Мои глаза перенеслись на другую часть стенограммы.

В. Почему вы отвечаете по-латыни?

О. Но ведь вы это ищете, приятель?

В. Что — «это»?

О. Доказательства — сведения, которые Мина не может знать.

В. По условиям конкурса, мы не имеем права рассматривать чисто звуковые явления. Это включает и все случаи «спонтанной речи». Боюсь, вам придется предъявить нечто большее, чтобы получить приз «Сайентифик американ».

О. Non do un cazzo del tuo premio! Cosa bisogna, carissimo, per convincerti che veramente esisto?

В. Мой отец требовал, чтобы я говорил только по-английски. Я не знаю итальянского.

Строго говоря, я почти не покривил душой. Мой отец действительно настаивал, чтобы я говорил только по-английски, поэтому я помнил лишь самые простые итальянские фразы. Но при этом меня, как любого ребенка, интересовало, о чем спорят родители. Я довольно много запомнил со слуха, так что чуть-чуть понимал, когда говорили по-итальянски.

Я еще раз перечел слова Уолтера, и сердце мое замерло, а волосы на руках встали дыбом. Весь дом спал, я был один в библиотеке, но не мог отделаться от ощущения, что Уолтер стоит за моей спиной… и произносит со злостью фразу, обращенную только ко мне.

«Плевал я на ваш приз! Но как мне убедить тебя, дорогой, что я и в самом деле существую?»

— А он не кажется вам грустным?

Этим вопросом встретила меня Мина на следующее утро, когда я спустился к завтраку.

— Кто?

Она жестом указала мне на почетного гостя за столом Кроули — голубя Уолтера.

Это было вполне в духе Мины: волноваться о другом существе, в то время как ее собственное здоровье оставляло желать лучшего. Лицо ее приобрело желтоватый оттенок, глаза утратили прежнюю живость и яркость цвета. Когда она говорила, чувствовалось, что горло у нее пересохло и саднит. Но в присутствии Мины я не должен был показывать, что замечаю это.

Мина не желала обсуждать свое самочувствие. Я сделал вид, что внимательно рассматриваю птицу сквозь бамбуковые прутья, а та, в свою очередь, глазела на меня, сидя на своей жердочке.

— Он и впрямь выглядит несколько… недокормленным.

— Вот! — ликуя, подхватила Мина. — Слышал, Артур?

— Можешь скормить ему остатки моего тоста, — пробормотал Кроули из-за газеты.

— Не станет он его есть, — сказала Мина, пытаясь скормить голубю крошки со своей тарелки.

— Возможно, он не любит мармелад, — предположил я.

— В самом деле?

Кроули бросил на меня поверх газеты многозначительный взгляд, словно хотел предупредить, чтобы я не разуверял его жену.

— Я пошутил, — сказал я. — Вообще-то считается, что голуби не очень привередливы в еде.

— Грязные попрошайки, — проворчал Кроули. — Крысы с крыльями — вот они кто.

— Артур!

— Так и есть, — проворчал Кроули. Он свернул газету и положил ее рядом с нетронутым завтраком. — Я видел, как эти ужасные создания дрались из-за цыплячьего крылышка. Представляете? Как бы тебе понравилось, дорогая, если бы в одно прекрасное утро ты спустилась вниз и застала нас с Финчем, вырывающими друг у друга куриную косточку?

— Ну, во всяком случае, я бы обрадовалась, что к тебе вернулся аппетит, — отвечала Мина.

Она наклонилась и нежно поцеловала мужа в щеку.

Кроули отхлебнул последний глоток кофе и встал из-за стола. Прощаясь, он велел жене хорошенько отдохнуть за день, а меня попросил присмотреть, чтобы его указание было исполнено. Но, прежде чем он покинул столовую, Мина окликнула его:

— Не забудь сказать Фредди, чтобы он зашел в «Вулворт» и купил птичьего корма.

— Ладно, — пообещал Кроули. — Я говорил тебе, что снова потерял запонки?

— Какие? — поинтересовалась Мина с нарочитым равнодушием.

— Те, с кадуцеями из золота с платиной, подарок Ассоциации акушеров.

— Бедный растеряха! — Мина поцеловав мужа в висок.

— Хочу вам дать совет, Финч, — сказал Кроули. — Как доживете до сорока четырех — остановитесь. Потом — одни неприятности.

И удалился.

Едва он ушел, сиамская кошка вспрыгнула на освободившийся стул и с интересом начала разглядывать птичью клетку. Мина прогнала кошку и вновь принялась сокрушаться о своем пернатом пациенте.

— А вам не кажется, что клетка слишком мала для него?

Я покосился на бедную птицу.

— Да выпустите вы его лучше на волю.

— А вдруг он болен?

Я не успел ответить, так как в дверях, в шляпе и с перчатками, вновь появился Кроули, он был мертвенно бледен.

— Дорогой, что стряслось? — всполошилась Мина.

— У крыльца полно газетчиков.

— Газетчиков! — Я невольно привстал. — Но чего им надо?

— Они желают поговорить с «Марджори».

— Кто она такая? — спросила Мина.

— Полагаю, они имеют в виду тебя, дорогая. Достаточно заглянуть в сегодняшний номер «Нью-Йорк таймс».

— Но я не понимаю…

Зато мне все стало ясно. Желудок у меня сжался, словно кулак.

— Флинн.

Кроули кивнул.

— Он дал нам всем вымышленные имена, — сообщил Артур и опустился на стул, не снимая пальто. — Меня назвал «Арчибальдом Крамли».

— А Уолтера? — спросила Мина.

— Честер. — Кроули в смятении посмотрел на меня. — Я не знал, что им сказать, Финч, вот и… вернулся назад.

Я отшвырнул салфетку и с удивлением услышал собственный голос:

— Я поговорю с ними.

Я оставил супругов в объятиях друг друга, они были словно в оцепенении.

На улице я обнаружил трех репортеров, которые прохаживались перед домом и пытались выудить информацию у шофера Кроули, соблазняя его сигаретами и термосом с кофе. Фредди метнул в мою сторону взгляд, словно хотел спросить: «А не дать ли им хорошего пинка под зад?» Я попытался знаками дать ему понять, чтобы он держал оборону, но тем самым привлек к себе внимание репортеров, которые бросили Фредди и накинулись на меня, словно оводы.

Первым налетел парень лет двадцати в новеньком костюме, явно приобретенном на первую зарплату, глаза его горели, он был резв, как спаниель.

— Доброе утро, не могли бы вы уделить мне несколько минут и сообщить читателям «Инкуайрер», что вы думаете о деле Марджори?!

Но спаниелю не дали договорить, его оттеснил локтями старший коллега, побитый ветрами ветеран в видавшей виды фетровой шляпе и мятом костюме.

— Меня зовут Ливой, — сообщил он. — Я из «Паблик леджер».

— Здравствуйте, мистер Ливой.

— Зови меня просто Фрэнком, — сказал он и сунул свою руку в мою ладонь, а потом предложил мне сигарету. — А тебя как зовут, парень?

Я чуть было не назвал свое имя, но вовремя спохватился:

— Так парнем и зовите.

Фредди хмыкнул. На лице Ливоя появилось страдальческое выражение, словно у статуи, заметившей приближение стаи голубей. Не исключено, что при других обстоятельствах я бы даже пожалел его, но сейчас он и его собратья по перу расположились лагерем у дверей Кроули с намерением подловить Мину.

Ливой достал самодельную сигарету и указал ею на дом за моей спиной:

— Что, Марджори там?

— Боюсь, вы ошибаетесь.

— Вряд ли.

Он открыл номер утренней «Таймс» и принялся просматривать ее, наконец отыскал колонку Флинна, которая красовалась под заголовком «Ведьма с площади Риттенхаус». Ясное дело, сукин сын состряпал эту статейку сразу по возвращении с сеанса.

«Дом, в котором живет Марджори, — принялся читать вслух Ливой, — и где обитает Честер, расположен в самом красивом районе Квакер-сити на углу тихой улочки, носящей имя дерева.[37] Пусть с виду он не похож на дом с привидениями, но ведь и болтливый дух, объявляющийся здесь по ночам, тоже не похож на обычное привидение, как, впрочем, и весьма миловидная ведьма, которую он называет «сестрой». Но хоть они и не соответствуют расхожим представлениям, все же разыгранная братом и сестрой во время вчерашнего сеанса постановка — наиболее убедительная из всех, с которыми ознакомилась комиссия «Сайентифик американ». Поэтому весьма вероятно, что именно Марджори заполучит назначенную журналом премию в пять тысяч долларов…»