Представила его рядом.

— Я думаю, — сказал бы он, а потом улыбнулся бы, показывая, что ему надо побыть одному, хоть он меня и любит.

Я открыла глаза и прислонилась головой к его дереву. Подумала, а может, оно хранит все папины мысли.

— Ты знаешь, что случилось? — прошептала ему я, но дерево не отвечало, ветви свободно свисали прямо надо мной, светила луна. Она была не полная, но света хватало, и я без каких-либо колебаний двинулась дальше. Родители научили меня ходить по лесу.

И так я добралась до дома.

Полиэтилен весь убрали, а земля была перекопана. При свете луны я увидела, что корни нескольких деревьев повреждены. Они торчали из земли, вывернутые наружу той же неведомой силой.

Но от моих родителей не осталось и следа. Даже отметки там, где лежали их тела.

Я велела себе вспоминать.

Вспоминай, думала я. Вспоминай.

Но не получалось. Я решила применить другой подход, попробовала просто открыться и не думать о той ночи, но все равно так ничего и не всплыло.

В мыслях у меня было тихо и пусто, хотелось лишь зайти в дом.

Я так и сделала.

Дверь оказалась заперта, к тому же полицейские повесили ленту поперек двери, но я знала, где хранится запасной ключ, — прямо над дверью. Я вспомнила, как папа вбил туда гвоздик и показал мне, как его достать. Для этого надо было вставать на стульчик, который стоял у двери, — мы его использовали, чтобы разуваться зимой.

Теперь я могла достать ключ и без стула. Я уже не малое дитя, которое учится разуваться или даже открывать входную дверь. Все это я теперь умела.

Но я понимала, что вернуться домой я, по большому счету, уже не могла. Знала, что все не может быть так, как я хочу: мамы с папой не стало, и мы никогда не будем вместе. Я понимала, что этого уже не случится.

Но все равно открыла дверь и пролезла под лентой.

В доме пахло. Я-то ждала, что меня встретит привычный запах, запах еды, мамин и папин — нашей семьи, — но зря. Пахло пустотой. Затхлостью.

Но все же я оказалась дома, в знакомой обстановке, впервые с той самой ужасной ночи.

Я прошла по комнатам. Сначала зашла в кухню. Посмотрела на посуду в раковине, на красно-синюю тарелку, которую мама выменяла на свои консервы еще до того, как они стали продаваться по тридцать долларов за банку. Увидела набор разных стаканов и провела по ним пальцами.

Холодильник еще работал — папа установил солнечную батарею, от которой питался генератор, когда отключали свет, — так что я посмотрела и на продукты. На наше молоко. Наш сок. Папин чернослив в маленьком пакетике. Свет вдруг замерцал — хорошо бы кому-нибудь проверить генератор. Повернуть солнечные панели так, чтобы на них падало побольше света. Дом вполне мог продержаться и без электричества. Но не слишком долго.

Я закрыла холодильник и направилась к кухонному столу. Дотронулась до салфеток, приборов. Полицейские повсюду налепили клейких бумажек, а мы ведь тут сидели. Ели тут.

Мы поужинали, а потом мама послала меня за грибами. Разумеется, это случилось не в первый раз, но в тот день она была крайне настойчива, она хотела, чтобы я отправилась за ними немедленно.

Почему?

Я снова посмотрела на салфетки, но они не дали ответа на мой вопрос. В голове было все так же пусто. Тихо.

Глаза горели. Я вытерла слезы и пошла в гостиную. Папины книги — он всегда читал не меньше пяти одновременно — так и лежали стопкой, а на журнальном столике валялись мамины наклейки на консервы. И опять повсюду записки, наклеенные полицейскими, — я не хотела их даже видеть. Так что я старалась не замечать их.

Это было несложно. Я села на диван и положила руки на те места, где всегда сидели мама с папой. Тут мы смотрели те три канала, которые нам удавалось поймать, и папа старательно делал вид, что ему неинтересно, кто же выиграет в последнем сезоне модного реалити-шоу, герои которого путешествовали по свету.

Тут от родителей хоть что-то осталось — вмятины в диване, и я принялась гладить их пальцами. Но это было не то. Не они, и я это понимала.

Вне дома я могла хотя бы фантазировать. А внутри было тихо. Слишком тихо.

Там я понимала, что никогда уже их не увижу.

Но я не ушла. Я направилась в спальню родителей. Посмотрела на их кровать, на торчащие из стены балки, на которые они вешали одежду. Мамина висела аккуратно, папина валялась чуть ли не по всей комнате. Это вечно сводило маму с ума. Она часто повторяла: «Ты же сам их прибил, почему одежду на них не вешаешь?»

Я так скучала по этим их ссорам из-за пустяков. Я с надеждой дотронулась до перекладин.

С такой надеждой, какой не испытывала уже давно. Но ничего не случилось.

Обойдя весь дом, я направилась в свою комнату. Будильник остановился, но я все равно взяла его в руки, представляя, что он светится, как раньше, как будто я только что проснулась и решила посмотреть, сколько времени. Потом выглянула из окна, за которым было темно, посмотрела на лес и легла на кровать. Пахло домом.

Наконец-то.

Я не собиралась плакать, чтобы не испортить момент. Просто покрепче обняла подушку, вдыхая аромат выстиранного белья, пахнувшего ополаскивателем, позволяя запаху прошлой жизни заполнить меня. Потом осмотрела комнату, глядя на пустые места, где раньше лежали мои вещи. Сейчас они дома у Рене, хотя их место здесь. И мое место здесь.

Я хотела остаться тут. Остаться жить дома. У меня получится. Я разберусь, как пользоваться генератором, и в доме снова будет электричество. Может, Тантосы знают. Я ничего не буду тут менять.

Наконец оказавшись дома, я не собиралась отсюда уходить.

Но вдруг я услышала какой-то звук. Очень тихий, но он мне не почудился.

Свой дом я знала хорошо, а этот звук показался мне незнакомым. Я такого раньше не слышала.

Но о страхе у меня даже мысли не возникло. Я ни о чем не думала, кроме того, что я наконец дома и хочу быть тут, где хоть что-то осталось от моей прошлой жизни, от родителей.

Мне так этого хотелось, что ни о чем другом я не могла думать. Так что я встала и, не рассуждая, пошла на звук. Я уже все потеряла, разве может случиться что-то еще более страшное?

Я вышла на террасу, которую отец так и не достроил. Но ее дострою я, завершу то, что он начал.

Я увидела силуэт у окна, в котором все еще не было стекла. Папа собирался вставить, но его убили.

Там темнел силуэт, и…

Это было оно, то, что лишило меня родителей.

Я сразу поняла. Уж не знаю как, но я поняла, что это оно, и оно хотело…

Сложно сказать. Я ничего не помнила. Но если оно хотело забрать и меня, я готова была сдаться. Может, тогда ко мне вернутся воспоминания. И наверняка тогда я встречусь с родителями.

Я стояла и смотрела на эту тень без какого-либо страха. Не дрожала. И ничего не говорила.

Ждала, что будет.

Силуэт сдвинулся с места.

И тут мне стало страшно. Я не хотела испытывать страх, но все же он охватил меня.

Я сделала шаг назад.

— Эйвери, — сказал силуэт. Голос показался мне знакомым.

— Бен? — спросила я.

Силуэт, то есть Бен, ответил:

— Да.

Я покачала головой, удивившись и слегка смутившись из-за того, что навыдумывала тут. Но он даже не объяснил, что делает в доме моих родителей, один и в такое время. Он вообще ничего не сказал.

Бен просто стоял и пристально смотрел на меня.

А потом сделал шаг вперед.

— Я же говорил тебе, что в лесу небезопасно, — напомнил он. — Я… чувствую это.

— Чувствуешь? — спросила я.

Теперь я его видела. Он подошел к самому окну, светила луна, и стало ясно, что Бен смотрит на меня. Его волосы блестели, худенькое тело, как обычно, было облачено в джинсы с майкой, на ногах мокасины.

Он был таким красивым.

Хотя про парней не говорят «красивый». Про них говорят «симпатичный». Кирста сказала бы, что Бен «секси». Я попыталась произнести это слово про себя, но поняла, что у меня это не выйдет естественно.