В коридоре на третьем этаже тишина…

Директор стремительно распахивает дверь класса.

6-й «Ю» сидит за партами. Все на своих местах. Ручка у каждого в правой руке. Всё нормально.

— Наступила весна, — сказал Алексей Петрович. — Поговорим об успеваемости.

Ребята молчат. Славка и Стаська тоже молчат. Когда назревают какие-то события, да ещё неприятные, это как-то чувствуется. В воздухе появляется электричество. Разговор об успеваемости — это всегда события неприятные. Это всегда электричество.

— Клавдия Васильевна, сводка успеваемости готова?

— Да, — сказала Клавдия Васильевна. — Плохая успеваемость.

— Всё-таки они добились того, чтобы остаться на второй год. В пятом классе не остались, сумели преодолеть единицы. Так в шестом останутся. Поздравляю.

Ребята, ужаленные электричеством, закричали:

— Как?

— Что?

— Почему?!

— В антимире вы переходите в следующий класс. Не беспокойтесь. Там у вас сплошные пятёрки. Не правда ли, Клавдия Васильевна?

— Пятёрки. Сто процентов успеваемости.

— Видите, как хорошо. Сто процентов! Там… — И директор показал куда-то в окно. — В загадочной стране.

Ребята опять закричали:

— Что!

— Почему!

— Здесь хотим!

Ковылкин быстро переодел ботинки, чтобы правый ботинок был на правой ноге, а левый — на левой. Как у нормальных людей. А то он забыл впопыхах это сделать, выйти до конца из антимира. А Вовка Зюликов незаметно подкрался к фанерному листу «Сообщения», на котором по-прежнему висел плакат «Антимир — он рядом с нами!», снял плакат и спрятал.

Переходить из класса в класс они хотят не где-то в загадочной стране, а у себя в школе. Они всё-таки хотят сентябрь плюс сентябрь, а не сентябрь минус сентябрь.

Стаська кричал и Славка, что они согласны отказаться от современности, от безумных идей, но только чтобы перейти в следующий класс.

Крикнула и Таня Фуфаева:

— Согласны!

Лёлька бы тоже крикнула, но у неё был занят рот — она, как всегда, что-то жевала.

А Вадька Батурин вдруг снова сделался принципиальным, потому что встал и сказал, что к происходящему в классе он относится отрицательно.

— Я тоже, — согласился с ним директор.

— А как нам всё-таки быть? — осторожно спросил Дима Токарев.

— Это мы хотим узнать от вас, — сказала Клавдия Васильевна.

Искра негромко засмеялась, расцвела: впереди опять активная жизнь, полная препятствий, хитростей и борьбы. Кому теперь жаловаться? Как? Что? Где? Очень будет всё забавно.

Я знаю, я должна записывать в блокноте все свои впечатления, события, встречи с людьми, чтобы потом рассказать обо всём в школе.

Смотрю в окно поезда. Нравится мне смотреть. Проводник сказал, что границу с Финляндией будем пересекать часов в двенадцать.

Со мной в купе едут двое. Это финки. Пожилая и молодая. Пожилую зовут миссис Хансон, молодую зовут мисс Ноль. Они жили у нас в Москве. Миссис Хансон работала в Торговой палате, а мисс Йоль училась в Педагогическом институте, и теперь она учительница.

Ей немного страшно, что она учительница. Она мне так сказала. А я ей сказала» что мы всегда сочувствуем, когда узнаём, что учительница в первый раз начинает учить. Только надо быть справедливой.

Она согласилась со мной в отношении справедливости.

Мисс Йоль говорит, чтобы я посетила её школу, где она начнёт преподавать. Я сказала, что обязательно посещу. Мне надо посещать школы, встречаться с ребятами — узнавать у них, как они живут, как учатся, что думают.

К поездке в Финляндию меня подготовил Алёша. Заставил разобраться в карте и справочниках. Всё время напоминал, чтобы я не забывала, что я лицо официальное, должна быть серьёзной. Всё-таки вице-президент школьного Общества Дружбы. И я, Варя Исаева, еду не как турист, а по приглашению финских ребят.

Личный контакт.

Я это понимаю. Но Алёша говорит, что полезно напоминать, а то в классе я быстро забываю. Мы с Галей и Мишей как начнём что-нибудь придумывать совсем неофициальное… Миша недавно научился художественно свистеть. Даже концерт дал. Учителя вначале сопротивлялись: в школе свистеть не полагается. И вообще дурная привычка. Но Миша сказал, что есть артисты, которые свистят на сцене. Ведь он будет не просто свистеть, а художественно. Это искусство. Учителя согласились. И Миша свистел. Очень художественно. На концерте.

Я тоже потом начала учиться свистеть. Дома, чтобы никто не слышал. Спросила у Миши, как он складывает губы, куда девает язык. Миша объяснил. И я научилась. Может быть, не так ещё художественно, как Миша, но ничего.

Алёша заставил меня заняться финским языком, чтобы я смогла сказать, кто я, где живу. Слова и речевые образцы.

Моя попутчица мисс Йоль тоже говорит мне финские слова и речевые образцы. И я записываю. На последней страничке блокнота. Пускай будет больше.

Миссис Хансон сказала, что я обязательно должна побывать в городе Турку, в музее древних ремёсел. Там сохранены старинные дома финнов.

Я записала это в блокнот. И ещё в Турку я увижу ветряную мельницу. Её специально сохранили. Она стоит на возвышенности, и её отовсюду видно. Покрашена в белый цвет и вся резная, будто из кружев. Поэтому называют её «Мадемуазель Мельница».

12 часов дня. Поезд стоит на границе. Густой лес. Осеннее солнце. Гранитные большие валуны. Озеро совсем близко у железной дороги.

Я, конечно, впервые пересекаю границу и вижу её из окна вагона. Мне немножко страшно. Почему — не знаю. Ведь еду я к друзьям, финским школьникам, и я ничего не должна бояться.

Поезд тронулся и опять остановился.

Мы были уже в Финляндии.

Перед окном вагона стоял мальчик, совершенно белокурый. В руках у него был портфель. Мальчик смотрел на поезд. Я помахала ему рукой. Он помахал мне. Первая встреча с первым школьником.

Я схватила блокнот и открыла последнюю страничку: хотелось сказать мальчику что-нибудь по-фински. Но поезд снова поехал.

Мальчик махнул ещё раз.

И я махнула ещё раз.

В Хельсинки меня встретила представительница от школьников, девочка по имени Рээт, и переводчик господин Тиганн.

Девочка преподнесла мне цветы.

Она была в башмаках на деревянной подошве, в полосатой юбке.

Рээт говорила по-фински. Сама я только поняла два слова: «пяйвяя»— «здравствуйте» и «каупунки» — «город». И то мне было приятно.

Потом появился корреспондент газеты. Достал аппарат и снял меня.

Миссис Хансон и мисс Йоль издали мне кивнули: они уходили и попрощались.

На перроне останавливались люди, смотрели на меня. Я была с цветами в руках, при корреспонденте и группе встречающих.

Дома я репетировала — как выхожу из вагона, что говорю, как говорю. Мама смотрела и смеялась. Характером я в маму, когда смеюсь; а когда серьёзная, то это я характером в папу. У меня два характера: один от мамы, другой от папы. Мамин характер начинает побеждать папин.

Не знаю, хорошо это или плохо. Я подожду, когда у меня появится ещё один характер, третий. Мой собственный. Хотя он уже появляется, это когда я свищу художественно. Потому что ни мама и ни папа художественно не свистят.

Мама работает на часовом заводе. Я ношу часы, сделанные на этом заводе, — плоский и маленький будильничек, закрывается крышечкой. Я ношу его на ленте, словно это медалька. Часы подарила мама. Они её конструкции.

А папа у меня военный и учится в военной академии. Мы с папой часто разговариваем о войне и мире.

Так вот, перед отъездом я репетировала всё, что со мной должно было произойти. Ходила по комнате с чемоданчиком, вертела головой, останавливалась, делала вид, что говорю. В общем, я сама себя тренировала.

Мама изображала публику, зрителей. Или какого-нибудь представителя.

О том, что я так тренируюсь, я не рассказывала никому — ни Гале, ни Мише. Даже Алёше. Стеснялась.