А то ещё бывает, убежище – натуральный склеп, все ужасы ночи, а мимо скверны в пыли подметена тропинка к водооткачке, и насосы – новенькие и работают. Потому что контракт, или потому что дренажка объекта общая с какими-то ещё живыми сооружениями… Ну, почти как здесь.

Логично, что последний в конце концов оказался именно у генераторов. Всех остальных этот невмиручий затейник аккуратно рассадил и разложил в кабинете начальника объекта, щедро залепив дверь скотчем. Рамен считал, что чувак сошёл с ума, а Филин стоял за личные счёты и санитарию. Потом, наверное, сидел тут, пока не затих дизель. Может, даже дождался, пока сядут аккумы. Да всё одно же: вот пистолет, вот бурые брызги на стене.

Всё-таки до самого конца бедолага тянуть не стал – в уголку под верстаком нашлись маленький генератор и полканистры бензина. Филин возликовал, так как ненавидел физический труд. Впрочем, он и умственный-то недолюбливал. Пистолет Ваня прибрал, кстати. «Макаров» тоже сгодится, на халяву-то.

Дальше было просто. Где-то там тарахтел душный генератор, ныла лебёдка, выплывали из тьмы вентствола в руки Филину любовно упакованные рулоны. Счастливый Рамен бухтел снизу в рацию, что не коридор, а ходок, причём грузовой ходок, и не отсек, а блок, причём технический. И учись, учись, салага, а то всю жизнь наверху просидишь.

Ночь. Первый глоток мерзоватого московского воздуха пленителен, сладок и бьёт по мозгам как спирт. В этом воздухе озон, запах снега, угольной гари и непременного дерьмеца – всего этого, кроме дерьма, внизу и в помине нет.

Старый Рамен щурился, как кот, испытывая своё извращённое диггерское удовольствие. Он не раз говорил, что у диггера два кайфа: залезть в подземлю и вылезти из подземли.

Они, диггера эти, вообще странные были, всё у них с ног на голову. Рамен рассказывал Филину про свои любимые «лихие девяностые». Мол, семенит по улице домой припозднившийся цивил, и всё вокруг опасно, бандиты-братки повсюду. От теней шарахается, бедолага, от фонаря к фонарю перебегает, а уж в переулок заглянет – вообще ужаснётся, там темно, дерьмища навалено, аммиаком шибает и неприятностями. И цивил совершенно прав в своих опасениях, рано или поздно он добегается.

Но ровно в то же самое время в этом же самом переулке со скрежетом отодвигается люк, и из облаков сытного пара вываливается в лужу щуплый диггер, грязный и довольный. Закрывает люк как было, отбегает за ближайшую кучу мусора и, такой: «Ф-фух-х!» Открывает бутылочку пива, закурив сигаретку, и этот жуткий криминогенный проулок мил ему, как дом родной. Три часа ночи, тёмная подворотня, ментов не видать, не слыхать, на выброске не спалился – лепота! Лучшее место первопрестольной.

Гопники диггеров не трогали, потому что не стоит трогать чумазого очкарика с гвоздодёром, хоть даже во мраке родной подворотни. Денег у того наверняка нет, а друзья есть, да и болторезом по куполу огрести можно легко. Так что пусть гуляет от греха подальше…

Буквально через минуту после звонка во двор зарулил грузовой каракат из гаражей в Мамырях – любимая отработала чётко. Из пурги членистоногим ангелом спустился коптер с камерой, потребовал свежих аккумов. С водительского сиденья чортиком выскочила Тра в сноубордерском комбезе, мигом перещёлкнула летуну батареи, и только потом обняла Ваню:

– Филин, ты тупица. Ты у меня в кузове калошу посеял…

Тут можно бы подробнее рассказать насчёт Тры и её необычной истории, но там их личные шуры-муры с Ваней. Так что потом как-нибудь.

Коптер свечкой ушёл в метель – смотреть дорогу. Ещё через две минуты у неприметной вентиляционной отдушины в чреве мёртвого дома не было никого.

Со смелой Трой на каракате Рамен расплатился сразу по прибытии на район – не было резона впутывать деву в остальное. И делиться остальным тоже резона не было. Во вьюжной мгле, кряхтя и попукивая, они вдвоём с Филином перетаскали добычу в стариковскую берлогу в девятиэтажке, змеившейся через весь пятый микрорайон.

Тут же диггер вежливо, но решительно выпинал Ваню прочь. Почёсывая репу, тот постоял под дверью и послушал, ожидая, какого-нибудь бурного извращённого соития с чертежами, но старичина только шуршал, чихал да мерзко скрипел карандашиком – в общем, занимался старой доброй архивной работой. Олдскульной аналоговой архивной работой, тёплой и ламповой. «Ну и хрен с тобой, золотая рыбка!» – позавидовал Филин и, закрутив лихую самокрутку, отправился домой, спать.

Три часа ночи зимой – собачий час. Удивлённый китайский гадатель возразил бы, что три ночи – это переход от часа быка к часу тигра, когда тигры особо свирепо рыщут в поисках добычи. Мы бы терпеливо выслушали его кантонский диалект и возразили, мол, ты по сторонам посмотри, циньшихуан недобитый, какие тут тигры на Теплаке, кроме котов? Собачий час, как есть собачий. Бу тхай хао.

На улицах никого, фонари синеют вполнакала через один, а Филин идёт себе в пятне солнечного света, идентичного натуральному. Ближние фонари просыпаются, светят лучиком ему под ноги, а потом задумчиво глядят вслед, пока вновь не задремлют.

Бесконечные ряды девятиэтажек слитно сопят тридцатью тысячами носов, в основном сопливых по зиме. В каждом подъезде непременно кашляет на кухне кто-нибудь древний и ветхий, вспоминая за кофием, как эти девятиэтажки были совсем-совсем другими. В которой было двенадцать, а в которой и все двадцать два этажа, и именно в эти верхние этажи чаще всего прилетало при обстреле. Панельные дома оказалось проще разобрать, чем чинить, к тому же панели были позарез нужны для устройства блокпостов и заграждений. И в конце концов князинька решительно подстриг весь район под девять этажей, уплотнив поредевшее население.

Чтобы народ не тосковал, владетель перекрыл униженные дома деревянными мансардами-теремками. Город стал экзотичен, будто росли себе унылые советские строения, а потом все вдруг спохватились, вспомнив духовные скрепы, да и расцвели махровой грибной берендейщиной.

По конькам и наличникам весь Тёплый Стан пышно расцвёл резными-расписными сиринами, горгульями, шакти и лениными. Так князь трудоустроил до батальона беженцев, всех, у кого руки не из задницы. Бежали от румынского смеха, но, как известно, не убежал никто, и творчество выживших стало донельзя сюрреалистично. Для многих сюжетов даже славно, что всё вырезано мелко и на уровне десятого этажа. Однако теплостанские резчики теперь повсюду славятся. Как обычно, княжьи дела дали обильные причудливые плоды.

По другой стороне улицы несли друг друга к метро два Очаковских дембеля, ДД и Сугроб. Пышные аксельбанты на ушитой форме ослепительно сияли в фонарном луче. У метро, в круглосуточном «Му-му» можно было ещё добавить, и даже прилечь. Хмельные соколы радовались штатской свободе и истошно орали на людоедско-фашистский мотив: «Новые пого-оны – старая снаряга, В роте новый командир и новая прися-ага!»

Сверху, из фонаря, за ними телевизионно следил квартальный Силантьев, ухмыляясь в усы. Парни давно уже наработали на всяческие грозные кары, но Силантьев до сих пор отлично помнил свой собственный дембель, и продолжал попивать кофий на боевом посту.

В свете всего вышеизложенного неудивительно, что Филин в задумчивости отклонился от праведного пути домой и обнаружил себя в спорт-баре в ста метрах от подъезда. Под проклятия биллиардистов, тонущих в самокруточном дыму, ему сразу налили пятьдесят спирту и разогрели жареного мяса. По телевизору крутили танковое родео, полуфинал в Волчанске.

Отоспаться Филину не дали, и дверной звонок сверлом ввинтился в висок. Только и успел, подобно Дракуле, вскинуть скрюченные длани, а бабушка уже приветливо впускала в прихожую Рамена, угрожая чаем и оладушками. На часах было восемь. Все были неприятно бодры. «Вот обрежу звонок, как есть обрежу» – с усталой тоской подумал Ваня.

В миру диггер Рамен смотрелся последним теплостанским бомжиком, прямиком из Красной книги: бородёнка, псивое голубенькое пальтецо с торчащим синтепоном, ушанка, какие-то чуни рвотные, дюралевая палка да непременная «хозяйственная сумка-тележка» повышенной проходимости. Старый нежно говорил, что «эти идиоты с ней в метро пускают». Очевидно, через могучую сумку в метро попало много ранее в метро не виданного. Сейчас вместилище бугрилось углами, а наружу торчали лом и хвостовик метрового сверла от перфоратора. Зрелище не обещало отдыха.