Генерал-фельдмаршал фон Клюге во многом отличался от Бока, будучи, прежде всего, более энергичным. Однако, как утверждает Уилер-Беннет, фон Клюге был вероломен и не гнушался взятками. В 1942, еще находясь на действительной службе, он получил от Гитлера письмо с поздравительным посланием, куда также был вложен чек на значительную сумму и разрешение на дополнительные траты на свое поместье. Следует добавить, что по прошествии некоторого времени и Гудериан получит от фюрера земельное пожалование, но на тот момент он временно окажется не у дел, и даже будет казаться, что его пребывание на действительной службе закончилось навсегда. Роммель и Лист отказались от подарков. Следует ли считать эти подарки взятками – другой вопрос. В случае положительного ответа окажется, что в прошлом очень многие военачальники всех наций должны были страдать от угрызений совести, когда благодарное государство вознаграждало их за заслуги. С Клюге отношения у Гудериана не сложились, но причину не следует искать в корысти кого-либо из них или политических разногласиях, хотя каждый, будучи вначале послушен Гитлеру, затем по-своему стал оказывать сопротивление. Их язвительные споры были личными и профессиональными, что не редкость среди генералов. Артиллерист Клюге считал танкиста Гудериана угрозой традиционным, испытанным принципам, потому в интересах дисциплины его следует держать на коротком поводке. Гудериан в присутствии Клюге чувствовал себя не в своей тарелке. С его точки зрения, фельдмаршал был чванлив и нетерпим к чужим мнениям: на фотографиях, где Гудериан снят сразу после встреч с Клюге, на его лице отчетливо видны следы нервного напряжения. В Клюге, которого в армии прозвали Хитрюго-Ганс (игра слов, Kluger Hans означает «умный» или «хитрый Ганс»), Гудериан видел угрозу военным принципам, ключам к победе в тех условиях, когда перспективы на окончательную победу начали блекнуть. Неприязнь и недоверие Гудериана к Клюге со временем перешли в открытую ненависть. Обвинения в некомпетентности, выдвигавшиеся Гудерианом, разумеется, не имели под собой достаточных оснований. Их конфликт представлял собой столкновение двух образов мышления – отважного командира, который сплошь и рядом шел на риск, пусть даже рассчитанный, и благоразумного генерала, стремившегося к сохранению своего личного благополучия, зависевшего от безопасного положения его армии в сражении, и предпочитавшего при возможности уклоняться от всякого риска, а не идти ему навстречу. Разумеется, антипатия между этими двумя крупными военачальниками в некоторой степени отражалась на планировании и осуществлении операций центральной группировки вермахта в России, однако не следует придавать слишком большое значение этой, в общем-то, мелочной склоке, тем более назревали события, впоследствии нанесшие германской военной машине ущерб несоизмеримо больший.

Когда ранним утром 22 июня советско-германская граница на всем ее 1500-мильном протяжении вдруг озарилась вспышками ружейных и орудийных выстрелов, это не должно было стать неожиданностью для советского руководства, получившего множество предупреждений о надвигающейся угрозе, но начавшего принимать меры, когда стало слишком поздно. В результате многие советские солдаты, не успевшие очухаться после обильных субботних возлияний, угодили в плен к немцам, не сделав ни единого выстрела. В течение нескольких часов люфтваффе завоевали господство в воздухе, сохранявшееся в течение всего 1941 года, и три мощные группы армий обрушились на противника, ошеломленного и на время оказавшегося неспособным сопротивляться.

Сравнение между боевыми действиями, которые в 1941 году вела в России 2-я танковая группа, более известная как танковая группа «Гудериан» (солдаты гордились буквой «Г», нарисованной на бортах их машин), и которые вел в 1940 году во Франции 19-й корпус, говорит о.многом. В 1941 году в распоряжении Гудериана имелось пять танковых дивизий, но танков в них было в два раза меньше, чем в тех трех дивизиях, которыми он командовал в 1940 году, так что, фактически, танков в целом оказалось даже меньше, хотя это количественное уменьшение компенсировалось в качественном отношении – на смену легким танкам пришли средние. В то же время в России у Гудериана было больше пехотных формирований, некоторым в наступлении придавались подразделения штурмовых самоходных орудий. И все же во Франции 19-й корпус наступал на участке фронта шириной в 25 миль, а в России полоса наступления составляла около 100 миль. Кроме того, сопротивление французов носило спорадический характер и слабело день ото дня, а сопротивление русских, наоборот, крепло по мере продолжения войны, несмотря на некомпетентность их высшего командования, плохо распоряжавшегося своими численно превосходящими силами. Ни растянутая линия фронта, ни жестокое сопротивление противника не повлияло на манеру ведения боевых операций Гудериана. Он командовал группой так же, как ранее корпусом – находясь на фронте и используя радиосвязь. Даже плохое состояние русских дорог не могло помешать ему следовать сразу же за танками. Особенно доставалось штабу и водителям, валившимся с ног от усталости, но, подгоняемые командиром, продолжавшими путь, так как Гудериан всегда стрёмился держать ситуацию под своим личным контролем. Он то и дело попадал под огонь противника, но каждый раз каким-то чудом спасался. Однако сравнение пройденных расстояний демонстрирует огромную разницу между двумя кампаниями, даже если допустить, что советское руководство имело возможность жертвовать врагу гораздо большие территории, чем французское.

Во Франции 19-й корпус за 7 дней прошел 149 миль от Седана до Абвиля. Максимальный дневной переход равнялся 56 милям, причем в последний день кампании. В России 2-я танковая группа за 7 дней прошла 273 мили от Брест-Литовска до Бобруйска, максимальный дневной переход равнялся 72 милям и опять-таки в последний день. К 16 июля группа оказалась у стен Смоленска, пройдя 413 миль, несмотря на серьезное сопротивление русских и остановки по техническим причинам. В ходе этого стремительного продвижения группой армий «Центр» были захвачены большие трофеи, включавшие 2500 танков и 1500 орудий, причем львиную долю танков захватили танковые группы. Однако и пехота показала удивительные результаты, проходя пешком огромные расстояния, несмотря на пыль и сильную летнюю жару. Пехотные части все время стремились вдогонку моторизированным колоннам. Их задачей стала ликвидация значительных группировок противника, оказавшихся в немецком тылу после прорыва танков Гудериана и Гота. И опять умы высшего командования были озабочены дилеммой – как связать темпы наступления с темпами ликвидации обойденного врага, которого нужно было сначала блокировать, а затем, сжимая кольцо окружения, принуждать к сдаче в плен или уничтожать. Эта дилемма в России стояла гораздо острее, чем во Франции. Гудериан и Гот стремились наступать вне зависимости от того, как складывалась обстановка у них в тылу. Они рассчитывали обеспечить безопасность за счет движения и полагали, что хаос и паника, посеянные ими, с лихвой компенсируют всякие попытки разрозненных формирований противника вести боевые действия в тылу немецких войск. Ярко пылавший факел победы увлекал их вперед и ослеплял, не давая видеть происходящее позади. Однако, возродив прецедент, установленный во Франции, Гитлер вмешался и на этот раз и потребовал, чтобы Гудериан и Гот сомкнули армии у Минска, а не у Смоленска, как того желали Бок, Гудериан и Гот, хотя Гудериан признавал, что преодоление такого большого расстояния одним рывком таит в себе немалый риск.

27 июня приказ Гитлера был реализован, и в плотно сжимающееся кольцо окружения попало несколько сотен тысяч русских солдат. В «Воспоминаниях солдата» Гудериан пишет: «Были заложены основы для первой большой победы в этой кампании», но в письме к Гретель он гораздо более сдержан:

«Сегодня, после шести дней боев, пишу тебе первое короткое приветствие с известием, что у меня все хорошо. Мы находимся в глубине вражеской территории и, по-моему, достигли значительного успеха.