое место… Тут площадочка пошире… Держитесь за камни крепче… Как только станете на мое место, отпустите левую руку, видите, я ее отпустил… Потом отпустите правую и оттолкнитесь ногами, ни в коем случае не отталкивайтесь рукой. Только ногами… Надо как можно дальше прыгнуть в сторону, чтобы упасть в воду… Надо сильно оттолкнуться, чтобы не упасть на камни. Понятно? Только ногами, лучше одной ногой, правой! Вот смотрите…

Он в точности повторил все, что сказал, оттолкнулся и полетел в воду.

Вскоре он вылез на камни и снизу закричал:

— Все в порядке! Вода теплая! Отличная вода! Давай, Артур! Не спеши, потихоньку…

Артур начал медленно передвигаться. За ним осторожно скользил Андрей.

— Не смотрите вниз! — кричал отец. — Смотрите на скалу! Молодец, Артик! Остановись, отдохни! Вот так, молодец! Ну, давай!

Артур резко, расставив руки, оттолкнулся, и по тяжелому всплеску воды Андрей понял, что все в порядке.

— Э-ге-ге-и! — раздался восторженный крик брата.

Андрей сразу успокоился. Он потихоньку добрался до места, где только что находился Артур, отдышался и, не слыша криков снизу, сильно оттолкнулся.

Потом они все трое мокрые сидели на камне. Отец молчал, у него было отрешенное лицо. Потом опомнился:

— Матери не говорите… Ловить рыбу можно, место хорошее, но не надо больше лазить на скалы… Хорошо?

— Не будем…

— Матери ничего не говорите… Не надо ее пугать…

Потом, по дороге домой, он спросил:

— А что вас туда потянуло?

— Ромашка там была…

— Какая ромашка?

— Обыкновенная.

— Что не показали?

— Забыли…

Первый тогдашний страх Андрей помнит до сих пор.

И еще он помнит, что такое же выражение лица он видел у отца много позже.

К ним в военный городок приехал из Москвы маршал. Маршал инспектировал воинские части, и ему неожиданно захотелось посмотреть, как живут офицеры.

Семьи офицеров занимали финские домики на склоне сопки, густо поросшей кустарником, у самого моря. Маршал шел в окружении свиты, которую замыкал отец.

— Вот в этот дом… — показал рукой маршал. Мать и Андрей стояли на веранде. — Кто здесь живет?

— Я, — подошел к маршалу отец.

Крыльцо дома было застлано огромным флагом со свастикой с плененного фашистского корабля.

Вот тогда у отца было такое же лицо, как на берегу, у скалы с ромашкой.

— Кто это придумал? — мрачно спросил маршал.

— Я, я, — ринулась вперёд мать, — проходите, пожалуйста, в дом!

Маршал поднялся, аккуратно вытер нога о флаг-половик и сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Между прочим, это единственное верное назначение этого флага. — И обращаясь к матери: — Спасибо.

И вся группа офицеров вместе с отцом пошла дальше.

Странно, думает Матвеев, и там, в европейском Заполярье, и здесь, на Чукотке, на самом берегу Ледовитого океана растут удивительно красивые ромашки, вдвое больше, чем их подруги на юге, ромашки величиной с большую астру.

Вон и Кузьмич, Пичкинмичкин, перенес с берега дерн с ромашками под окно своего дома. Много он туда растительности натаскал, забор сделал, получился сад-огород. Среди лета расцветали ромашки и лопухи большие, зеленые шли в рост. Кузьмича укоряли:

— Ну чего ты лопухи сажаешь? Какой от них толк? Ты бы лучше редиску посадил — все витамины!

— И-эх, пичкинмичкин, ничего-то ты не понимаешь, — вздыхал в ответ Кузьмич. — Лопухи — они большие, И зелени от них много, на целый сад. А что редиска? Вырвал с корнем — и нет ее!

Скучал, видать, Кузьмич по материковскому саду, по лесу, по траве-мураве. Ему бы жилось веселей в тайге, а тут вот камни да болото, ни кустика, ни деревца, случайный лопух на всю округу — единственное культурное насаждение.

Кличку свою — Пичкинмичкин он получил из-за того, что вворачивал в свою речь все время это слово. Само же слово безобидное, это чукотское название озера в Иультинском районе, в приблизительном переводе — «горловина, где старик ловил». Озеро это действительно богато рыбой, вытянутое, в горловине можно сига поймать, чира и нельму, о гольце и говорить нечего. Да только Кузьмич там не рыбу ловил, а собственный трактор. Когда весной развозили продукты оленеводам, провалился под лед, хотя и знал дорогу хорошо. Повезло — успел выскочить.

Достать трактор со дна Кузьмич не мог, как ни старался. «Вот приедут водолазы, тогда… Сейчас, видать, Садко с моими продуктами на нем по дну разгуливает, пичкинмичкин!» Стало у Кузьмича название озера ругательным словом, не мог он озеру простить весеннего коварства.

Сейчас Матвеев зашел к Кузьмичу попросить его съездить на вездеходе к другому озеру, где рыбачья избушка, взять мешок с обсидианами.

— Камни черные? Видел, давно лежат. Знать, и вправду уезжаешь? — вздохнул Кузьмич.

— Надо, — улыбнулся Матвеев.

— А что ты на учителке не женишься? — спросил Кузьмич.

— А зачем?

— Да так…

— Слухи пошли? — усмехнулся Матвеев.

— Поселок-то маленький…

— Ерунда все это, — сказал Матвеев.

— Я говорю, ерунда, — согласился Кузьмич.

— Почему же ерунда? — вдруг обиделся Матвеев.

— Ну тебя! — засмеялся Кузьмич.

— Если чего, Кузьмич, дай знать. Я с Петей Эттувги говорил. Кием был у меня, Кием просил… Он присмотрит, и за ним, и за малышом.

— А я? Мне-то чего не сказал? Эх ты, пичкинмичкин! Я тебя хоть раз подводил?

— Нет. Кием приходил, он хочет внука… Понимаешь? Что делать-то? Опекунство можно назначать только до пятнадцати лет, удочерять и вовсе нельзя, скоро паспорт получит… Все поздно. А как помочь?

— Миром поможем. Все дети — наши, — сказал Кузьмич.

— Да. Все. И которые есть, и которые родятся. Вот и проследи. Как за своими, так и за моими. Тут мегера есть, Дарья Тимофеевна. Может дров наломать. Я хочу тебя предупредить.

— Да что ты, Андреич! Разве мы не видим? Что мы, без глаз и ушей? — забеспокоился Кузьмич.

«Куда-то ушло мое время, — подумал Матвеев. — Ведь что-то есть в этой Людмиле Федоровне. Неплохой бы тещей могла стать для Пети Эттувги. Да вот и мне нельзя Катю удочерить…»

Зря, конечно, он так. По дороге к Кузьмичу встретил Матвеев Людмилу Федоровну. Улыбнулись друг другу — и все. Но такое было в лице Людмилы Федоровны, столько теплоты, что начал понимать Матвеев, почему у него появилось неожиданно вдруг хорошее настроение. Он в раньше за собой замечал прикосновение к тайне удивительных лиц. Есть удивительные лица — ты весь день находишься под обаянием мимолетной встречи, ходишь и улыбаешься, такое у тебя настроение. А это просто оттого, что час назад встретил удивительную женщину или увидел в толпе счастливое лицо.

Но иногда при этом тебя постигает непонятное волнение, как при виде взлетающего самолета, стремительно несущегося по земле, а в конце полосы море. И колеса отрываются от земли у самой воды.

— За камнями я сгоняю завтра, — прервал размышления Матвеева Кузьмич.

— Спасибо. А то самолет придет, а я не готов… Никогда здесь неизвестно, когда он точно придет… Надо собираться заранее.

«То-то будет праздник для детишек», — подумал Матвеев.

Здесь всегда всем поселком сбегались к самолету, а дети любили играть в вихре улетающей «Аннушки». Они с санками устраивались позади самолета, мощная струя катила визжащих от восторга детей по летному полю.

Матвеев вспомнил в своем детстве осень, там, на берегу Баренцева моря, большую перемену, резвящихся на улице школьников. И тут над сопкой появился самолет, судя по всему «кобра», и он начал разваливаться в воздухе.