О Водопьянове Голованов писал, что он был «на редкость честный человек и настоящий патриот». Это, конечно, было очевидно для всех и ни у кого не вызывало сомнения. Но создавалась такая ситуация: на какой роли должен теперь быть бывший командир дивизии комбриг Водопьянов?
«Пригласив к себе Михаила Васильевича, — рассказывает Голованов, — я спросил, что он намерен делать и что доложить о нем товарищу Сталину. Водопьянов сказал, что он просит оставить его в дивизии и дать возможность летать командиром корабля…»
Оставить в дивизии, чтобы летать простым летчиком! («Только чтобы летать, драться с врагом», — сказал М. В. Водопьянов.)
«…Михаил Васильевич Водопьянов, — пишет о нем далее А. Е. Голованов, — честно и с удивительной энергией выполнял свой долг, летая командиром корабля в звании комбрига. Присвоенное ему в дальнейшем генеральское звание было им вполне заслужено».
Отдаешь должное его умению подчинить всего себя общему делу.
Водопьянов продолжил полеты рядовым летчиком. Он выполнил еще множество очень сложных заданий по бомбардировке военно-промышленных объектов в Кенигсберге, Данциге и др., затем — в 1942 году — его назначили командиром вновь созданной дивизии.
В задачу дивизии, которую возглавил Водопьянов, помимо бомбардировки военно-промышленных объектов глубоких тылов врага — заводов, железнодорожных узлов, аэродромов, электростанций — входила также бомбардировка более «близких» целей. Это крупные железнодорожные узлы на территории СССР, занятые фашистами. Пришлось бомбить передовую линию врага, уничтожать аэродромы, с которых посылались самолеты на Москву. Или помогать партизанам, попавшим в окружение. На оккупированных врагом территориях сбрасывать листовки — морально поддерживать население, сообщая людям об истинном положении дел на фронте, разоблачая фашистскую ложь о гибели Красной Армии, вселяя веру в окончательную победу над врагом.
О дальнейших полетах М. В. Водопьянова будет рассказано со слов бывшего члена его экипажа, стрелка-бомбардира М. И. Яковлева. Но прежде — небольшая страничка о нем самом…
Яковлев в числе сорока четырех лучших выпускников штурманской школы прибыл в водопьяновскую дивизию в 1942 году. Часть располагалась в Подмосковье… В двадцать лет М. И. Яковлев имел уже немалый жизненный опыт: закончил аэроклуб, получил квалификацию летчика запаса, стал студентом Ленинградского института инженеров железнодорожного транспорта, служил помощником машиниста на фронте в советско-финскую войну, начал служить в армии по возрастному призыву, стал курсантом военно-авиационной школы, пошел добровольцем на фронт Великой Отечественной. И вот — восьмой день войны. По группе самолетов ИЛ-4, в одном из которых летел стрелок-бомбардир Яковлев, с земли открыли стрельбу. Все три самолета были сбиты (вновь своими же зенитчиками), их самолет упал на картофельное поле, наткнулся на валун и от удара разломился. Экипаж погиб, за исключением Яковлева, выброшенного при падении на землю. Очнувшись, обнаружил, что сломана рука. Двое суток с сильной болью добирался до медсанбата. По дороге, ведущей на Смоленск, беспрерывно шли отступающие войска и население, и ни один из видов транспорта не останавливался. На проходившем мимо тракторе с прицепом добрался до Смоленска. С гипсовой повязкой на всю руку от одной подмосковной станции шел пешком в столицу — решил разыскать штаб Авиации дальнего действия. Подполковник Белков — он прежде служил в их полку комиссаром — узнал от Яковлева о гибели самолетов.
— Ну что делать с тобой? Как чувствуешь себя?
— Хорошо, — ответил Яковлев, — только вот, — он показал на руку.
— Вот что, — говорит Белков, — поезжай учиться в Рязань в 1-ю Высшую школу штурманов. Там, кстати, и вылечишься…
Особенно тяжелым у Яковлева было ранение в середине войны. Три истребителя ME-110 напали на них в воздухе. Одного «мессера» сбили, а другой, воспользовавшись «зевком» их кормового стрелка, точно послал снаряд в самолет. Снаряд 37-миллиметрового калибра прошил кабину стрелка, где сидел Яковлев, ударил в приборную доску и разорвался на множество осколков, которые в большом количестве поразили его. Один из осколков нанес особенно тяжелое ранение — проник в кишечник. Командир корабля П. И. Архаров, подбадривая пятерых раненых из своего экипажа, дотянул самолет до Москвы, спас жизнь товарищам. К самому критическому сроку доставлен был Яковлев на операционный стол. Операция длилась около четырех часов: усекали пораженные места, извлекли восемьдесят осколков!
Такой суровый опыт выковал в нем спокойствие и неторопливость в напряженных ситуациях, помог в дальнейшем добиваться перевеса в воздушных поединках с врагом.
Недавно Яковлев вспоминал:
«Мы много посбивали вражеских самолетов. Как увидим — летит, открываем огонь всеми огневыми точками. Ты или не ты сбил, не всегда определишь, только смотришь — загорелся…»
…Удача ли это, водопьяновская ли заслуга, связанная с его мастерством летчика, но, вылетая, вместе с Михаилом Васильевичем на задания, Яковлев ни разу не был ранен.
По прибытии в дивизию молодое пополнение было введено в курс дела, облетано на самолетах Пе-8. Яковлев вскоре встретился с Михаилом Васильевичем, в экипаж которого был зачислен. Вместе летали на Смоленск, на Вязьму… Рядовые полеты не очень запоминались, их приходилось иной раз по два на день, а полеты на дальние цели, когда преодолевали по 10–12 часов без посадки, хорошо запомнились.
Знакомство с экипажем Водопьянов начинал с переклички, когда все находились на своих местах в самолете. Штурман — майор такой-то, стрелок-бомбардир — сержант такой-то… Михаил Васильевич объяснял цель, на что обратить внимание при подходе к объекту и его бомбардировании. Он любил шутку, подбодрял людей, кого-нибудь дружески подденет или, заметив, что тот или иной из молодых взгрустнул, скажет ласковое слово… Умел поднять настроение.
Был примечательный — но и тяжелейший! — полет на Кенигсберг. Он на всю жизнь запомнился М. И. Яковлеву. Может быть, Михаилу Васильевичу и не следовало принимать решения лететь в такую плохую погоду. Особенно она проявила себя при подходе к этому фашистскому городу-укреплению. Самолет попал в сплошную облачность. Радиосвязь из-за сильных грозовых разрядов отсутствовала: сгорела антенна;
От грозовых разрядов согнулись в дугу стволы пушек, от всех выступающих частей самолета тянулись огненные шлейфы, метра на два-три. Вся машина окутана пламенем. Личное оружие каждый в таких случаях с себя снимал и клал на пол, на корпус самолета, чтобы патроны не взорвались, потому что грозовой разряд приходится на выступающие части самолета и с них сходит. Самолет стал трудноуправляемым. Но все же экипажу удалось отбомбиться. Выйдя из грозовой тучи, он оказался уже небоеспособным…
Зенитная стрельба в районе Кенигсберга велась беспорядочно. Выше пролетали еще какие-то самолеты, но, чьи они, определить было невозможно. Радиосвязи не было. И на этот раз водопьяновский экипаж считали погибшим. Но Водопьянову удалось посадить самолет в городе Коврове.
М. И. Яковлев отмечает великолепное летное мастерство М. В. Водопьянова, который всегда искусно уходил от атак противника. Он постоянно упоминает о его талантливости и человеческой доброжелательности…
Тот полет был последним для Михаила Васильевича. Вскоре он попал в автомобильную катастрофу. Поломал ребра, разбил лицо. Пролежав четыре месяца в больнице, стал затем военпредом на авиазаводе.
Теперь Водопьянову предстояло решать вопросы по выпуску бомбардировщиков с улучшенными данными. Они причинили фашистскому тылу еще множество неприятностей. На Пе-8 сначала стояли двигатели, имевшие недостаточную мощность, — запланированной высоты полета 10–12 тысяч метров они не обеспечивали, самолет мог подниматься не более чем на 8 тысяч метров. По настоянию Водопьянова, много раз приезжавшего на Казанский завод, на Пе-8 стали устанавливаться новые двигатели. Они не «задыхались» теперь в полете, как это происходило с предыдущими, были более экономичными. Делали их поначалу мало. Михаил Васильевич способствовал ускорению их выпуска в большем количестве.
