Человек, носивший в своем сердце такую остроту и сложность, неизбежно должен был страдать глубоко и погибнуть трагически, как это и случилось в действительности. Отдельные слова людей, соприкасавшихся с этим великим поэтом, характеризующие его как человека, находятся в полной гармонии с его поэзией. Он говорил тихим, сдержанным голосом. У него были женственные, но не изнеженные манеры. У него были изящные маленькие руки и красивый рот, искаженный горьким выражением. Его глаза пугали и приковывали, их окраска была изменчивой, то цвета морской волны, то цвета ночной фиалки. Он редко улыбался и не смеялся никогда. Он не мог смеяться – для него не было обманов. По удачной формуле одной из женщин, которых он любил, он, как родственный ему Де-Куинси, никогда не предполагал — он всегда знал. Как его собственный герой, капитан фантастического корабля, бегущего в полосе скрытого течения к Южному полюсу, он во имя Открытия спешил к гибели, и, хотя на лице у него было мало морщин, на нем лежала печать, указывающая на мириады лет. Его поэзия, ближе всех других стоящая к нашей сложной больной душе, есть воплощение царственного Сознания, которое с ужасом глядит на обступившую его со всех сторон неизбежность дикого Хаоса. Стихотворения В переводе К. Бальмонта СОН ВО СНЕ Пусть останется с тобой Поцелуй прощальный мой! От тебя я ухожу, И тебе теперь скажу: Не ошиблась ты в одном, — Жизнь моя была лишь сном. Но мечта, что сном жила, Днем ли, ночью ли ушла, Как виденье ли, как свет, Что мне в том, – ее уж нет. Все, что зрится, мнится мне, Все есть только сон во сне. Я стою на берегу. Бурю взором стерегу. И держу в руках своих Горсть песчинок золотых. Как они ласкают взгляд! Как их мало! Как скользят Все – меж пальцев – вниз, к волне, К глубине – на горе мне! Как их бег мне задержать, Как сильнее руки сжать? Сохранится ль хоть одна, Или все возьмет волна? Или то, что зримо мне, Все, есть только сон во сне? АЛЬ-ААРААФ[1] (Фрагмент) * * * Высоко, на эмалевой горе, Средь исполинских воздымаясь пастбищ, Громада возносилася колонн, Не бременя собою светлый воздух, Паросский мрамор, солнца свет прияв Закатного, двойной светил улыбкой На волны те, что искрились внизу. Из звезд был пол, расплавленных, что пали Чрез черный воздух, серебря свой путь, Серебряный рождая в смерти саван, Теперь же устелив дворец Небес. Верховный купол был на тех колоннах. На них он возвышался как венец, Алмаз округлый был окном блестящим, В пурпурный воздух этот круг глядел. Но взоры Серафима зрели дымность, Туманностью тот мир окутан был: Там был оттенок исседа-зеленый, Который для могилы Красоты Природа возлюбила, он таился Вкруг архитравов, одевал карниз, И каждый Херувим, что был изваян, Из мраморных своих глядя жилищ, Земным смотрел в тени глубокой ниши. В богатом этом мире – статуй ряд, Ахэйских, также фризы из Тадмора, Персеполиса, Бальбека, из бездн Гоморры обольстительной! О, волны Теперь над ней – так поздно! Не спасти! * * * Лигейя! Лигейя! Красивый мой сон, Ты в мыслях, – и, млея, Рождается звон. Твоя ль это воля Быть в лепетах грез? Иль, новая доля, Как тот Альбатрос, Нависший на ночи (Как ты на ветрах), Следят твои очи За музыкой в снах? Лигейя! Куда бы Ни глянул твой лик, Все магии – слабы, Напев – твой двойник. И ты ослепила Столь многих во сне — Но новая сила Скользит по струне — Звук капель из тучи Цветок обольет, И пляшет певучий, И ливнем поет — И, лепет рождая, Взрастает трава, И музыка, тая, — Жизнь мира, – жива. Но дальше, вольнее, Туда, где ручей Под сеткой, Лигейя, Тех лунных лучей — К затону, где мленье, Там греза жива, И звезд отраженья На нем – острова — На бреге растенья Глядят в водоем, И девы-виденья Захвачены сном — Там дальше иные, Что спали с пчелой, В те сны луговые Войди к ним мечтой — Роса где повисла, Склонись к ним в тиши, Певучие числа В их сон надыши — И ангел вздохнет ли В дремоте ночной, И ангел уснет ли Под льдяной луной — В полях многосевных, Качая свирель, Ты чисел напевных Построй колыбель! 1829–1845[2] «Я не скорблю, что мой земной удел…» Я не скорблю, что мой земной удел Земного мало знал самозабвенья, Что сон любви давнишней отлетел Перед враждой единого мгновенья. Скорблю я не о том, что в блеске дня Меня счастливей нищий и убогий, Но что жалеешь ты, мой друг, меня, Идущего пустынною дорогой. вернутьсяПоэма «Аль-Аарааф», воздушностью своей сходная с наиболее отвлеченными и красиво-туманными поэмами Шелли, была написана Эдгаром По в ранней юности, скорее в отрочестве, между 14 и 17 годами. Будучи как бы поэтическим текстом к еще не написанной – но долженствующей быть созданной – музыкальной симфонии, она чрезвычайно определительна для художественного чувства Эдгара По: в ней есть, в зачатке, провидение многих позднейших его сказок и поэм. Некая звезда открыта была Тихо Браге, она появилась внезапно на небесах – достигла в несколько дней яркости, превышающей яркость Юпитера, – затем так же внезапно исчезла и никогда с тех пор не была более увидена. (Примечания К. Бальмонта.) вернутьсяЗдесь и в комментариях указаны даты, маркирующие первое и последнее прижизненные издания, но не время написания. Так, поэма «Аль-Аарааф», как свидетельствует примечание выше, была создана ранее 1829 года. (Прим. составителя.) |
