Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Так случилось и со старым моряком.

Пораженный сразу и в страстной любви к сыну и в своей чести, которая была ему еще дороже, он не согнулся под ударом, и только бледность на лице выдавала его горе. Не задав ни одного вопроса о нестерпимом для него событии, он замкнулся в высокомерном одиночестве и гордом молчании.

Начиная с этого дня, он перестал делать обычные ежедневные прогулки. Закрывшись в доме от всех, даже от самых дорогих друзей, он жил в заточении, почти недвижимый, немой, одинокий.

Одинокий? Не совсем. Три существа еще оставались около него, находя в почтении, которое он им внушал, силы выносить ужасное существование с живой статуей, с призраком, сохранившим силу живого человека, но добровольно замуровавшим себя в вечном молчании.

Прежде всего, это был его второй сын, Льюис Роберт Бакстон, еженедельно проводивший в Гленоре день, свободный от занятий в Центральном банке.

Это был затем внук, Аженор де Сен-Берен, пытавшийся развеселить добродушной улыбкой жилище, мрачное, как монастырь.

Ко времени непонятного преступления Джорджа Бак-стона Аженор де Сен-Берен точка в точку походил на тот мало лестный для него портрет, который мы уже нарисовали; но с нравственной стороны это был превосходный человек, услужливый, обязательный, с чувствительным сердцем и непоколебимой верностью. Три особенности отличали его от остальных людей: невероятная рассеянность, необузданная страсть к ужению рыбы и, наконец, самая несчастная — свирепое отвращение к женскому полу.

Владелец большого состояния, унаследованного от умерших родителей, и потому не зависевший ни от кого, он покинул Францию при первом известии о драме, поразившей деда, и устроился в вилле по соседству с замком Гленор, где проводил большую часть своего времени.

Около виллы протекала речка, в которую Аженор погружал свои удочки с усердием, столько же горячим, сколько необъяснимым.

Зачем было, в самом деле, вкладывать столько страсти в это занятие, раз он всегда думал о другом, и все рыбы в мире могли клевать, а он даже не замечал поплавка? И больше того: если какая-нибудь уклейка или пескарь, сумевшие переупрямить рассеянного рыболова, сами себя подсекали, чувствительный Аженор без колебаний опешил бросить рыбешку обратно в воду, быть может, даже извиняясь перед ней.

Хороший человек, как мы уже сказали. И какой закоренелый холостяк! Тем, кто соглашался его слушать, он высказывал свое презрение к женщинам. Он приписывал им все недостатки, все пороки. «Обманчивые, вероломные, лживые, расточительные», — провозглашал он, обычно не в ущерб другим оскорбительным эпитетам, которых у него был достаточный запас. Ему иногда советовали жениться.

— Мне! — восклицал он. — Мне соединиться с одним из этих неверных и ветреных созданий!

А если настаивали, он серьезно заявлял:

— Я только тогда поверю в любовь женщины, когда увижу, как она умрет от отчаяния на моей могиле!…

И так как это условие являлось невыполнимым, можно было держать пари, что Аженор останется холостяком.

Неприязнь к женскому полу допускала у него лишь одно исключение. Привилегированной особой оказалась Жанна Бакстон, последняя из детей лорда Гленора, следовательно, тетка Аженора, но тетка почти на два десятка лет моложе его, тетка, которую он знал совсем маленькой, которую учил ходить и покровителем которой стал, когда несчастный лорд удалился от мира. Он питал к ней поистине отеческую нежность, глубокую привязанность, такую же, как и молодая девушка к нему. Вообще говоря, это был наставник, но наставник, делавший все, чего хотела ученица. Они не расставались. Они вместе гуляли по лесам пешком или ездили на лошадях, плавали в лодке, охотились и занимались всевозможным спортом, что позволяло старому племяннику говорить о юной тетке, воспитанной, как мальчик: «Вы увидите, что она в конце концов сделается мужчиной!»

Жанна Бакстон была третьей особой, которая заботилась о старом лорде и окружила его печальную старость почти материнской лаской. Она отдала бы жизнь, чтобы увидеть его улыбку. Возвратить хотя бы немного счастья в уязвленную душу отца — эта мысль ее не покидала. Это была единственная цель всех ее замыслов, всех поступков.

В период драмы, когда ее брат нашел смерть, она видела, как отец больше плакал над своим обесславленным именем, чем над жалким концом сына, пораженного справедливым возмездием. Она же не плакала.

Она не была равнодушна к потере нежно любимого брата и к пятну, которым его преступление запятнало честь семьи. Но в то же время ее сердце вместе с горем испытывало возмущение. Как! Льюис и отец так легко поверили в позор Джорджа! Без колебаний они приняли как доказанные все обвинения, пришедшие из заморской дали! Что значат эти официальные донесения? Против этих донесений, против самой очевидности восставало прошлое Джорджа. Мог ли оказаться предателем ее старший брат, такой правдивый, такой добрый, такой чистый, вся жизнь которого свидетельствовала о героизме и честности? Нет, это было невозможно!…

Весь свет отрекся от бедного мертвеца, но она чтила его память, и ее вера в него никогда не угасала.

Время только усилило первые впечатления Жанны Бакстон. По мере того как проходили дни, все горячее становилось ее убеждение в невиновности брата, хотя она и не могла поддержать его никакими доказательствами. Пришел, наконец, момент — это было несколько лет спустя после драмы, — когда она в первый раз осмелилась нарушить абсолютное молчание, которым, по немому соглашению, все обитатели замка окружали трагедию в Кубо.

— Дядюшка? — спросила она в этот день Аженора Де Сен-Берена.

Хотя он был в действительности ее племянником, было решено практически переменить степень родства, что более соответствовало их возрастам. Вот почему Аженор обычно звал Жанну племянницей, тогда как та присудила ему титул дяди. Так было всегда.

Впрочем, нет… Если получалось так, что этот дядя по соглашению давал повод для жалоб своей мнимой племяннице или же решался противоречить ее воле, какому-нибудь капризу, эта последняя немедленно принимала звание, принадлежащее ей по праву, и объявляла своему «племяннику», что он должен оказывать почтение старшим родственникам. Видя, что дело оборачивается плохо, «племянник», быстро присмирев, спешил успокоить свою почтенную «тетушку».

— Дядюшка? — спросила Жанна в этот день.

— Да, моя дорогая, — ответил Аженор, погруженный в чтение огромного тома, посвященного искусству рыбной ловли на удочку.

— Я хочу говорить с вами о Джордже. Пораженный Аженор оставил книгу.

— О Джордже? — повторил он немного смущенно. — О каком Джордже?

— О моем брате Джордже, — спокойно уточнила Жанна.

Аженор побледнел.

— Но ты же знаешь,- возразил он дрожащим голосом,- что эта тема запрещена, что это имя не должно здесь произноситься.

Жанна отбросила возражение кивком головы.

— Неважно, — спокойно сказала она. — Говорите со мной о Джордже, дядюшка.

— О чем же прикажешь говорить?

— Обо всем. Обо всей истории.

— Никогда в жизни!

Жанна нахмурила брови.

— Племянник! — бросила она угрожающим тоном. Этого было достаточно.

— Вот! Вот! — забормотал Аженор и принялся рассказывать печальную историю.

Он ее рассказывал с начала до конца, ничего не пропуская. Жанна слушала молча и, когда он окончил, не задала ни одного вопроса. Аженор думал, что все кончено, и испустил вздох облегчения.

Он ошибся. Через несколько дней Жанна возобновила попытку.

— Дядюшка? — спросила она снова.

— Да, моя дорогая,- снова ответил Аженор.- А если Джордж все-таки невиновен?

Аженору показалось, что он не понял.

— Невиновен? — повторил он. — Увы! Мое бедное дитя, в этом вопросе нет никаких сомнений. Измена и смерть несчастного Джорджа — исторические факты, доказательства которых многочисленны.

— Какие? — спросила Жанна.

Аженор возобновил рассказ. Он приводил газетные статьи, официальные донесения, против которых никто не возражал. Он сослался, наконец, на отсутствие Джорджа, что было самым сильным доказательством его смерти.

55
{"b":"265856","o":1}