Я прибыла к воротам имения поздно вечером, когда уличное освещение уже было включено. Держась из последних сил, я старалась не разрыдаться и не впасть в отчаяние. Гордость и достоинство все еще кипели где-то глубоко внутри, восставая против несправедливости и требуя объяснений и извинений! Но когда я постучала в двери Кавендиш-холла и миссис Ортис, открыв, посмотрела на меня с сочувствием и еще каким-то непонятным чувством, мое сердце дрогнуло.
- Анна… - Она стояла в дверях, закрывая проход и не пуская меня дальше. В моей душе нарастала тревога. - Мисс Ионеску, я получила приказ от мистера Кавендиша поселить вас в маяке. Не переживайте, там все обустроено, вы ни в чем не будете нуждаться.
- Что? - я без сил опустилась на свой чемодан. - Что вы такое говорите, миссис Ортис?
- Анна, деточка, простите! - она оторвала руку от костыля и осторожно погладила меня по плечу. - Я не знаю, что происходит, но я не могу ослушаться приказа хозяина. Пожалуйста, поживите пока там, а когда вернется мистер Кавендиш, мы разберемся в этой ситуации! А пока он запретил вам выходить в сад и приходить в дом, еду вам будут доставлять в маяк… Я уверена, что это какая-то ошибка, дорогая. Мистер Кавендиш с его характером, уж чересчур переборщил!
- Но… - хотела возразить я, но тут же передумала. Спорить бессмысленно. Собрав оставшиеся крупицы достоинства, я взяла чемодан и пошла за дом.
Завернув за угол и пройдя оранжерею, я быстро шла в сторону маяка. Теплый ветер трепал мое платье, легкий чемодан своей безумной тяжестью отрывал руки. Смахивая слезы, стискивая зубы, я вошла на каменистую тропинку, ведущую к маяку. Во мне кипела злость, досада, ненависть к себе за то, что унижалась перед Генриетой, перед миссис Ортис! За то, что была такой дурой, что поверила в чудо! Я же знала, знала, что мистер Кавендиш никогда, никогда меня не полюбит! А он действительно меня не любил, раз ему хватило одного слова бывшей жены, чтобы выгнать меня из дома и из своей жизни! И скоро, это точно, меня выгонят и из маяка. Дура - она и в Африке дура!
Ворвавшись в маяк, я, в порыве бессильной ярости, срывала со стен свои портреты и портреты мистера Кавендиша, рвала их, выбрасывала в океан из окна, пока не упала бессильно на стул и не разрыдалась.
Облегчив душу слезами, я почувствовала себя немного лучше. Как стремительно жизнь может поменяться в одну минуту - от всепоглощающей любви до холодного презрения такой маленький шажок… Самое страшное, не дающее мне ни на секунду покоя, было то, что я не понимала, что происходит! Никто не удосужился мне объяснить в чем моя вина! Какой-то театр абсурда.
Немного придя в себя, я заметила, что в маяке все изменилось - теперь здесь стоял мой стол и мольберт. Поднявшись со стула, я заглянула в маленькую комнатушку - здесь ванна и туалет. Замкнув входные двери, я поднялась на второй этаж - здесь расположилась моя кровать, мой шкаф, столик с лампой. И герань, как суровое напоминание о том, кто я на самом деле.
Это было жестоко. Я уже забыла, что такое жестокость, но сейчас в моей голове вертелись слова Пелагеи Федоровны: “Никому ты не нужна, безотцовщина! Родилась как собака, как собака и помрешь!”. Сидя в оцепенении на кровати, я думала о глазах мистера Кавендиша, о его теплых губах, о колотящемся сердце… Разве мог он так хорошо притворяться? Какую злую шутку он со мной сыграл!
Какой одинокой и беззащитной я чувствовала себя в ту ночь! Если бы у меня была мама, она приласкала бы, успокоила свою дочь, не дала бы меня в обиду!.. Но я была одна-одинешенька на всем белом свете и некому было за меня заступиться.
Ночь была длинной и неспокойной, и к часу поднялся настоящий шторм! Волны гулко разбивались о скалу, на которой стоял мой новый дом, с шумом откатываясь назад. Склянки на полках вздрагивали при каждом таком ударе, механизм прожектора гудел где-то в вышине над головой, кровь стыла в венах. Усевшись на кровать, подтянув колени и укрывшись одеялом, я все думала и думала и мистере Кавендише и его сухом взгляде. Нет, не может быть! Это все какая-то злая шутка! Он ведь мог сыграть со мной такую шутку, я бы даже не удивилась! Это в его стиле! Наступит утро и он будет стоять здесь, у моей кровати, любуясь мной спящей! А потом обнимет, прижмет к груди и скажет, что все это он сделал специально, чтобы показать мне, что меня ждет - вспыльчивый характер, как бушующий океан, пламенное сердце, как ревущий за окном ветер, неожиданный, вздорный, тяжелый и деспотичный… но преданный, любящий, нежный и мой…
С такими мыслями я заснула, вымотанная дорогой и без остановки льющимися слезами.
Ясное безветренное утро наступило неожиданно быстро. Я открыла глаза, когда луч солнца ударил прямо мне в лицо, прорвав оборону легкой занавески. Подпрыгнув на кровати, я моментально осмотрела комнату, выглянула в окно, сбежала на первый этаж… но мистера Кавендиша здесь не было. Маяк был пуст и холоден, крича и убеждая меня в том, что я теперь одна, я теперь в изгнании.
Приняв душ, одевшись в свое старое платье и убрав волосы в узел, я распахнула двери навстречу палящему летнему солнцу, и увидела на пороге коробок. На мгновение надежда вновь озарила мое сердце, радостно прыгнувшее в груди! Схватив коробок, я занесла его внутрь и, поставив на стол, открыла. Там стояла бутылка молока, завтрак, обед и ужин в пластиковых контейнерах и записка от миссис Ортис: “Дорогая Анна, это ваш дневной рацион. Мистер Кавендиш еще не вернулся, но он настоятельно рекомендовал вам не уходить с утеса, разве что вам потребуется неотложная помощь. Помните, что я полностью на вашей стороне, дорогая, что бы ни случилось! И я уверена, что скоро все решится! Это просто какое-то глупое недоразумение! Всегда ваша, Дженет Ортис.”
Моя добрая милая миссис Ортис. Злость, ярость, разочарование, надежды и чаяния исчезли в один миг. Все эти чувства заменило одно - жуткая усталость. Мне не хотелось ни есть, ни пить, ни думать о чем-то. Отложив записку, я вышла на утес.
Жаркое африканское солнце уже припекало, но свежий морской бриз уравновешивал температуру, гуляя по моему убежищу, играя с высокой травой. Сбросив туфли, я пошла по этой сочной зеленой траве и упала навзничь там, где росли ароматные цветы. Небо надо мной было безжалостно высоким и холодным. Густые белые облака, гонимые веселым ветром, быстро уплывали на восток, тот час же забывая обо мне и оставляя одну на утесе. Звук волн, мерно бьющихся о скалы, шептал “одиночество… одиночество...”. Закрывая глаза, я мечтала о том, чтобы этот утес откололся и пошел ко дну вместе со мной, прекратив все мои страдания разом. Но ничего не происходило.
День тянулся медленно, словно нехотя отсчитывая время. Я все ждала и ждала прихода мистера Кавендиша, но напрасно.
Жаркий день сменялся холодной ночью, которая плавно перетекала в свежее утро. Каждый день я выходила на смотровую площадку, безуспешно пытаясь увидеть хоть верхушку красной крыши Кавендиш-холла. Оторванная от общества, забытая самыми близкими людьми, я писала дневник, чтобы хоть как-то скоротать это время. Как бы я не пыталась с корнем выдрать из своего сердца любовь, как бы ни старалась ненавидеть мистера Кавендиша, все же не могла. Мое сердце отказывалось разменивать любовь, отказывалось ненавидеть его, не хотело слушать голос холодного рассудка - ты теперь одна, брошена, заточена в этом маяке, на этом утесе. Почему тогда, двадцать пять лет назад твой отец не бросил тебя в реку, оградив смертью от будущих боли и обмана?
Оторвавшись в задумчивости от дневника, мой взгляд остановился на герани, стоящей на окне. Одна ты осталась со мной, верная подруга. Мы с тобой не нужны никому, брошены, забыты. Как сказал когда-то мистер Кавендиш, мы с тобой очень похожи - такие же чужие и отличающиеся от всего в этом райском тропическом лесу.
Я упорно упражнялась с рисовании портрета мистера Кавендиша. Каждый день я проводила не меньше часа, рисуя, стирая, перерисовывая упрямые глубокие глаза, насмешливо и жестко смотрящие из-под хмурых нависших бровей.
