«Никаких проблем», болтал голос у него в голове. «Успокойся. Расслабься. Не парься, чувак». Он едва помнил значение слов. Американский голос словно удалялся прочь в длинный черный тоннель, в конце концов сделавшись таким слабым и тихим, что едва доносился. Суко заметил, что впервые за много лет думает на тайском. Даже родной язык казался странным, шквал быстрых и острых слогов врезался в мозг, будто вихрь из лезвий.

После неловкой возни со сложным набором замков он наконец распахнул дверь и практически вывалился из квартиры. Как он попал в здание?.. Вверх по железной лестнице, сквозь дверь в конце длинного темного коридора. Добравшись до нее, он вышел на свободу. Раскаленная октябрьская ночь опалила легкие. В воздухе он различал запахи каждой отравленной частички выхлопа, укрывшего город, каждый атом дерьма, грязи и крови, выплескиваемых на улицы. Не сочный и влажный поцелуй Бангкока, а безводная, безжалостная сухость. Он преодолел пожарную лестницу и повернул за угол дома.

Пустая улица казалась шириной с милю. Пешеходная часть отсутствовала, был лишь крутой бордюр и длинный серый бульвар, который тянулся до какой-то другой части города. Машин не было — он нигде не слышал шума уличного движения. Даже несмотря на странное ощущение в черепе, Суко понял, что что-то не так. На улицах Эл-Эй нередко не бывало прохожих, но машины ездили всегда.

Вдалеке, на другом перекрестке, он разглядел небольшое скопление силуэтов, ковыляющих в его направлении, омытых алым сиянием дорожных огней. Какое-то время он следил за ними, желая удостовериться, что и впрямь их видит, размышляя, что должен делать. Потом двинулся в их направлении. Блондин сделал с его головой что-то ужасное, он нуждался в помощи. Может, силуэты смогут ему помочь.

Но, приблизившись, он увидел, что они такие же, как те твари из спальни. Голый торс одного пересекала длинная, жирная резаная рана. Лицо другого разбили чем-то зазубренным — нос был расколот напополам, глазное яблоко свисало из глазницы, капая желтой жидкостью. Третий не имел ран, но выглядел так, будто умер от голода — обнаженное тело целиком состояло из обтянутых кожей суставов и пустых провалов, гениталии съежились в полость таза, мертвецки-белую кожу покрывали огромные черно-багровые синяки.

Увидев его, они разинули рты и раздули ноздри, ловя его аромат. Отступать было уже слишком поздно. Бежать он не мог — не был уверен даже, что долго еще простоит. Он шатнулся вперед и отдал себя им.

Маленькая группа сомкнулась вокруг Суко, не давая упасть, стараясь поддержать. Выбитый Глаз поймал его и удержал на ногах. Резаная Рана обслюнявил его плечо, будто утешая, но не укусил. Покрытый Синяками подтолкнул его, повлек за собой. Суко понял, что они приняли его в стаю. Признали в нем одного из своих, каким-то образом отбившегося от стада. Приветствовали его возвращение.

С тоской Суко полюбопытствовал, что случится, когда им встретится кто-нибудь живой.

Потом в его животе вспыхнул голод, и он понял, что именно.

Кто-то спрашивал, как мы с Кристой писали «Триады». Ответ: куча телефонных звонков с одного побережья на другое в 4 утра, куча гонконгксих гангстерских фильмов и куча работы, большую часть которой проделала Криста. Объем написанного нами материала примерно равен, но она провела около 95% исследований и набросала сюжет. Большая часть портретов двух мальчиков из оперной школы также принадлежит ей. Но опасный парень франко-китайского происхождения, который оказался не так уж опасен — Пэрик — весь был моим. Двумя годами позже я смогла рассказать о нем еще кое-что. Вообще-то это «приквел», но я это слово терпеть не могу.

Баюкая своего новорожденного сына, Николь смотрела, как в багряном шанхайском небе за окном восходит луна. В ее чреве пульсировала в такт сердцебиению тяжелая, грызущая боль, не унимавшаяся, несмотря на горький травяной чай, которым ее напоила повитуха. Хотя родовые муки Николь давно кончились, ее возлюбленный до сих пор не вошел в комнату. Она начинала бояться.

«Чего тут бояться?», размышляла она. «Я в одном из лучших домов Французской Концессии. Я только что родила первенца богачу. Конец вечным ночам на каблуках, конец улыбкам в уродливые лица пьянчуг, конец попрошайничеству на оплату квартиры. Уже почти июнь — почему же мне так холодно?»

Она глубоко вдохнула ночной воздух, богатый пьянящим ароматом роз. Ее спальня выходила на церемонный розовый сад, и она вдыхала их запах все время, пока вынашивала.

Николь покинула Париж три года назад, в 1914 году, незадолго до того, как упали первые немецкие бомбы. С тех пор она не чувствовала нужды возвращаться. Друзья говорили, что Восток полон болезней и опасностей, но Шанхай оказался чище, чем Париж когда-либо бывал. В Париже ей иногда случалось делать по-настоящему грязные вещи, чтобы прокормиться. В Шанхае она хорошо получала, работая администратором в модном танцевальном зале.

Что до опасности, то в нее она не верила, пока не встретила Тома Ли.

Торговец вещами законными и не очень — в основном не очень — мистер Ли проматывал на Николь кучу денег, клялся в любви, а потом, казалось, внезапно устал от нее после пары затяжных перепихонов с раздиранием спин и выпучиванием глаз. В этом не было никакой новизны, и Николь быстро забыла мистера Ли. Заметив задержку, она и не подумала с ним связываться, а решила нанести визит травнице, которая помогла бы избавиться от проблемы. Не упомяни она этого случайно своей подруге Дейзи, китайской барменше из клуба, дело бы так и кончилось.

— Том Ли? — недоверчиво переспросила Дейзи. — Импортер? Человек, который ворочает таким количеством опиума, что Триады презентовали ему весы из чистого золота?

— Но я не хочу ребенка...

— Послушай. Ты не можешь так поступить. Все знают, что Том Ли давно хочет завести наследника, но отказывается жениться. Если ты сделаешь аборт, и он об этом узнает — он тебя просто убьет.

— А если я расскажу, что беременна от него? С чего бы ему мне верить?

— Он захочет тебе поверить. Станет о тебе заботиться, пока ребенок не родится, а потом заплатит тебе и куда-нибудь отошлет. Это твой единственный шанс.

Но Том ни разу не выразил желания заплатить ей или куда-нибудь отослать. Он не мог жениться по каким-то таинственным юридическим причинам, но любил Николь, как жену и мать своего сына. О возможности рождения дочери даже не упоминал. Постепенно Николь уступила видениям туманного, обеспеченного будущего, объятий сияющих сыновей, быть может, небольшого пристрастия к опиуму, когда с деторождением будет покончено.

В коридоре послышались тихие шаги. Вот и Том, пришел наконец повидать своего безупречного мальчика. Пальцы Николь легли на головку младенца, погладили шелковый пушок черных волос. Она точно не знала, почему боится посмотреть на дверь, подумать об источнике быстрых и легких шагов, пересекающих комнату.

Рука заткнула ей рот. Другая рванула назад ее голову. Теперь ее поле зрения поглотила луна, заполнила своей ослепительной яркостью все небо. Когда они начали над ней работать, она не знала, где пролегает граница между лунным светом и болью.

В доме отца Пэрика хранилось множество дворцов. Некоторые были сделаны из драгоценных камней и металлов, некоторые из резного дерева или слоновой кости, некоторые вручную вырезаны из бумаги. Все представляли из себя миниатюрные копии знаменитых западных и восточных строений — нефритовый Версаль, узорчатый Тадж-Махал. В то лето, когда ему исполнилось десять, Пэрик проводил долгие часы, изучая эти дворцы сквозь натертое стекло футляров, воображая, каково живется там, нет, а вон там? Иногда ему казалось, что в ответ на него глядит призрак, но в конце концов всегда выяснялось, что это его собственное отражение в стекле — резкие черты и странные зеленые глаза, выдававшие в нем полукровку.