упоминавшемся мною П.А.Аренском, вместе с которым (и с Л.А.Никитиным)
Эйзенштейн в конце сентября 1920 г. приехал в Москву.<13>
В Москве занятия эзотерическими науками были продолжены уже без Б.М.Зубакина,
причем к Аренскому и Эйзенштейну теперь присоединились В.С.Смышляев и М.А.Чехов:
“Среди новых адептов - Михаил Чехов и Смышляев. В холодной гостиной, где я сплю на
сундуке - беседы. Сейчас они приобретают скорее теософский уклон. Все чаще
упоминается Рудольф Штейнер…” <14> Однако теперь можно с уверенностью сказать, что
гораздо раньше, чем Чехов встретился с “Доктором”, в том же 1920 или 1921 году Чехов
познакомился с А.А.Карелиным, основателем Всероссийской ассоциации анархистов-
коммунистов, который одновременно был и основателем Ордена тамплиеров.<15>
Тот факт, что М.А.Чехов был одним из первых учеников Карелина, получившим в
числе других - П.А.Аренского, Ю.А.Завадского, В.А.Завадской и В.С.Смышляева
посвящение в Орден, подтверждается показаниями одного из крупнейших антропософов
России, друга А.Белого, тамплиера и розенкрейцера М.И.Сизова. На допросе 26.04.1933 г.
Сизов показал, что в числе других “артист М.А.Чехов имел одну из старших степеней
Ордена”<16>. Отсюда можно заключить, что Мазель вспоминал именно об этой
“орденской ложе”, которая его собеседниками, ничего не знавшими об Ордене
тамплиеров, была воспринята, как ложа “масонская”…
Все эти факты позволяют по-новому взглянуть на Чехова, который уже в первой своей
исповедной книге “Путь актера” рассказывает о попытках заполнить духовную пустоту
существования, к слову сказать, характерную вообще для семьи Чеховых. Интерес к
йогам, сочетание философии и розенкрейцерства, тамплиерство, все большее увлечение
антропософией, по-видимому, отвечали внутренним устремлениям актера, который,
мучимый своим талантом, в предшествующие годы метался в пустоте бездуховности,
поочередно ища забвения в эмоциональных взрывах на сцене, в любовных похождениях и
в вине. Вряд ли я ошибусь, предположив, что зимой 1920/21 года он пережил один из
решающих этапов своего катарсиса, направившего его жизнь по новому руслу,
удивительным образом сочетая свое штейнерианство с православным “старчеством”, как
он пишет о том в своей американской книге, описывая одну из встреч со “Старцем”.
“…На этот раз разговор зашел о Рудольфе Штейнере. Монах, схимник, сорок лет
проведший в посте и молитве, прямой последователь школы старых подвижников,
человек, имевший свои откровения, свое переживание евангельских истин, следовавший
традициям, в которых не упоминалось ни о перевоплощении человеческого духа, ни о
законах судьбы (кармы), этот человек без колебаний и сомнений заговорил о Рудольфе
Штейнере и его учении как об истинном и правдивом. Он несколько раз возвращался к
106
этой теме и всегда говорил положительно, за исключением одного только раза, когда он
выразился так:
- То, что говорит доктор Штейнер, есть как бы букет цветов, - и, подумав мгновение,
добавил: - Но попадаются и плевелы.
Если это всё, что русский подвижник захотел сказать против европейского оккультиста,
то, право же, стоит задуматься над этим фактом, как нам, антропософам, так и верующим
христианам, боязливо отрицающим науку о духовных мирах…”<17>
В основе своей - с детства - М.А.Чехов был мистичен и неврастеничен, но выросши в
слишком прямолинейной и рациональной среде, в которой, как я вынес из собственного
общения с Чеховыми, отсутствовала сама возможность религиозного, а, тем более,
мистического чувства, он долго метался, не мог понять и найти себя. Теперь это
произошло. И Мазель, безусловно сопричастный этому перерождению, не случайно
спустя много лет характеризовал своего друга знаменательными словами: “Чехов был
актер-мистик. Это было в нем главное. Поэтому он и сумел так проникнуть в самую суть
образа Хлестакова: он играл его мистическую пустоту…”
В июле 1928 г. М.А.Чехов со своей второй женой К.К.Чеховой, урожд. Зеллер, уехал за
границу, чтобы уже никогда не возвращаться в Россию. К этому времени у Мазеля была
своя семья, свой дом. К 1925 г. из Витебска в Москву переехали его родители,
поселившиеся на Знаменке 13, чуть ли не в квартире П.А.Аренского, где теперь жил и
В.С.Смышляев.
После прежней, далеко не всегда обеспеченной, но яркой и бурной жизни начала 20-х
годов, в 30-х годах следовало приспосабливаться к действительности, которая, вопреки
утверждению Гегеля, оказывалась далеко не “разумной”. Прежние друзья были за
границей, как А.С.Бессмертный и М.А.Чехов, или погибали в лагерях, как П.А.Аренский и
Л.А.Никитин, или просто умирали, как В.С.Смышляев… Письма от Чехова приходили все
реже, но даже их Мазель уничтожил в одну из тревожных ночей 1939 года, опасаясь
доноса соседа-энкаведиста. Лишь изредка окольными путями удавалось передать весточку
далекому другу, о котором надлежало забыть так же, как об антропософах и тамплиерах:
Мазель играл в оркестре Большого театра и над его судьбой, грозя раздавить, нависал
карниз теперь уже правительственной ложи…
МОСКОВСКИЙ СЕН-ЖЕРМЕН
107
Из всех тайных обществ, известных широкой публике лишь по названию, наибольшей
популярностью после масонов всегда пользовались розенкрейцеры. Слава об их знаниях,
власти над силами природы, тайном могуществе утвердилась еще в XVII веке. Они были
алхимиками, каббалистами, астрологами, магами, хранителями секрета “философского
камня”, эликсира вечной жизни, властелинами стихийных сил. В принадлежности к этому
тайному братству подозревали всех сколько-нибудь выдающихся естествоиспытателей-
ученых XVII и XVIII веков и знаменитых авантюристов, подвизавшихся при королевских
и императорских дворах Европы. Одной из таких загадочных личностей был граф Сен-
Жермен - человек легенды, о котором до сих пор не прекращаются споры
исследователей.<1>
Современники считали его сыном венгерского короля Ракоши, и в то же время -
Великим Посвященным, человеком, обладавшим секретом бессмертия, умевшим
превращать свинец в золото, делать искусственные бриллианты и повелевать духами.
Смерть Сен-Жермена, как то положено подлинному розенкрейцеру, окружена загадками и
тайной. Никто из знавших его при жизни не мог поручиться, что он действительно умер.
Поэтому никто из посвященных в тайны братства розенкрейцеров не был удивлен, когда в
20-х годах нашего века на улицах Москвы появился человек, которого близкие называли
“Графом” или прямо “Сен-Жерменом”.
Впрочем, в быту он носил другое имя. Его звали Всеволодом Вячеславичем
Белюстиным, и каждое утро он шел из дома на углу Трубной площади и Неглинной на
Кузнецкий мост, в Наркомат иностранных дел, где составлял обзоры зарубежных газет и
журналов. А вот после работы, в кругу ближайших друзей он превращался в мага и
учителя, поскольку попытался на российской почве возродить подлинное
розенкрейцерство.
Последняя оговорка весьма существенна. Прежде чем начать рассказ об этом
удивительном человеке, следует напомнить, что за люди называли себя розенкрейцерами,
хотя за последнее столетие о них написано множество романов и без них не обходится ни
один приключенческий фильм на сюжеты европейского средневековья.
Розенкрейцеров обычно путают с масонами. Происходит так потому, что масоны,
пытаясь показать себя последователями розенкрейцеров, одну из самых высших своих
посвятительных степеней назвали их именем. Но это чистая формальность, пустое слово.
Точно так же далеки от подлинных средневековых розенкрейцеров современные братья
“Злато-Розового Креста”, занимающиеся в Голландии изданием древних манускриптов и
