– Вот, значит, как вы говорите со всеми равными вам? – возразила она сухо.

– Нет, – сказал он таким тоном, будто считал ее глуповатой. – Но другие не смотрят на меня так, словно хотят, чтобы я уволок их в какое-нибудь темное и опасное место. – Она и вправду когда-нибудь убьет его! – Хотя это невероятно возбуждает, – сознался он.

Ее глаза невольно пробежали по всему его телу. Она отметила, как футболка облегает плоские мышцы живота, как мускулы на руках выступают от напряжения, как длинные ноги, вытянутые на скамье, подчеркивают его сексуальность в этом безмятежном мире жасмина, струящейся воды и древнего камня. Осознание, что он говорит правду, встряхнуло ее: он действительно был возбужден. В мире остались только они, спрятавшиеся у фонтана ранним утром, и он хочет ее. Если бы она подошла, если бы прижалась к нему, он бы…

– Наверное, я мог бы вести себя осторожнее и благороднее, если бы ты перестала так смотреть на меня. Может быть. А может, уже слишком поздно, – признался он.

– Значит, вы так себя ведете, потому что я кажусь легко доступной, – горько сказала она.

Его брови сошлись.

– Что? Я никогда не говорил ничего подобного. – Он помедлил. – Enfin, ты можешь быть доступной. Если хочешь. Я не буду думать о тебе хуже. – Он украдкой бросил на нее взгляд, полный надежды. – Я не перестану уважать тебя лишь оттого, что ты хочешь заняться со мной сексом. Если отсюда возникла мысль о pute.

Она разрывалась между непреодолимым желанием ударить его и желанием полностью сдаться, чтобы стать… доступной. Чтобы ее просто уволокли в какое-нибудь темное и опасное место и чтобы на нее еще раз нарычали. Если работаешь с шеф-поваром, то это еще не значит, что ты обязана вступать с ним в сексуальную связь. Идиотка. Ты не должна каждый раз так реагировать на шеф-поваров.

– Но я… А что плохого в том, как я веду себя? В любом случае, что бы я ни делал, я это делаю, потому что ты такая… аппетитная.

Ее губы раздвинулись.

Его тоже.

– Ты сладкий, изысканный золотисто-коричневый десерт, нежно посыпанный фисташками. Я мог бы насладиться тобой с самой трепетной нежностью, с которой… – Его руки парили в воздухе, пока он это говорил. Она завороженно наблюдала, как рождались эти слова. Его язык касался зубов, губ… – Вот ты стоишь здесь, прямо передо мной, и словно хочешь, чтобы я воспользовался ситуацией. Но каждый раз, когда я пытаюсь сделать это, наталкиваюсь на какое-то силовое поле. И начинаю чувствовать себя как та собака с электронным ошейником, которую поманили чем-то очень вкусным, но невидимая ограда ее не пускает, удерживая на определенном расстоянии от вожделенной вкусняшки. – Он покачал влажной косматой головой. – Это заставляет меня умирать от желания.

Умирать от желания. Казалось, ее сердце выскочит из груди прямо в его ладони. Только подумать, что этот мужчина сходит по ней с ума, умирает от желания.

Он зажмурился.

– Вот, putain. Ты опять меня дразнишь.

Черт возьми! Она отступила на шаг и ударилась о покрытую жасмином стену. Лозы вцепились ей в волосы.

Он открыл глаза и посмотрел на нее, стоящую спиной к стене среди темно-зеленых лоз и белых звездочек. Она ощутила себя… пойманной. Лозы жасмина удерживали ее для него. Если бы сейчас он прижал ее к этой стене и поцеловал, она не смогла бы произнести ни слова протеста.

– О боже.

Габриэль вскочил на ноги, сунул руки в карманы и отошел от Джоли.

С каждой минутой на place становилось светлее.

В старом доме с синими, как море, ставнями открылась дверь. Из нее вышла сгорбленная женщина с белыми волосами. Следом бежала маленькая собачка. Габриэль еще раз вздохнул и взглянул на пожилую женщину, как утопающий смотрит на спасательный круг.

– Bonjour, Gabriel.

Ее глаза с любопытством скользнули по фигурке Джоли.

Он склонил голову.

– Bonjour, madame.

Старушка продолжала идти медленно и осторожно, оставив Габриэля с Джоли в их собственном мирке.

– А знаешь, как еще можно возместить кражу моей Розы? – сказал он через плечо, даже не поворачиваясь, чтобы ненароком не взглянуть на Джоли. – Впрочем, мы сможем поговорить об этом позже. Например, после полудня? Что ты делаешь в обед?

Джоли потерла локти, поняв, что выбираться из зарослей придется самостоятельно. Нежный аромат цветов навевал на нее такие соблазнительные картины, что ей не хотелось покидать это место. Она продолжала воображать, как Габриэль поворачивается и тихо подкрадывается к ней, погружает руки в лозы по обе стороны от ее головы, приближается губами к… Может быть, она смогла бы просунуть руки между лозами и превратиться в пленницу, предназначенную для него…

– Я думала, вы никогда никого не приглашаете пообедать или поужинать, – произнесла Джоли так сухо, как только смогла.

– О, я не приглашал тебя пообедать.

Она сжала губы и сделала шаг вперед.

– В эти часы я работаю, – прорычал он, защищаясь. – Ты как никто другой должна бы знать, сколько сил требует работа в трехзвездном ресторане.

Да, она помнила, как пахал отец до того, как он потерял третью звезду. Габриэля тогда уже не было рядом с ним, и никто не смог удержать ее для него. Потом отец впал в депрессию и вообще перестал являться в ресторан, что во всяком случае было лучше, чем буквально броситься на огромный мясной нож. С шеф-поварами иногда такое случалось.

– И где ты будешь есть? – спросил Габриэль.

Она слабо отмахнулась:

– Не знаю. Где-нибудь поблизости должен найтись хороший ресторан. – Он слегка повернулся и недоверчиво покосился на нее. – В котором не надо заказывать столик за полгода и платить целое состояние.

Джоли закатила глаза. Неужели он так и не понял, что она бы наслаждалась всем, что его изобретательный ум и умелые руки могут создать, если бы у нее была такая возможность?

Прямые сильные брови Габриэля сдвинулись.

– Тебе не надо платить в моем ресторане. Возможно, я не способен пригласить тебя куда-нибудь, но, putain, – его глаза загорелись странным порочным голодом, – у меня найдется, чем тебя попоточевать.

Габриэль Деланж! Для нее будет готовить сам Габриэль Деланж!

Если она бросится через этот маленький фонтан и поцелует его, будет ли это означать, что она подает ему непонятные сигналы?

Или впервые – однозначные?

– Зачем же отказывать тем, кто уже записан? – выдохнула она скрепя сердце.

Он нахмурился:

– Ты говоришь так, будто хочешь сидеть в зале за столиком.

Неужели сожаление промелькнуло у него на лице?

– А где, вы думали, смогу разместиться? – спросила она в замешательстве. – Там есть бар или что-то в этом роде?

– Я думал, ты сможешь пройти в кухню. – Он засомневался. – Конечно, там не будет очень удобно, – признал он, – и тебе придется есть стоя.

Его кипучая, животная энергия угасла, а руки сжались в карманах джинсов. Он становился все мрачнее, но, казалось, смирился.

– Смогу пройти в вашу кухню?

Джоли зажглась, как утреннее солнце, выскользнувшее наконец из-за столетних зданий и осветившее их маленький альков.

Взгляд Габриэля задержался на ее лице.

– А можно мне делать заметки? А фотографировать? Можно мне будет написать об этом?

Находиться в эпицентре места, где он работает, видеть все, что он делает. Не сдирать кожуру с грейпфрутов, пока не заболят пальцы, а иметь возможность наблюдать.

– Ты можешь делать все, что захочешь, – произнес он медленно. Он не двигался, только его взгляд снова и снова метался по ее лицу. – Я же тебе сказал. Все, что захочешь.

– Так-то ты наслаждаешься отдыхом? – мрачно и невнятно прогромыхал отец, когда она позвонила ему, и трубка замерла в ее руке.

– Я…

– Твои сестры мне сказали.

Его голос болезненно тянулся.

– Но я не… – Джоли остановилась. Конечно, как иначе сестры могут объяснить, почему ее нет рядом с ним в трудную минуту? Ведь ее отцу, стремящемуся к совершенству во всем, да еще и самовлюбленному, так безнадежно не хватает внимания. – Я занимаюсь книгой, папа. Реклама и все такое.