Время шло и шло, и вот 30 июля 1508 года скончался Наод и на трон вступил его юный сын Давид[174]. Стареющий Ковильян все еще не терял надежды возвратиться на родину и обратился к новому негусу с просьбой отпустить его. Но даже несмотря на то обстоятельство, что он пользовался дружеским расположением и прочной поддержкой вдовствующей императрицы Елены, в просьбе ему было отказано. Ответ Давида гласил, что Ковильян «приехал не в его [Давида] царствование и что его предшественники дали Ковильяну так много земель и поместий, которыми он должен управлять и из которых он не утратил ни одного, и поскольку они [предшественники] не давали ему такого разрешения, он не может его дать, и так оно и будет»[175].

Прошли еще годы, и все больше и больше европейцев появлялось в стране священника Иоанна: тут были генуэзцы, каталонцы, один хиосский грек, баск и немец. Были здесь двое итальянцев — Томмазо Грандини и Николо Муза. Приехал сюда в сопровождении некоего «мавра» и один португальский священник, Жуан Гомиш, но по каким-то неизвестным нам причинам был отпущен на родину.

Так прошло и шесть, и двадцать лет, а жизнь Ковильяна текла без особых перемен. Затем он услыхал неожиданную новость (примерно в мае 1520 года): в Массауа высадилось, во главе с Родригу ди Лима, португальское посольство и уже приближается к столице. Ковильян поспешил навстречу и был бесконечно счастлив, когда увидел, что в числе членов посольства был монах из Коимбры Франсишку Алвариш. Наконец он мог исповедаться по-настоящему; и именно в этих неоднократных беседах с Алваришем он, эпизод за эпизодом, рассказал историю своих приключений, которую Алвариш передал нам — кое-что Алвариш, вероятно, рассказал позднее Корреа, сообщившему нам дополнительные подробности.

Хронисты ясно говорят, что Ковильян оказал посольству дона Родригу в Эфиопии неоценимые услуги: он был и переводчиком, и проводником, и советником. Он даже дал в помощь посланнику на время его пребывания одного из своих сыновей, «ja easy homen» (почти взрослого мужчину).

Пробыв в Эфиопии длительный срок, посольство отправилось в обратный путь к побережью. В этом двухдневном переезде Ковильян сопровождал послов вместе со своей женой, сыновьями, всей челядью и рабами. Ковильяну было теперь семьдесят три или семьдесят четыре года, и он отказался от мысли когда-либо вернуться в Португалию. Источники расходятся в объяснении такого его решения: одни говорят, что оно было добровольным, так как «он жил спокойно, владея большими землями», другие утверждают, что Давид снова не разрешил ему уехать. Но Ковильян уговорил Родригу ди Лима взять с собой в Португалию одного из своих сыновей, — вероятно, того самого юношу, который был в услужении у посла при дворе; ему исполнилось двадцать три года, это был мулат, «коричневый, как груша». Ковильян умолял посла представить юношу португальскому королю, чтобы тот наградил его за великие услуги, оказанные Португалии отцом. Ковильян просил также, «чтобы юноше разрешили потом возвратиться и рассказать священнику (Иоанну), что он видел в Португалии, ибо и мать и родственники сына в стране священника будут очень рады этому, а если у его жены в городе Ковильян есть сын или дочь, юноша должен передать ей двенадцать унций золота, каковые он ему и вручает». Сто унций золота, на расходы сына Ковильян доверил дону Родригу, а сыну передал для короля письмо и полученную в свое время от короля дона Жуана вместе с инструкциями медную пластинку, с тем, «чтобы король, увидев пластинку, поверил ему. Но в дороге этот сын заболел и умер, так что дон Родригу вернул Перу ди Ковильяну ту крупную сумму золота, которую сын вез с собой».

Это последняя из всех известных нам записей о Ковильяне. Мы не знаем, когда, где и как он умер и какова была участь его португальской и эфиопской семей. Он верно служил своему королю, чересчур верно, если смотреть на дело с точки зрения его собственных интересов. Порученная ему миссия должна была закончиться в два или три года, а затянулась на большую часть его жизни и оборвалась с его смертью в чужой стране, далеко от его любимой, Португалии.

История жизни и имя Ковильяна вполне заслуживают того, чтобы спасти их от забвения. Скромный слуга правительства, он, забывая страх и усталость, безраздельно отдался выполнению того, что обещал королю. Он собрал и послал ему ценнейшие сведения об Индии и Леванте. Он жертвовал своим отдыхом и покоем, почестями и наградами, лишь бы выполнить те поручения, которые были доверены его погибшему товарищу. У нас нет никаких свидетельств того, что его заслуги перед королем были когда-либо признаны, что его семья получила какое-то вознаграждение, что официально было заявлено о благодарности соотечественников за его неоценимые сообщения о Востоке — те самые донесения, которые, если только они были получены в Лиссабоне (а это очень похоже на истину), внесли прямой и ощутимый вклад в дело подготовки путешествия Васко да Гамы.

В общем Ковильян чудесно воплощал в себе дух века: это был воин и исследователь, человек острого ума, жадный до всякого рода знаний, блестящий лингвист, изобретательный и тактичный путешественник, проехавший по таким странам, где путешествие было сопряжено с наибольшими трудностями и наибольшим риском. «Повиновение — вот главная черта его характера», — писал о нем один его соотечественник. Но, может быть, наиболее точно и кратко охарактеризовал Ковильяна хорошо его знавший Франсишку Алвариш, выразившийся о нем так: «Этот Перу ди Ковильян — человек, который узнал все, что ему было приказано, и обо всем дал отчет»[176].

После записей о возвращении в Лиссабон Бартоломеу Диаша и его кораблей несколько лет нет никаких письменных свидетельств о дальнейших португальских поисках морского пути в Индию. Хотя доклады Ковильяна и Диаша показали возможность такого путешествия, в течение почти десятка лет, насколько известно, в этом отношении ничего не предпринималось. Однако эти доклады обнадежили дона Жуана, который горячо уверовал, что наконец-то он достигнет своей цели — контроля над индийской торговлей, и он уже принялся за осуществление своих планов. Но время и события были против него, и другой король, Мануэл, гораздо менее достойный, чем Жуан, пожал то, что Жуан посеял, и воспользовался плодами и славой трудов Жуана.

Одно из препятствий, мешавших воспользоваться открытием Диаша, заключалось в том, что надо было найти такую команду, которая пошла бы за своими капитанами в этот далекий и опасный путь: ведь результат этого путешествия был неизвестен, а опасности — и реальные и воображаемые — возрастали с каждой пройденной милей. Трудность такого пути показало само плавание Диаша — он был вынужден, под угрозой мятежа своих матросов, повернуть корабли назад, будучи уже почти у самых ворот Индии. Сверх того, «большинство моряков вновь придерживалось такого же мнения, как это было и до открытия мыса Божиадори (Бохадор), что плыть дальше невозможно».

Из предыдущего обзора путешествий Ковильяна можно сделать вывод, что король получил его письма (если только он их вообще получил) с большой задержкой, хотя в них содержались ценнейшие сведения для определения наиболее разумного пути в Индию после того, как был открыт мыс Доброй Надежды. Эти письма задержались, быть может, на много месяцев, а то и на много лет. Между тем сильно испортились отношения Португалии с Марокко, потребовалось немало времени и денег для снаряжения военной экспедиции, направленной за Гибралтарский пролив. Португалия боялась также враждебного отношения со стороны Венеции, турок, могущественного египетского султана; никак не улучшались отношения и с испанскими королями. К тому же с 1490 года здоровье короля пошатнулось. Внутриполитические осложнения и тяжелые личные утраты лишь обостряли его болезнь и препятствовали осуществлению намеченных планов. За последние годы царствования Жуана в этом отношении ничего не было сделано.