* * * Можно сказать, что «Летов виноват в смерти Янки», а можно: «Не было бы Летова, не было бы и Янки, и ее песен». Суть-то одна — Янка неразрывно связана с Летовым, она — его придаток. А сколько еще этих придатков, поимённых и безымянных, многие из которых до сих пор делают или делали то, что подчас круче Летова (распавшаяся ТЕПЛАЯ ТРАССА, например). А белый свет и до Летова стоял, простите уж за нескромность, автор этих строк треть своих значимых вещей написал и имени Летова не зная. А самого Д. Аверьянова, автора «По Тонкому Льду», «Эхо Войны» и многих других ОХУЕННЫХ вещей, устраивает ли эта роль запущенного снаряда, слепого орудия в руках некоего божества? Короче, неужели исключительно Летову обязаны мы тем, что можем сегодня слушать Янку, ТЕПЛУЮ ТРАССУ или ПОГРАНИЧНУЮ ЗОНУ? Очень сомневаюсь. И даже более того, есть все основания думать, что по большому счету, он и ни причем тут вовсе (то есть, причем, конечно, но не Летов, а кто-то са-а-авсем другой, кто и самого Летова запустил).
А Фо Мин (А. Фомин). «Свирепый Еж», Колтуши, 2(8)/97 г. ПО ТРАМВАЙНЫМ РЕЛЬСАМ «Эту песню не задушишь, не убьешь…» Расцвет нашей рок-музыки, как известно, пришелся на 80-е годы. Под «апрельским ветром перемен» по всей стране открывались рок-клубы, проводились фестивали, семинары; рок обсуждали на «высших инстанциях» и т. д. Атмосфера всей этой рок-деятельности приобрела оттенок разрешенности, хотя гонения за рок-музыку все равно продолжались, порой — самые дичайшие. Привкус запрета, так притягивавший к року и скрашивавший его убогость, как музыки, понемногу сходил на нет, — естественно, что постепенно рок становился чем-то модным, в ряде случаев прокоммерческим, рассчитанным на массы. Казалось, рок-н-ролл превращается в мутное болото, чтобы всколыхнуть его, требовалось одно — вернуться назад, вспомнить как и с чего все начиналось. Людей, делавших это, было немного, но они были. В Новосибирске — Яна Дягилева. Первые ее песни появились года с 86-го: «Порой Умирают Боги» (см. ТЛ № 16–97), «Нарисовали Икону» и др. Для песен той поры прежде всего характерна была предельная янкина открытость, искренность, полнейшее отсутствие какой-либо наигранности. Нарисовали икону — и под дождем забыли, Очи святой мадонны струи воды размыли, Краска слезой струилась — то небеса рыдали, Люди под кровом укрылись — люди о том не знали. А небеса сердились, а небеса ругались, Бурею разразились… Овцы толпой сбивались, молнии в окна били, ветры срывали крыши, Псы под дверями выли, метались в амбарах мыши. Жались к подолам дети, а старики крестились, Падали на колени, на образа молились… Солнышко утром встало, люди из дома вышли, Тявкали псы устало, правили люди крыши. А в стороне, у порога клочья холста лежали. Люди забыли бога, люди плечами жали… (1986) В 1987 году на I Новосибирском рок-фестивале Яна познакомилась с Егором Летовым — лидером крупно тогда наскандалившей ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ. Это знакомство впоследствии сыграло очень значительную, если не определяющую роль в дальнейшем янкином пути. Многие видят только хорошее в сотрудничестве Янки и Егора… Все познается в сравнении, посему не удивляйтесь обилию летовского имени в этой статье. Получилось так, что известность Янка приобрела во многом благодаря Летову — все ее альбомы выпекались на ГрОбовской кухне, на иногородние концерты Яна выезжала вместе с ГО. В результате большинством аудитории Яна стала восприниматься с непременной привязкой к Егору — «творческой ветвью ГО», а ее группа ВЕЛИКИЕ ОКТЯБРИ — лишь как одна из целой обоймы сибирских панк-групп. Саму Яну такое положение дел, видимо, устраивало — я не случайно упоминал о самых первых ее песнях, — медленно, но верно Янка влезла в тесные границы панк-рока, а ее песни постепенно приобрели не свойственную им ранее агрессию. Участие Летова в музыке ВЕЛИКИХ ОКТЯБРЕЙ давало себя знать: тяжелый, сырой, «фирменный» ГрОбовский звук, кривые, визжащие гитарные ходы… Несомненно, в некоторых случаях это ощутимо помогало в восприятии отдельных моментов: С виду ложь — с гуся кровь, побежит со щеки, Ни пропить, ни пропеть, ни слепить черепки, Ни крестов, ни сердец — все злодейская масть, Убивать-хоронить — горевать-забывать. Поливает дождем первородная мысль, Размывает дорожки — гляди, разошлись, В темноте все в одну, все одно к одному Не мешает другому Лицу все к лицу. Все к лицу подлецу, как родному отцу, Не рассказывай, батя, и так все пройдет. Чередой дочерей, всем раздеться, лежать, Убивать-хоронить — горевать-забывать. Побежали глаза по стволам, по рядам. Покатилось лицо по камням, по следам Безразмерной дырой, укрывая траву, Насовсем позабыть — разузнать, да уснуть. Только солнечный свет на просветах пружин, Переломанный ужас на проломах дверей, Несгибаемый ужас в изгибах коленей В поклон до могил деревянным цветам. (1990) Но все равно сквозь грохот, дым и скрежет пробивалось то чистое и ясное, не укладываемое ни в какие музыкальные определения, что собственно и есть янкины песни. Ожидало поле ягоды, ожидало море погоды, Рассыпалось человечеством — просыпалось одиночеством, Незасеянная пашенка, недостроенная башенка, Только узенькая досточка, только беленькая косточка. Не завязанная ленточка, недоношенная доченька, Отвязала белой ниточкой, обмотала светлым волосом И оставила до времени вместе с вымытыми окнами, Вместе с выцветшими красками, вместе с высохшими глазками, С огородным горем луковым, с благородным раем маковым. Очень страшно засыпать… («Выше Ноги От Земли», 1990) |