«Практически все».

«А как насчет Афганистана?»

«Ответь мне — ты голосуешь за „красных“?[8]»

«Нет, но право задавать вопросы должно быть — надеюсь, что и в партии у вас оно есть».

«Сил говорить об этом у меня нет», — предупреждает Йенс.

«А добыча нефти в Северном регионе?»

«Нет сил».

«Будет добыча или нет?»

«Конечно будет, но сейчас мы еще поразыгрываем небольшую интермедию и сделаем вид, что мало заинтересованы, что боимся за прекрасную тамошнюю природу и нас тревожит вопрос сохранения окружающей среды, — (его тошнит), — но понятно, что нефть пойдет в дело, как вообще все должно идти в дело, даже если мне придется бурить-качать вручную. Не будь таким наивным, Фвонк, обратной дороги нет, „рост“ — обязательное и обязывающее слово, многие этого не понимают, и лишь единицы готовы отказаться от роста. Вот ты сам, Фвонк, разве „рост и благосостояние“ не важны для тебя?»

«Важны, во всяком случае отчасти».

«Ну вот видишь! Выбросы и утечки плохо смотрятся в кадре в первые дни после аварии, но они вряд ли серьезно повредят природе в конечном счете, утверждает Йонас[9]. Бурить скважины на севере гораздо рентабельнее, чем многие думают, и окружающая среда прекрасно с этим совладает, — (рвотный позыв), — окружающая среда вообще отлично регулируется сама без нас, — (снова рвотный позыв). — Так, чудесненько! Я могу говорить слово „природа“ и не тошнить, но стоит мне сказать „окружающая среда“, — (рвотный позыв), — как меня выворачивает наизнанку. Где логика? Это далеко от нормы, Фвонк. Я болен, и всё вокруг тоже».

93) «Подожди-ка, — говорит Йенс, — мы опять говорим обо мне, так дело не пойдет, мы должны хоть изредка говорить и о тебе тоже. Как прошла неделя? Фвонк, расскажи мне об этом».

«Неделя, — отвечает Фвонк, — была средней паршивости».

«Печально слышать, — говорит Йенс. — Так тебе нечего рассказать?»

«По большому счету — нечего. Я в основном сидел дома».

«Звучит уютно».

«Несколько раз пробежался на лыжах».

«У, счастливчик. Повезло!»

«Можно сказать и так».

«Как же я люблю ходить на лыжах! — говорит Йенс. — Обожаю!»

«Потом я собирался зайти в монопольку, но брюхатые не пустили».

Йенс смотрит на него и смотрит.

«Тебя не пустили брюхатые?»

«Остановили. Они вообще ведут себя в отношении меня подчеркнуто агрессивно. Кроме того, они звонят мне и молчат, только дышат в трубку».

«Соглашусь, что брюхатые неприятны, но тебе важно помнить, что они делают важную работу. Благодаря им телега едет и колесики крутятся. Сам знаешь, нас в этой стране ноль с палочкой, нам ценен каждый ребенок».

«Но тем не менее», — говорит Фвонк.

Йенс кивает.

«Брюхатые, безусловно, должны воздерживаться от угроз остальным гражданам, — говорит он, — а то мы не ставим им никаких преград и границ. Похоже, мы их разбаловали».

«Возможно, ты мог бы поговорить с ними? — спрашивает Фвонк. — Тебя они послушают, ты премьер и все дела».

«Поговорить с брюхатыми? — переспрашивает Йенс. — Ха-ха-ха! Никогда в жизни!»

94) «Последний раз я чувствовал себя совершенно свободным в десятом году. Я был в Нью-Йорке по делам ООН. В мире, как ты знаешь, все время происходят революции и просто черт-те что, и для ООН очень важно, чтобы в кризисный момент лидеры стран приехали сами, а не присылали министров иностранных дел. У нас, к слову сказать, очень приятный министр, Йонас, мы с ним подруживаем, знающий, умелый, пугающе обаятельный, временами его любят даже больше меня. Но ООН ценит, когда приезжает глава государства и своим присутствием как бы освящает дискуссию и решения. Это, кстати, можно понять, их утомляют все эти министры иностранных дел, если ты меня понимаешь, это люди особого типа, спесивые, надутые, загорелые и гладкие. Бог с ними, важно, что по дороге домой случилось чудо. Ты помнишь извержение исландского вулкана?»

«Да, помню, — говорит Фвонк. — Оно было огромной силы».

«Просто чудовищной, — говорит Йенс. — Но мое личное счастье состояло в том, что этот вулкан выбросил массу пепла в воздух, из-за чего самолеты не могли летать, и это вышло как по заказу. Знаешь, что я чувствовал, Фвонк? Что мои молитвы услышаны! И кто-то там наверху, некая сила, не знаю, кто точно, увидел меня и понял мои нужды. Фвонк, ты не представляешь, как это важно, когда тебя замечают, и совершенная фантастика, когда ты вдруг оказываешься во вневременном кармане, где при нормальном раскладе ты бы никак не мог очутиться. Ты должен был находиться в другом месте, но тебе помешали туда попасть, зато образовалось особое пространство, которого на самом деле нет, понимаешь? И в этом пространстве человек совершенно свободен, целиком и полностью».

«Понимаю тебя».

«И знаешь, что я сделал?»

«Нет».

«Я редко бываю настолько циничен, как в тот день, ха-ха, не знаю, что на меня нашло, видно, все меня достало, все мне опостылело, короче, я дошел до ручки и, выражаясь высоким стилем, пустился на поиски собственного „я“, о чем премьер-министр может только помалкивать, как ты понимаешь».

«Да, это я понимаю», — отвечает Фвонк.

95) «И вот сижу я в аэропорту, и вдруг меня черт взял и дернул! Тогда я достаю какой-то гаджет, которым недавно обзавелся…»

«Я помню, что видел это по телевизору», — говорит Фвонк.

«Вот именно! — радуется Йенс. — Для этого я и достал его. Знал, что немедленно набегут фотографы и начнут щелкать, а эти собаки-журналисты с той же скоростью возьмутся строчить новости о моем интересе к электронным медиа и новым способам общения. Достал я, значит, эту штуку и твитнул пару фраз о том, что застрял в аэропорту. Добившись тем самым искомого — засветившись в аэропорту и широковещательно оповестив страну и домашних, что я стою на приколе под вулканом и сняться с якоря мне пока не светит, — я пошел как будто по нужде в туалет, а там нацепил бороду и незаметно сбежал из аэропорта».

96) «О Фвонк, это было блаженство, нет слов, как это было прекрасно, я урвал себе несколько часов прогулки в одиночестве, впервые за много-много-много лет. Я бродил по улицам большого города, улыбаясь от уха до уха, а когда телефон довольно скоро начал разрываться от звонков, то спокойно объяснил своему ближайшему помощнику, что все со мной в порядке, пусть всех успокоит, и велел им прислать мне сообщение, когда пепел рассеется настолько, чтобы самолет мог безопасно пересечь Атлантику, помощнику все это не понравилось, служба безопасности, как я понял, встревожилась и опечалилась, но раз мне удалось их обхитрить, то я не собирался идти на попятную, так что я в безапелляционной форме уведомил их, что не желаю ничего от них слышать вплоть до вылета. Разве я не молодец, Фвонк, скажи, я ловко все обтяпал?»

«Да уж», — поддакнул Фвонк.

«И пошел себе гулять, как простой человек из толпы, послушал уличного музыканта, игравшего на пустых бутылках, и дал ему пару долларов, записался на экскурсию по Музею естествознания и посмотрел там кита, ты не представляешь, какая он громадина, Фвонк, размером с вагон метро, это совершенно нереально, я даже рассмеялся — ничего себе размеры, он у них висит под потолком, потом я купил два редких бутлега Дилана у мужчины на улице, он вызвал у меня глубочайшее доверие, хотя цвет его кожи отличался от моего, мы могли бы с ним подружиться в другой жизни, правда, а брат у него попал в тюрьму, так что он, бедняга, должен прирабатывать, где только сумеет, чтобы содержать невестку и ее четверых детей, минимум у двоих из них, если я правильно понял, астма, а их отец, то есть брат того, с кем я разговаривал, попался на какой-то совершеннейшей безделице, но получил большой срок, и меня это впечатлило, скажу я тебе, народ там так убивается, а я тут как сыр в масле катаюсь, и большинство норвежцев так, а в других странах народ живет очень трудно, конечно, мы читаем об этом в газетах и слышим в новостях, но увидеть это вживую, да еще собственными глазами, — это, Фвонк, тяжело, это переворачивает душу».