С волнением принимает от Александра императорское письмо. Лилибей, подданные, беглые рабы и только - какой пустяк! Право, стоит ли? С Александром беседует приятно-милостиво, но о ерунде: как Италия, как путешествие, как дорога. Александр отвечает сдержанно, недоверчиво, не выходя из делового тона, пытается сбиться к поручению. Мелочи в политике, по его мнению, оборачиваются серьезными последствиями. Мелочей, как легко из этого предположить, в политике нет. Император настроен серьезно и ждет ответа. Его подмывает спросить о ее несостоявшемся визите, но он многозначительно не спрашивает: пусть догадается сама.
Амалазунте такая серьезность императора относительно десятка пленных и инцидента на границе, а также давнего спора относительно Лилибея кажется подозрительной. Это серьезность несерьезного человека, каким Юстиниан, конечно же, не является. В его серьезности, сдвинутых бровях, гримасе лица зарыта совсем другая собака. Видимо - сама Амалазунта, отмена ее поездки после упрочения своего положения в стране, без всяких объяснений и оправданий.
Император, явно на что-то надеявшийся, погорел в своих расчетах. Если так, то он намного умнее, чем она предполагала. Ее неприятно поражает дальновидный ум восточного деспота. Коварный, хитрый, мягкий, как кошка, он умеет не вспугнуть, умеет ждать. Неужели он имеет планы на империю, неужели он действительно рассчитывает в них на нее? Остается предположить: или он скупой глупец, раз дуется из-за инцидента, который легко уладить, или действительно хорошо, очень хорошо осведомлен о положении дел в Италии и в душе правящего лица.
Неприятно, конечно. Собиралась огорошить известием, щедростью, уникальностью своего решения, а навстречу лапа: дай, мол. «У тебя нет выхода, милочка»,- слышится ей циничная издевка. Вздрагивает: никто так не говорил. Значит, она сама так к себе относится, больше некому. Закипает гордостью. Хорошо, раз он такой великий умник, она швырнет ему страну, швырнет, как подачку. Быть второй в большом объединившемся государстве не менее приятно, чем первой в поделенном малом. Никогда она не плясала под чужую дудку и не запляшет теперь. Но таков неумолимый ход истории. Мечется; нужны хорошие, добрые слова, нужна признательность, не почтение, не лесть, но поощрение, привязанность, доброжелательность. Где взять, у кого? С Александром говорит, будто ничего и не подозревает о юстиниановских тайных планах. Нельзя так хорошо понимать друг друга, как они с ним,- почти невероятно, фантастика какая-то. Долго и напряженно общается с собой, спрашивает себя там, где она не успела спросить, подвергает последнему испытанию, полагается на рок, интуицию, всевышнего.
Сенатор предоставлен самому себе, в большой комнате томится один, смотрит то в пол, то на нее, то на стенную живопись.
Отвернувшись к окну, провожая глазами по улице мелких, людишек-тараканчиков, своим натруженным, срывающимся меццо-сопрано произносит она сакраментальности. Им нужно объединиться. Объединение, ее давняя мечта,- историческая необходимость. Происходит оно под эгидой сильной стороны на федеративных правах.
Александра словно нет. Она видит одного Юстиниана, его довольное жирное лицо. Он там, а тут торчат одни только его бездумные уши, которые честно донесут услышанное до мозга, пусть уж он обдумывает и размышляет. Но пусть знает Юстиниан: это никакое не бегство и не самоспасение для нее, а именно воля истории, если такая есть. Ей ничего не стоит передумать, отменить решение, но она чувствует ответственность, перед лицом которой ни ее жизнь, ни ее честь большой цены не имеют. И дай бог ему почувствовать когда-нибудь такое.
А письмо она напишет, пожалуйста, читай: «Великому государю, возвышающемуся своими достоинствами, более прилично взять под свое покровительство сироту, совсем не понимающую, что делается, чем затевать вражду из-за ничтожных причин. Ведь если бы возникла борьба из-за причин, которые вовсе не являются неразрешимыми, то даже победу она принесла бы бесславную. А ты с угрозой указываешь Аталариху и на случай с Лилибеем, и на десять беглецов, и на то, что наши воины, идя против своих врагов, по ошибке и вместе с тем по какому-то недоразумению напали на дружественный город. Да будут далеки от тебя такие мысли, о великий государь, вспомни, когда ты шел походом против вандалов, мы ни в чем тебе не препятствовали, но предоставили тебе и свободный путь на врагов, и с великой охотой продавали тебе все, что тебе было необходимо; между прочим, мы доставили тебе такое большое количество коней, благодаря которому главным образом и была одержана тобою победа над врагами. Ведь имя союзника и друга по справедливости заслуживает не только тот, кто в бою предоставляет свое оружие своим близким, но и тот, кто является готовым служить всем тем, что необходимо для войны.
Прими во внимание, что тогда твой флот на море нигде не мог иметь пристанища, кроме как в Сицилии, и в Ливию мог идти, купив только здесь продовольствие. Так что, в сущности, успех твоей победы зависел от нас. Ведь тот, кто дает выход из трудного положения, по справедливости заслуживает награду при счастливом окончании. А что для человека, о государь, приятнее победы над врагами?! Для нас же это является немалым унижением, что мы, вопреки законам войны, не имеем части в твоей добыче. А теперь ты хочешь отнять у нас в Сицилии Лилибей, с самого начала принадлежавший готам, пустую скалу, государь, не имевшую никакой ценности, которую было бы вполне естественно для тебя дать в качестве вознаграждения Аталариху, оказавшему тебе содействие в тяжелые для тебя времена, если бы даже этот Лилибей принадлежал с самого начала твоей империи».
Вот и хватит на этом, пожаловалась, пококетничала, повздыхала, и хватит. Она принимает его форму общения: переписку ни о чем. Остальное содержание передаст на словах сенатор.
Гордячка в экстазе своего самомнения совсем забыла то, что думала еще день назад, ожидая посла. И если она хочет доказать императору свою независимость и добровольность решения, то в действительности она была права лишь тогда, когда видела во сне напирающие потные рожи готов. Они снаружи и смотрят в окна, она - внутри. «Мама,- говорит ей маленький Аталарих, совсем хорошенький,- мама, дом горит».- «Где горит, сынок?» - «Крыша горит». Амалазунта видит: Аталарих на улице со всеми и зовет ее спастись. Значит, зря отозван и плывет в Равенну корабль с казной. Так и будет ходить, как челнок, от одного берега к другому по маршруту: Эпидамн - Равенна, Равенна - Эпидамн, пока не нарвется на рифы в стае эриний и не пойдет ко дну, блеском золотых монет распугивая тритонов. Положение кошкино. Пролезет башка у кошки в дырку, значит, и кошка пролезет. Но если дырка меньше, чем башка у кошки, то кошке в дырку никогда не пролезть.
Пусть теперь Амалазунта думает о себе как угодно, Юстиниан весьма удовлетворен. Александр совсем не плох, а дипломатия в нем перехитрила саму себя. После сенатора разговор с Гипатием и Деметрием его уже почти не занимает, хотя слушает, конечно, одним ухом, словно папские разглагольствования. Теодат? Какой Теодат? Так. Интересно. Ну-ну. Новая фигура, новая расстановка сил на арене (тут никого рядом нет - в радиусе полутора тысяч километров, не за кем гнаться, некого лапать, соблазнять, некому успокаивать ненадежную хворую совесть, можно назвать вещи своими именами): три торгаша, не подозревая друг о друге, продают, кто чем владеет, по своей цене, как единственное на всем базаре.
Папа берет дорого, дает мало и незрелого, Теодат берет немного, дает прилично, но то же и еще три раза по столько дает Амалазунта за тройную цену. Можно покупать ягодки в розницу у каждого, а можно оптом у Амалазунты-дешевле. И тогда уже торговаться с папой, за сколько уступит он свою смородинку после малинки-то, а Теодата пнуть ногой под ягодицы. Но Теодат - самый решительный из всех торгашей - продает наверняка, Амалазунта - переменчива, коварна - передумает; Теодат - в руке, Амалазунта - в небе. Пнуть хочется, даже нога чешется, но пинание - обыкновенное мелкое хулиганство.
