Лексика, обороты, спонтанный разнобой янкиных стихов ассоциируются прежде всего с двумя вещами. Как исток — фольклор во всех смыслах этого слова — от традиционного до совкового. Как источник — тот же фольклор, но опосредованный поэзией Башлачева. К счастью, неизмеримо преобладает первое, причем даже не как литературный образец, а как способ чувствовать и соотносить внутреннее и внешнее. Некоторые вещи поэтому трудно назвать стихами. «Под руки в степь, в уши о вере, в ноги потом стаи летят. К сердцу платок, камень на шею, в горло — глоток, — и в самом конце изнемогающий всхлип — может простят». Это вряд ли сочинено, но сложилось само и захватывает не словами с отдельным смыслом, а магической значимостью целого, как причитание, плач или заклинание.

Янкины взаимоотношения с совковым фольклором выходят за рамки обычного для рок-поэзии соцартистского иронизирования над лживыми мифами. Вербальные клише — от патетически патриотического «Вперед за Родину в бой» до безобидного школьного «железного Феликса» и уж совсем общеупотребительного «особого отдела» (и вообще особого чего бы то ни было) складываются в блоки так, что сквозь их привычную стертость и обеззвученность проступает жуткая изначально бесчеловечная суть. На этом мрачном эффекте целиком построен текст «Особого Резона» — одной из самых сильных и законченных вещей альбома.

Не знаю, какие импульсы преобладают в янкином творчестве, но иногда кажется, что она лишь добросовестно записывает зрительные впечатления. За фантастическими строчками с зашифрованным смыслом возникает очень определенный ряд зрительных образов, словно увиденных сверху, с полета, с движения. Невозможно отделаться от ощущения, что ты не столько слышишь и понимаешь, сколько видишь и оказываешься вовлеченным в воображаемое пространство. Будь я художником, не удержалась бы и проиллюстрировала, например, «Декорации» («Фальшивый крест на мосту сгорел»), хотя в такой работе оказалось бы мало самостоятельной ценности — ввиду заданности центрической композиции и густого контрастного колорита.

Впрочем, архаичный метод иллюстрирования для Янки не годится: «На Черный День» — не картина, а динамичная смена кадров видеоклипа. А лирически-гротесковый сюжет «По Трамвайным Рельсам» так и просится в параллельное кино: готовый сценарий с энергичной мрачновато-интригующей завязкой, захлебывающимся отчаянием погони в кульминации и обреченной застылостью финала. С предельной краткостью обозначены не только зловещий удушливый пейзаж, предрешенность конца героев и темп развития действия, но даже резкий монтажный перепад: «Ты увидишь небо, я увижу землю на твоих подошвах». Сценаристу удалось стать режиссером и оператором своего фильма.

…Янку принято сравнивать с Дженис Джоплин. По-моему, в этом мало смысла — правда, в сопоставлении с отечественными рок-дамами его еще меньше. Монументальность янкиного стиля заставляет увидеть и в Насте, и в Инне, в лучшем случае, кружевниц.

Обращаясь все же к Янке с Дженис, думается, что при сопоставимой силе темпераментов они являют собой два принципиально разных способа общения с людьми. Дженис — это западная раскованность, эмоциональность, открытость чувств — вплоть до самозабвенно-смертельной экзальтации. У Янки, впитавшей славянские традиции, напряжение и боль прорываются сквозь сдержанность, почти строгость исполнения, покой — лишь тогда, когда сдержать их уже действительно невозможно.

Чем потрясла меня Янка? Истинной трагичностью творчества, необыкновенной вообще для рока конца 80-х. Вред совкового бытия, мрачность урбанистических закоулков и затерянность в них человека в янкиной интерпретации выглядят не иронической чернухой, не мрачным фарсом, а именно тем, что в классические времена называлось высокой трагедией. Даже совершенно матерные куплеты: «Я повторяю десять раз и снова…» — звучат трогательно, горестно и чисто.

Трогательно, горестно и чисто…

17 февраля исполнился год со дня смерти Александра Башлачева, добровольно ушедшего из жизни. Чем больше времени проходит, тем более загадочной кажется эта фигура. Кто он был? Когда-то был журналистом — учился на соответствующем факультете Уральского университета. Работал. Но бросил все и взял в руки гитару. Так называемый автор-исполнитель? Так называемый рок-музыкант? По большому счету, для тех и других — чужак, одиночка, отбившийся от стаи. Личность. Поэт. О концерте в его память рассказывает наш корреспондент.

На Ковалевском кладбище было холодно и ветрено. И было множество людей самого разного вида и возраста, которые пришли, чтобы положить на могилу гвоздики, постоять молча, взглянуть еще раз на фотографию, что заменяет любую бронзу и гранит — и тихо уйти, чтоб не помешать в скорби тем, кто пришел сюда после них.

А вечером был концерт его памяти. Устроители решили сделать его подчеркнуто некоммерческим в противовес масштабному московскому шоу 20 ноября, омраченному возней разного рода предпринимателей от музыки. Решено было провести концерт в небольшом зале и собрать не рок-звезд, но друзей, которые хотели бы спеть негромко в память о Саше Башлачеве, но… что-то вышло не так. Испугавшись, вероятно, неуместного ажиотажа, организаторы полностью отказались от рекламы — ни анонса в газете, ни афиши, ни самой крошечной записки на дверях рок-клуба. И получилось все наоборот: двери маленького ДК Пищевиков трещали под напором дюжих ребят, которые кричали: «АЛИСУ давай!» и которым, скорее всего, до Башлачева не было никакого дела. Таких было немного, но меньшинство это было крикливым и бесцеремонным, так что почти каждый исполнитель, выходя на сцену, начинал со слов: «Тише, ребята, не забывайте, по какому поводу мы собрались!» Стыдно. Но, наверное, если бы заранее было известно, кто будет выступать, случайных людей в зале оказалось бы меньше… Весь сбор от концерта пошел сыну Башлачева.

Вначале был фильм — любительская съемка с похорон Башлачева, душераздирающее немое кино. А потом четыре часа подряд к двум стульям и четырем микрофонам на сцене выходили люди с гитарами — самые разные — и пели. Пели тоже по-разному, так что концерт получился очень неровным. Выступали музыканты из Москвы и Новосибирска, Горького и Киева, известные и неизвестные совсем, некоторые из неизвестных пели замечательно (как светловолосая девушка в черном с ее почти языческими песнями-заклинаниями), но на шепот зала: «Кто это?» — не мог ответить никто, а жаль… (это и была Янка — прим. составителя). Из тех, кого представлять было не надо, запомнился Слава Задерий (НАТЕ), сыгравший удивительно деликатно и мягко одну из песен Башлачева; Вова Сигачев с его пронзительным «Серым Мальчиком»; ребята (кстати — пушкинцы) из группы МАСТЕРСКАЯ, которые немного растерялись, увидев перед сценой гогочущую бессмысленную толпу, но все же сыграли точно и красиво.

О нескольких выступлениях стоит сказать отдельно. Олег Гаркуша (АУКЦЫОН) удивил всех не столько тем, что не пел, а читал стихи, сколько безусловной органичностью своего выступления. Совершенно неожиданным было выступление Алексея Хрынова, у себя в Горьком известного под прозвищем Полковник. В Горьком Полковник — знаменитость, в Питере же его слышали чуть ли не впервые и были покорены его злыми, гротескными, полными чисто медвежьей грации песнями. Вот это было «наше», лапотное, то, на что, кроме Шевчука, пожалуй, никто не замахивается. И ладно. Достаточно Полковника.

Владимир Рекшан. Профессионал, за спиной которого школа, и еще какая! Выступление его было мощным, отточенным, блестящим и… несколько неуместным в силу именно излишне продуманной отточенности и актерства, в котором на фоне местами неуклюжих, но безусловно искренних выступлений других ребят было больше разума, чем сердца. А это был все-таки не просто концерт, а вечер памяти друга.