Это вечер заключения помолвок, а вовсе не их расторжения. Безмозглые глупцы! Вот кто окружает ее.

А самой глуцой и безмозглой из всех была Фиби Дибон. Она так и увивалась вокруг Джона Кэбота. Ее, Джорджины, Джона Кэбота. Ее вожделенного богача Джона Кэбота.

– Фиби Дибон, – с отвращением шепнула Джорджина.

У этой девицы огромное состояние, и оно принадлежало ей лично. У ее отца были банки, судостроительные верфи и шахты, и – словно этого было недостаточно – ее дедушка по материнской линии владел половиной Портленда и львиной долей Мэна и Нью-Хэмпшира.

Фиби Дибон заливалась пронзительным блеющим смехом – резким, отрывистым, – и стоило ей очутиться рядом с мужчиной, как она принималась хлопать ресницами и ворковать. Всем было прекрасно известно, что Фиби лицемерна и фальшива насквозь.

В отличие от Джорджины ей не нужны были деньги Кэбота. И что из того, если даже ее род достаточно древен? Предки Джорджины сражались с племенами варваров бок о бок с ее предками.

К тому же, размышляла Джорджина, она ведь подцепила Джона Кэбота первая. Во всяком случае, сегодня уж она его подцепит.

Джорджина чуть ускорила шаг; тонкие каблучки ее бальных туфелек дробно стучали по мощеной дорожке, точно непогрешимая секундная стрелка бэйардовских часов. Она прошла мимо высокой каменной ограды, густо увитой плющом и пламенеющей цветами бугенвиллеи, мимо упряжки с фургоном, который, как Джорджина от всей души надеялась, был полон нетронутыми ящиками с шампанским, завернула за угол кирпичного здания кухни и угодила прямиком в объятия какого-то мужчины.

Сильные руки обхватили Джорджину за плечи, не давая упасть. Подняв глаза, она увидела мужское лицо – столь невероятно красивое, что при взгляде на него колени у нее подогнулись и дыхание замерло.

Сзади, прямо у него над плечом, висела в небе полная луна, и его светлые волосы в лучах ее отливали золотом. Он был высокий – такой высокий, что головой едва не касался карниза здания, а плечи его были такими широкими, что она уже не видела поварской, в которую спешила.

Но главное – лицо! Именно оно было причиной того, что она, Джорджина Бэйард, девушка, умевшая подвергнуть почти все своей строгой, безжалостной оценке, стояла теперь ошеломленная, безмолвная, не отрывая от него глаз. У него было лицо, точно изваянное из камня, прекрасное, одухотворенное, при взгляде на которое она чувствовала себя слабой, беспомощной, лицо, внушавшее ей мысль о покорности и повиновении. Подобное лицо являлось ей когда-то в неясных девичьих грезах, а она уже давно научилась их гнать от себя.

На нем была кремовая рубашка с расстегнутым воротом и кожаной шнуровкой вместо перламутровых пуговиц. Здешние рыбаки и те не шнуровали рубашки; у них и то имелись пуговицы, хоть и из раковин.

Темный поношенный жилет его лоснился, мягкая кожа потрескалась от непогоды и старости. Он не был застегнут, точно незнакомец только-только набросил его. Темно-коричневые бриджи, вытертые кое-где до белизны, туго обтягивали длинные ноги. Сапоги, высокие, черные, из хорошей дорогой кожи, но совершенно потрепанные, были заляпаны грязью.

На какое-то безумное мгновение Джорджине захотелось, чтобы на нем был белоснежный шейный платок и чтобы этот незнакомец оказался богаче, чем Кэбот, Дибон или Уинтроп, вместе взятые.

Руки незнакомца все еще крепко сжимали ее обнаженные плечи. Джорджина выбрала это открытое платье умышленно – с тем чтобы ожерелье смотрелось изящно, но опускалось достаточно низко, так чтобы Джон наконец-то решился предложить ей руку и сердце. Джорджина ощущала, как шершавые, мозолистые ладони царапают обнаженную кожу.

Такие руки должны удерживать вожжи, пришло ей в голову, и тут она вспомнила о фургоне, стоявшем за кухней. Такие руки правят упряжкой и разгружают фургоны. Это руки возчика, доставляющего товары.

– Торопишься, малышка?

О Боже!.. Голос у него был низкий, глубокий, такой голос доходит до самого сердца – проникновенный, мужественный голос самых упоительных девичьих грез. Грез, еще хранящих остатки целомудрия. Грез безрассудных, томительных.

Если бы у Джона был голос, как у этого незнакомца, Джорджина забыла бы, наверное, о том, что он плешив и мал ростом. Закрыв глаза в первую брачную ночь, она бы только слушала его.

Внезапно она сообразила, что выглядит, должно быть, не менее глупо, чем Фиби Дибон: стоит как вкопанная, глазея на какого-то возчика!

– Вы стоите у меня на дороге.

Джорджина окинула его уничтожающим взглядом:

– Вот как!

Незнакомец рассмеялся низким глубоким смехом; ей следовало бы возмутиться, но смех этот прозвенел в ней, отдаваясь во всех уголках ее существа. Как это глупо! Горло ее сжалось, дыхание перехватило. Не следовало пить так много шампанского, подумала было Джорджина, но тут же сообразила, что не пила ни капли.

– Я – Джорджина Бэйард.

Мужчина слегка наклонил голову, окинув девушку долгим, неспешным, бесстыдным и совершенно возмутительным взглядом. Он произнес ее имя, как будто пробовал на вкус его звучание.

– Мисс Бэйард, – поправилась она.

Он только усмехнулся.

Девушка махнула рукой в сторону фургона у себя за спиной:

– Идите и займитесь разгрузкой товара.

Она попыталась обойти его.

Он двинулся вместе с ней, скрестив руки на груди с таким самоуверенным видом, что это окончательно вывело ее из себя.

– Я занята; мне некогда терпеть ваши выходки. Идите. – Джорджина метнула на него разъяренный взгляд. – Сию же минуту. Немедленно, – закончила она ледяным тоном. Незнакомец не двинулся с места. – Я ведь, кажется, сказала: идите! Ты что, не слышал, болван?!

Джорджина попыталась оттолкнуть его локтем, но наткнулась на железные мускулы; этого она не ожидала, слишком уж он был огромен. Мужчина рассмеялся негромко; вот это уже не было неожиданностью, но девушка как будто и внимания не обратила. Она подняла на него глаза, улыбнулась ему своей самой пленительной улыбкой, захлопала ресницами, как Фиби... и с силой вонзила ему в ногу свой острый каблучок.

Он чертыхнулся и сошел с дорожки.

Джорджина подхватила свои юбки, проскользнув мимо него, но тут же поймала себя на том, что прислушивается, ожидая какого-нибудь выпада, какого-то насмешливого словца, брошенного ей вслед. Однако до нее доносился лишь отдаленный гул бала, и ей ничего не оставалось, как только идти дальше; девушка желала лишь одного – чтобы это прекрасное лицо исчезло раз и навсегда из ее памяти; еще мгновение – и она ворвалась в помещение кухни.

Дверь с грохотом отлетела к стене; Джорджина подбоченилась. Слуги, сгрудившись, преспокойно точили лясы. Болтают – а бал ее вот-вот пойдет насмарку! Девушка два раза хлопнула в ладоши, и голоса тотчас же смолкли.

– Хорас! – окликнула Джорджина резко, но не повышая голоса. – Вы мой дворецкий или, может быть, присяжный поверенный?

Слуга оказался достаточно сообразителен, для того чтобы промолчать. Он только густо покраснел.

– У нас еще есть шампанское?

– В леднике, мисс Бэйард.

– Несите немедленно!

Она холодно кивнула служанке, стоявшей к ней ближе других.

– Эмили, подносы для омаров и крабов пусты. А вы, Мюриел, – обратилась она к другой, – сию же минуту нарежьте тот хлеб, что уже чуть остыл, и сразу же, несите на стол! Там нет ни масла, ни сыра, да и икра уже кончается. – Джорджина окинула взглядом кухню. – А где та говядина, что стоила мне целого состояния?

Три повара тотчас же кинулись к духовке. Девушка потянула носом воздух и, развернувшись, метнула испепеляющий взгляд на одну из поварих.

– Смею надеяться, это не булочки с крабами у вас подгорают?

На мгновение все стихло. Джорджина выждала, пока молчание не стало гнетущим, потом еще раз хлопнула в ладоши.

– А теперь за работу!.. Все! Живо!

В кухне все сразу пришло в движение. Повара открывали и захлопывали чугунные дверцы духовок, серебряные подносы звенели о стойки, а слуги сновали по жаркой кухне, точно стайка вспугнутых куропаток. Еще несколько минут – и они стали выскакивать на улицу с тяжелыми подносами, уставленными блюдами с рыбой и громадными ломтями сочной говядины, искрящимися стройными фужерами и запотевшими от холода бутылками вина, удерживая все это в равновесии на своих напряженных, затянутых в униформу плечах.