переулка и Тверской, напротив бывшего “Алатора”, где уже в наши дни, не так давно

находилась столовая, а затем пельменная. В новом помещении шли уже регулярные

представления три раза в неделю, выступали известные актеры, читал любимец

московской публики В.И.Качалов, пели лучшие певцы Большого театра…

“Сороконожка” прекратила свою деятельность в конце июня 1918 г. вместе с выходом

первого (и последнего!) номера журнала того же названия<8>. Больше повезло студии

Чехова, которая вскоре переехала из квартиры артиста в пустовавшую квартиру барона

В.П.Брискорна, бежавшего за границу (Никитский бульвар, 6), где в семи комнатах

сохранилась вся обстановка - ковры, зеркала, кресла, буфет, но главное - большой

гардероб со множеством маскарадных костюмов. Студия просуществовала четыре года,

дав только один выпуск, среди которого были М.И.Кнебель, В.А.Громов, В.Н.Татаринов,

Б.В.Бибиков, В.Бендина и другие будущие актеры и режиссеры. Среди них была и

Л.М.Гурвич, гимназическая подруга М.И.Кнебель, ставшая в 1920 г. женой З.М.Мазеля, а

позднее работавшая в труппе МХАТа 2-го.

Столь тесные дружеские связи З.М.Мазеля с М.А.Чеховым придают особенное

значение тем скупым свидетельствам о некоторых обстоятельствах духовной жизни

великого актера, о которых рассказывал Мазель и которые не нашли отражения в

автобиографической книге самого М.А.Чехова, до сих пор так полностью и не

опубликованной в России.

Обычно считают, что интерес к антропософии у М.А.Чехова и ряда других актеров

МХАТа 2-го (напр., М.А.Скрябиной <9>, сохранявшей ей верность до конца жизни)

возник в связи с работой над постановкой в середине 20-х гг. спектакля “Петербург” по

роману Андрея Белого. Известно также, что за это увлечение в последующем театр

подвергался травле со стороны идеологической цензуры и прессы, притихшей только с

отъездом Чехова за границу.

По словам Мазеля все началось гораздо раньше и было много серьезнее, чем это можно

сейчас представить.

Действительно, еще в июле-августе 1923 г., когда артист находился на лечении и

отдыхе в Германии, произошла знаменательная для Чехова встреча с основателем

антропософии доктором Р.Штейнером. “Он не рассказывал мне подробно об этой встрече,

104

- говорил Мазель, - но одну его фразу я помню точно: “После встречи со Штейнером я

понял все величие духовной жизни человека.”” И далее, говоря о том, какую огромную

роль в жизни Чехова в 20-е гг. играли религия и мистика, Мазель добавил: “Мы оба были

членами Антропософского общества и членами масонской орденской ложи”.

Что это была за ложа, какое место оба они занимали в ней, в чем заключались их

занятия, кто еще состоял в членах этой ложи - никто из встречавшихся с Мазелем тогда не

догадался расспросить, то ли не слишком поверив его словам, то ли не обратив на них

внимания. Между тем факт этот чрезвычайно интересен как со стороны представления о

тогдашней жизни России, так и для характеристики Чехова и понимания свершавшегося в

нем в те годы переворота, только отчасти показанного им в книге “Путь актера”<10>, -

книги, вышедшей в России накануне его отъезда за границу. Немного больше он говорит

об этой стороне своей жизни в книге “Жизнь и встречи”, из которой можно понять, что

интерес к мистике у Чехова был связан с учением йогов:

“Йоги постепенно подвели меня к учению теософов, - писал М.А.Чехов, - и я

познакомился с некоторыми членами этого общества. Мои новые знакомые (по большей

части пожилые дамы), беседуя со мной, несколько затемняли для меня философскую

доктрину, вплетая в описание объективных фактов рассказы о своих личных

чувствах.<…> Не порывая связи с моими новыми друзьями, я искал и других мистических

течений. Тайных обществ в Москве оказалось больше, чем можно было предположить. Я

стал посещать некоторые из них и увидел, как легко люди, соблазненные эгоистической

радостью пассивного пребывания в “мистическом тумане”, ослепляются и теряют

способность критического отношения к окружающему. Умные, образованные, уважаемые

люди, часто с громкими именами, собираются в группы, совершают ритуалы и искренне

верят, что они истинные хранители тайн и традиций розенкрейцеров, тамплиеров и других

славных своих предшественников. И все это ради “мистического тумана”.

Встречал я и индивидуальных мистиков, идущих собственным путем. Были среди них

интересные умы. По большей части это были заблуждающиеся, но честные люди, по-

своему искавшие правды. Но попадались мне и шарлатаны, так сказать, клоуны от

мистики…”<11>

Действительно, на протяжении всех 20-х гг., не только в Москве, но и по всей России

возникали различные мистические группы, кружки и ордена, среди которых встречалось

множество шарлатанов, проходимцев и сумасшедших, как это было во все времена, в том

числе и в наши дни. Но все же, какую бы форму ни принимали эти группы, как бы ни

соединяли теософию с православием, индийский мистицизм с анархистской этикой, а

современную науку - с антропософией, в них проявилась последняя, достаточно серьезная

волна духовного сопротивления русской интеллигенции “всеобщему оскотнению”, как

выразился тогда о советской действительности И.А.Бунин.

Сам З.М.Мазель довольно рано принял православие, в крещении был наречен

“Зеноном”, и небольшая иконка соименного святого бережно сохранялась им всю жизнь,

хотя, по свидетельству внука, к религии в ее догматической (церковной) обрядовости он

относился довольно равнодушно или, возможно из-за условий советского быта -

осторожно, не желая входить в идеологический конфликт с государством.

Признание Мазеля в причастности М.А.Чехова не только к Антропософскому

обществу, закрытому осенью 1923 г., но и к какой-то “орденской ложе”, сейчас находит

документальное подтверждение и позволяет представить общую последовательность

событий.

Начать следует с того, что традиционный взгляд на возникновение у Чехова интереса к

антропософии в результате работы над постановкой “Петербурга” оказывается

несостоятельным. Его знакомство с А.Белым произошло значительно раньше, 15 октября

1921 г. на одном из заседаний Вольной философской ассоциации (Вольфила). Таким

образом, его встреча с Р.Штейнером, происшедшая два года спустя, представляется

отнюдь не случайной, а целенаправленной и подготовленной все тем же А.Белым. По

105

словам Мазеля, А.Белый, “часто бывавший у нас дома, много рассказывал Чехову о своих

беседах и встречах с Рудольфом Штейнером”. Именно после этих разговоров Чехов,

видимо, и захотел с ним встретиться.

Однако и появление Чехова на заседаниях Вольфила нельзя считать исходным пунктом

его интереса к духовным знаниям. Скорее, наоборот: посещение заседаний Вольфила как

и Антропософского общества в Москве и его библиотеки, находившейся на Сивцевом

Вражке, куда ходили Чехов и Мазель, было только продолжением пути, начало которого

высвечивается с конца предшествующего этому 1920 года.

Как ни странно, об этом нам сообщает С.М.Эйзенштейн. В одной из главок

автобиографических записок С.М.Эйзенштейна “Le bon Dieu”<12> сохранилось описание

знакомства будущего великого кинорежиссера в Минске с Б.М.Зубакиным, который

посвятил его в члены Ордена, оказавшегося впоследствии исключительно продуктом

самодеятельности самого Зубакина - талантливого скульптора, поэта и безусловного

мистификатора. Значительно дополняют и расшифровывают эти зарисовки письма

С.М.Эйзенштейна к матери того же периода, дающие представление об участниках этих

“заседаний” - поэте Б.Л.Плетнере, мистике и религиоведе актере И.Ф.Смолине и уже