Джантифф подошел к экрану, тоже понажимал кнопки, послушал. Потянув за кольцо защелки, он опустил откидывающийся на петлях экран, наклонился над ним.

Скорлетта и Эстебан стояли у него за спиной и неприязненно разглядывали внутренности экрана: «Ты в этом разбираешься?»

«Не очень. В начальной школе нас учили собирать элементарные схемы, потом я этим мало интересовался. И все-таки… Это простейшее оборудование, все компоненты сменные, каждый с индикатором отказа… Гм. Кажется, все в порядке. Ага! Кто-то вставил фильтр в гнездо блокировки – зачем, непонятно. Вот, теперь попробуйте».

Экран засветился. Скорлетта с горечью заметила: «А недоумок, тухтевший техником, два часа кряду читал руководство и все равно ни в чем не разобрался».

«Не суди других слишком строго, – повел плечом Эстебан. – Товарищ не виноват, что ему выпало ишачить. Любой мог бы оказаться на его месте».

Набирая номер, Скорлетта что-то недовольно мычала себе под нос. Когда на экране появилось женское лицо, Скорлетта буркнула: «Позовите Танзель, пожалуйста».

Лицо воспитательницы сменилось физиономией девочки лет девяти-десяти: «Здрасьте-здрасьте, папа-мама!»

«Мы заедем через часок – пойдем прогуляемся, развеемся. Тебе сегодня ничего не нужно делать?»

«А что тут делать? Я подожду у входа».

«Ну и ладно. Примерно через час».

Все трое собрались уже уходить, но Джантифф остановился: «Положу сумку в стенной шкаф. Чтобы с самого начала все было на своем месте».

Эстебан хлопнул Джантиффа по плечу: «Эй, Скорлетта! Твоему напарнику цены нет!»

«Я же сказала – как-нибудь уживемся».

Пока они шли по коридору, Джантифф спросил: «А что случилось с вашим прежним сожителем?»

«С сожительницей. Понятия не имею. В один прекрасный день ушла и не вернулась».

«Удивительно!»

«Надо полагать. Чужая душа – потемки. А вот и столовка».

Они зашли в просторный длинный зал с рядами столов и скамей, уже заполненный галдящими жильцами 19-го этажа. Дежурный пробил номера их квартир в регистрационной карточке. Получив подносы с крышками из окна раздаточного устройства, трое уселись за стол и сняли крышки – каждый поднос содержал те же три блюда, что Джантиффу накануне подали в «Приюте путешественника». Даже порции были того же размера.

Скорлетта отложила брикет всячины: «Пора собирать на следующую выпивку».

Скорчив насмешливую гримасу сожаления, Эстебан сделал то же самое: «На пойло не жалко!»

«А вот и мой вклад! – сказал Джантифф. – Возьмите, я настаиваю».

Скорлетта забрала три брикета: «Пойду, спрячу. Будем считать, что мы их съели».

Эстебан вскочил: «Превосходная идея! Давай, я отнесу, мне нетрудно».

«Не говори глупостей, – огрызнулась Скорлетта. – Здесь всего два шага».

Эстебан смеялся: «Смотри, какая упрямая! Ну, пошли вместе».

Озадаченный Джантифф переводил взгляд с одной на другого: «У вас так принято? В таком случае я тоже пойду».

Эстебан вздохнул, покачал головой: «Конечно, нет. Скорлетта дурью мается… Не будем возвращаться, и все».

Скорлетта пожала плечами: «Как хочешь».

Джантифф примирительно сказал: «Пусть всячина полежит здесь, мы ее не тронем – ведь вы не слишком голодны? А по пути на улицу занесем ее в квартиру».

«Конечно, – согласился Эстебан. – Самое справедливое решение».

Внезапные услужливость и уступчивость Эстебана показались Джантиффу чрезмерными.

«Заткнитесь и ешьте!» – приказала Скорлетта.

Они обедали молча. Джантифф с интересом наблюдал за другими жильцами. Никто не скрытничал, никто не пытался не попадаться на глаза – каждый, по-видимому, был хорошо знаком с остальными. Аррабины весело перекликались из конца в конец столовки, обмениваясь приветствиями, шутками, намеками на какие-то вечеринки и представления, насмешками над общими знакомыми. Стройная девушка с тонкими золотисто-медовыми волосами задержалась около Скорлетты и что-то прошептала той на ухо, украдкой бросив многозначительный взгляд на Джантиффа. Скорлетта мрачно расхохоталась: «Не валяй дурака! Ишь, чего выдумала!»

Девушка присоединилась к друзьям за соседним столом. Ее грациозно-округлые формы, миловидная физиономия и нахальная непосредственность вызвали у Джантиффа укол щемящего влечения, но он не решился что-нибудь сказать.

Скорлетта не преминула заметить направление его взгляда: «Это Кедида. Старый пердун напротив – Сарп, ее сожитель. Он десять раз на дню норовит затащить ее в постель, что не очень-то удобно. В конце концов, сожителей мы не выбираем, а любовников высматриваем сами, что не одно и то же. Она мне предложила обменять тебя на Сарпа, но я об этом и слышать не хочу. Когда у меня подходящее настроение, Эстебан всегда под рукой – хотя в последнее время не так часто, как хотелось бы».

Джантифф, подбиравший ложкой ускользавшие кусочки студеля, предпочел никак не комментировать полученное сообщение.

Покинув трапезную, все трое вернулись в квартиру Д-18. Скорлетта спрятала три брикета всячины и повернулась к Джантиффу: «Ну что, пошли?»

«Я все думаю – брать с собой камеру или нет? Моя родня просила присылать побольше фотографий».

«Не в этот раз, – посоветовал Эстебан. – Погоди, пока не разберешься, что к чему. Когда узнаешь, откуда и что снимать, получатся потрясающие снимки! Кроме того, ты еще не научился иметь дело со свистом».

«Со свистом? Это как понимать?»

«С воровством, проще говоря. В Аррабусе свистунов видимо-невидимо. Разве тебе не говорили?»

Джантифф покачал головой: «Не совсем понимаю, зачем у кого-то что-то тащить в условиях полного равенства?»

Эстебан расхохотался: «Экспроприация – основа эгализма! Не свистнешь – не сравняешься. Когда всё, что плохо лежит, мигом исчезает, накопление материальных благ в одних руках становится невозможным. В Аррабусе мы делимся всем, что у нас есть – со всеми и поровну».

«Не вижу здесь никакой логики», – пожаловался Джантифф, но Эстебан и Скорлетта не проявили стремления к дальнейшему обсуждению социальных парадоксов.

Они взошли на скользящее полотно и проехали примерно километр до районного детского дома, где их поджидала Танзель – непоседливая худенькая девочка с приятным лицом, широкими скулами явно напоминавшая Скорлетту, а тонким носом – Эстебана, но отличавшаяся от обоих долгим задумчиво-проницательным взглядом. Родителей она приветствовала радостно, хотя и без особого проявления чувств, а Джантиффа подвергла неприкрытому изучению с головы до ног. Через некоторое время она вынесла заключение: «Ты такой же, как все!»

«А каким ты меня представляла?» – поинтересовался Джантифф.

«Людоедом-эксплуататором. Или жертвой людоедов-эксплуататоров».

«Забавно! Никогда не встречал на Заке никого, кто хотел бы выглядеть эксплуататором или жертвой. У нас даже людоедов нет».

«Тогда зачем ты приехал в Аррабус?»

«Трудный вопрос, – серьезно ответил Джантифф. – Не уверен, что могу на него ответить. Дома… меня все время что-то беспокоило, я все время что-то искал, чего не мог найти. Нужно было уехать, привести мысли в порядок».

Родители Танзели прислушивались к беседе отстраненно и чуть насмешливо. Эстебан спросил, подчеркнуто непринужденно: «И что же, тебе удалось привести мысли в порядок?»

«Не знаю. В сущности, я хотел бы создать нечто замечательное и прекрасное, и в то же время безошибочно говорящее обо мне… Хочу выразить тайны бытия. Я не надеюсь их постигнуть, прошу заметить. Даже если я мог бы их постигнуть, то не стал бы их разъяснять… Хочу увидеть тайные, чудесные измерения жизни и сделать их явными для тех, кто стремится их разглядеть – и даже для тех, кто не стремится… Боюсь, я выражаюсь недостаточно ясно».

Скорлетта холодно отозвалась: «Выражаешься ты достаточно ясно, но зачем все это нужно – вот что непонятно».

Танзель слушала, сдвинув брови: «Кажется, я понимаю, о чем он говорит. Не всё, конечно. Я тоже думаю про тайны жизни. Например, почему я – это я, а не кто-то другой?»

Скорлетта оборвала ее: «Будешь много думать – скоро состаришься!»