Тысяча благодарностей за твои добрые пожелания при отъезде и в мой день рождения и отдельное спасибо за васильки и маргаритки. Они доставили мне огромное удовольствие».
«Битва началась рано утром 22 июня там, откуда я ушел в 1939 году. Первый удар достиг внезапности и был сокрушителен. Вслед за этим последовало несколько напряженнейших суток, мы ели и спали урывками, когда придется, а для писем совсем не было времени…»
Далее Гудериан скорбит о потерях. В числе убитых оказалось и несколько близких ему офицеров.
«Все это очень печально. Противник сопротивлялся мужественно и упорно. Бои идут очень тяжелые. Это нужно принимать как факт».
«Вдобавок случилось одно досадное происшествие, один инцидент, имеющий некоторое значение. Но о нем ничего в этом письме. Войска и техника опять в должном порядке, да и все остальное тоже. Жара, комары, пыль. Мой караван показал себя великолепно. Однако мне так хочется принять ванну».
Виноватым в «досадном происшествии» оказалось его непосредственное начальство. 1-го июля Гудериан написал Гретель: «Клюге проявил себя в качестве настоящего тормоза прогресса», но в том же письме появляется нечто куда более значительное, признак пробуждающегося понимания бед, которые может принести неограниченная власть Гитлера: «Все боятся фюрера, и никто не осмеливается возразить что-нибудь. К сожалению, это приводит к ненужным потерям».
Этот недостаток понимания трудностей, встречавшихся на пути ударных механизированных групп со стороны Браухича, Бока и Клюге, был, разумеется, вполне типичным для любого руководителя, которому полумеры казались анафемой. Смешно, но 29 июня Гальдер в своем дневнике выразил надежду, что Гудериан ослушается фюрера и продолжит наступление на свой страх и риск! Наверное, многие немцы вздохнули бы с облегчением, знай они о том страшном замешательстве, в котором находились русские. Сталин и советское верховное главнокомандование узнали о катастрофе, постигшей их войска в районе Минска, лишь 30 июня. Русские системы связи, явно уступавшие немецким, оказались парализованными, и советское руководство узнавало об истинном положении вещей из германского коммюнике. Немцы раструбили о своих успехах на весь мир. Даже генерал Павлов, командующий фронтом, не успел в полной мере оценить размер бедствия. Впрочем, у него для этого не осталось времени. В тот же день он, вместе со старшими офицерами своего штаба, был арестован и позднее расстрелян. Немцы еще не пали так низко – пока.
В России все происходило так же, как и во Франции. Поразительные успехи танковых групп, служившие, по мнению Гудериана, достаточным основанием, чтобы не снижать темпов наступления, вызвали директиву сбавить ход, пока удастся разобраться с трофеями и окруженными русскими армиями, еще не сложившими оружие. Войска группы армий «Центр», как и других групп, вели боевые действия трех видов. Пехотные соединения либо вступали в бой с противником, пока не уничтожали его или вынуждали рассеяться в городах, деревнях, лесах и болотах, либо обходили его. Мобильные войска старались вырваться как можно дальше вперед, естественно, не слишком нарушая ограничительные директивы. А в расширяющейся зоне коммуникаций в тылу действующей армии под видом борьбы с партизанами начинали свою деятельность по уничтожению мирного населения эйнзацгруппы СС. Они проводили ее там, где партизан вообще еще не было, и если бы с населением обращались гуманно, партизанское движение не приняло бы такого размаха, а в некоторых местностях могло и совсем не возникнуть. Некоторые германские генералы знали о погромах и прочих эксцессах, однако мало кто отдавал себе отчет в масштабе, какой те приняли. Почти все, в особенности полевые командиры, игнорировали известия о зверствах. Гудериан, например, редко посещал коммуникационные линии, но Пауль Дирихс вспоминает, как он пришел в ярость, когда узнал, что эсэсовцы расстреляли двух русских гражданских лиц. Это случилось еще в начале кампании. А 29 июня Гудериан с надеждой и беспокойством писал Гретель: «Население смотрит на нас как на освободителей. Остается надеяться, что они не будут разочарованы».
В условиях высокой мобильности характер операций немецких войск претерпевал изменения. Наставления, выпущенные еще до кампании, состояли из общих формулировок. В них не ставились четко определенные цели, лишь ряд тактических и стратегических импровизаций, относительно простых в осуществлении благодаря изумительно гибкому командованию и прекрасно функционировавшей связи. Практически мгновенно 28 июня Бок мог принять решение о передаче танковых групп Гудериана и Гота в подчинение Клюге и о переименовании 4-й армии в 4-ю танковую армию. Одновременно с этим он передал пехотные соединения, находившиеся ранее в подчинении Клюге, во 2-ю армию. Таким образом, Клюге, в отсутствие четких директив, имел незавидную задачу сдерживать нетерпеливых Гудериана и Гота. Перетасовать соединения было нетрудно, однако произошла задержка с выработкой директив, сказавшаяся отрицательно. Каждый военачальник хотел быстро двигаться на восток, но со своей собственной скоростью. Первоначальная неопределенность каждого удара грозили все большим риском, так как оппортунизм Гитлера проявился в плохо скоординированных, прямых приказах отдельным танковым группам, инструкциям, которые, игнорируя центральную стратегию, нацеливали их на конкретные группировки противника сразу же, как только разведка их обнаруживала. Таким образом, как позднее указал Гот, танковый кулак превратился в растопыренную пятерню, в противоположность девизу «Klotzen, nicht Kiekern».
У Гудериана сразу же начались неприятности с Клюге. Когда 30 июня Клюге принимал командование, Гудериан вылетел на встречу с Готом. С его стороны это было попыткой предотвратить возможную путаницу предстоящих задач. Гудериан хотел договориться с Готом о дальнейших совместных действиях для продолжения наступления на Смоленск, как того первоначально требовал Бок. Опять пришлось прибегнуть к двойной системе, действовавшей на заключительной стадии кампании во Франции. Несколько частей было остановлено, для создания видимости выполнения приказов свыше и осуществления целей, не предусмотренных планом; но основная часть соединений на острие атаки полным ходом двигалась к Днепру и далее на Смоленск. 28 июня была форсирована Березина, а 2-го июля немцы вышли к Днепру у Рогачева. Темпы наступления замедлились, частично из-за сдерживающих инструкций, частично по причине проливных дождей, превративших поля в болота, а грунтовые дороги – в залитые водой колеи. Дело было еще и в том, что русские подтягивали резервы, и их оборона приобрела чуть более плотный и организованный характер. Однако в распоряжении германской разведки еще не имелось никаких данных, указывавших на то, что противником готовится хорошо скоординированная оборона – это предположение было абсолютно правильным и ежедневно подтверждалось практикой русского командования, бросавшего свежие части в бой сразу же с марша. Эти силы перемалывались немцами по частям. Тем не менее, Клюге пригрозил Гудериану и Готу судебным разбирательством, когда 2-го июля их дивизии одновременно продвинулись вперед, что противоречило приказу остановиться.
Гораздо более неприятным для Гудериана оказался шок, нанесенный неприятелем. Полчища русских танков, без труда уничтожавшихся немцами, не были для него неожиданностью, как и их техническая отсталость. Эти машины почти ничем не отличались от тех, что немцы видели в 1932 году и на последующих смотрах, а также в Польше. Однако 24 июня из группы армий «Север» поступили донесения, чрезвычайно встревожившие Гудериана. В них говорилось об очень мощном, тяжелом танке, способном часами выдерживать огонь любого орудия, кроме 88-мм (это был КВ-1, оснащенный 76-мм пушкой). 3-го июля 18-я танковая дивизия завязала тяжелый бой с русскими танками и сообщила о появлении совершенно нового танка революционной конструкции. Командиром 18-й танковой был Неринг, начальник штаба Гудерианадо осени 1940 г., которого затем сменил полковник Курт фон Либенштейн. Разумеется, Неринг сразу же оценил значение этого события, а вскоре смог показать Гудериану два уцелевших танка такого типа, причем один из них являлся усовершенствованной моделью другого. Обе машины увязли в болоте у дороги. 10-го июля у Толочина Гудериан увидел и сфотографировал первые увиденные им лично Т-34 – танки со скошенным бронированным корпусом, мощной 76-мм пушкой и великолепной проходимостью по пересеченной местности. С первого взгляда стало ясно – эти машины превосходят любой немецкий танк, находившийся на вооружении или запланированный к постановке на производство. Даже последние типы средних и тяжелых танков, разработанные в 1937 и 1939 гг. соответственно, не могли сравниться с Т-34 ни по каким параметрам.
