глазах его господина. Но еще ниже и строже ценил грека сам Аристарх:
шпынь, блюдолиз, басурман.
- Дом покупать поедем для дочки и зятя Григория Иваныча, -
распинался Альтести, зная, что в державинском доме нельзя разделаться
с дворецким так, как он поступил бы с холопом в любом другом доме.
Аристарх наконец сдался и, буркнув: "Обождите", пошел проведать
морехода.
- Альчеста, грек бусурманский, ломится к вам, Григорий Иванович.
Говорит, вы приказали с утра явиться, к Глебовой ехать... Как почивать
изволили? - озабоченно спросил Аристарх, застав морехода лежащим в
постели с открытыми глазами. - Фриштык в комнату подать? Алчеста в
гостиной подождет, я туда его проведу... Водочки прикажете? - сказал,
обернувшись в дверях, Аристарх.
- Сорокоушку, Архипушка, да огурчик либо редечки... Кофею не носи
мне! - бодро крикнул ему Шелихов. Ночью он принял решение ничего более
не искать в столице, кончить с домом и немедля домой, в Иркутск, а там
в Охотск, а там за океан... "Никто, как бог и ты сам, Григорий, судьбы
своей господин и распорядитель".
- Bon appetit!* - по привычке затараторил было Альтести,
проникший в комнату Шелихова, но, заметив, что мореход не в духе, без
заминки перешел на деловой тон. - Поздновато просыпаться изволите,
Григорий Иваныч, я уже где только не побывал. Сейчас одиннадцать
часов, как раз к обеду попадем к Глебовой, а у нее престранный
аппетит... Не обращайте внимания, если что и заметите: баба глупая и
нравная, а домик хорош, домик что надо. (* Приятного аппетита
(франц.).)
- А мне что до ее аппетита, обедать у нее не собираюсь.
- Конечно, конечно, - заторопился Альтести, - хозяйка вольна в
своем доме кушать, как душе угодно, а зады...
- Дворянские зады, как и брюха, все выдержат! - усмехнулся
мореход и, не желая больше говорить, встал из-за стола.
- Поехали? - поднялся и Альтести.
Едва куранты на адмиралтейской башне пробили двенадцать часов -
время, как тогда говорили, адмиральского обеда, Шелихов и Альтести,
каждый в своих санях, подкатили к дому вдовы секунд-майора Глебовой.
Отстранив топтавшегося перед ними и пытавшегося преградить дорогу
подслеповатого и глухого старого слугу в домотканом казакине по пяты,
оба вошли в теплую переднюю и, скинув шубы, направились в комнаты, из
которых доносился чей-то истошный, захлебывающийся в крике голос.
- Чего бы это, никак дерут кого? - сумрачно спросил мореход
своего чичероне, расхваливавшего в этот момент достоинства зала с
антресолями и ковровых гобеленов в простенках, с аркадскими вышитыми
на них пастушками и склонившими перед ними колени изящными кавалерами.
- Обедает Глебова, а задами, особливо кухаркиным задом, аппетит
развивает, - нимало не смущаясь, ответил Альтести. - Чудная барыня!
Охотница великая щи с бараниной кушать: как скоро примется свои щи
любимые кушать, то кухарку люди притащат, на пол положат и потуда
батожьем немилосердно секут и кухарка кричит, пока не перестанет вдова
щи кушать...
- Да ты врешь, Симон Атанасович?
- Зачем врать, пойдем в столовую, сами на вдовий аппетит
поглядите...
Альтести двинулся вперед, за ним Шелихов, и спустя минуту
Григорий Иванович увидел через распахнутые двери невероятное зрелище.
За столом, в огромном фиолетовом чепце, расшитом зелеными и
красными цветами, сидела сырая и пухлая, на первый взгляд добродушная
старая женщина и что-то ела из стоявшей перед ней большой фарфоровой
миски, поминутно облизывая распущенные жирные губы и не сводя глаз с
покрытой багровыми подтеками поясницы растянутой перед столом бабы.
Старуха в чепце недовольно вскинула глаза на вошедших и отложила
ложку. Два ражих мужика, стоявшие с батогами по сторонам лежащей на
полу бабы, как по сигналу, мгновенно подхватили ее подмышки,
встряхнули и поставили на ноги. Баба, оправляя подол задранной понявы,
земно поклонилась барыне и, мельком взглянув исподлобья на вошедших,
выбежала из комнаты.
- Приятнейшего аппетита, Аграфена Лукинишна! - без тени смущения,
как будто виденное было самым обыкновенным, не стоящим внимания делом,
приветствовал Альтести владелицу дома.
- Какой там аппетит, коли ты мне его испортил... С кем это ты
приехать изволил? - в тон ему равнодушно отозвалась вдова
секунд-майора.
- Купца на дом ваш привез, Аграфена Лукинишна! Григорий Иваныч
Шелихов, иркутской и американской первой гильдии негоциант...
Сибирские люди непривычны под такую музыку кушать, - шутил Альтести, с
тревогой глядя на желваки, игравшие на скулах морехода.
"Чистый кат в юбке", - думал Григорий Иванович, испытывая желание
плюнуть на жирную старуху и уйти, отказаться от осмотра и покупки
дома.
- Зады к делу не относятся, Григорий Иваныч, того ли
насмотритесь, у нас поживши... Она теперь, щей поевши, меньше
упрямиться будет, - буркнул Альтести. - Нам с ней не детей крестить!
Вспомнив наказ Натальи Алексеевны без дома для дочери и зятя не
возвращаться и принятое ночью решение неоткладно выезжать домой,
мореход преодолел отвращение и, не глядя на хозяйку, повернулся к
выходу, сказав:
- Ладно, пошли оглядывать...
- Мужлан, фи! - поджала губы сердечком старуха, на что Альтести
игриво погрозил ей пальцем.
После длительной и придирчивой сверки движимого имущества с
врученной ему описью Шелихов увидал на кухне поротую кухарку,
спрятавшуюся за печь при входе свидетелей ее стыда и унижения.
- И что же, часто она тебя так, болезная? - спросил он
оторопевшую женщину. - Как зовут-то тебя?
- Раза два на месяц щи с бараниной заказывает и меня... дерет, -
всхлипнувши, ответила немолодая баба. - А зовут Анной, Аннушкой, а
она... Селиной. Нет за меня погибели! Замучили. Мстится на мне, забыть
не может, что Проклушка мой двадцать лет назад, когда Пугачев ходил,
облил ее щами горячими... Майор покойный иссек Прокла до костей и в
солдаты сдал, а она посейчас, как щи закажет и есть начнет, меня при
людях врастяжку сечет... Удавлюсь, загублю душу, не могу терпеть! -
стуча зубами как в лихорадке, выговаривала женщина.
- Торгуй у нее кухарку, Симон Атанасович, пущай при доме
останется... на имя дворянина Резанова, Николая Петровича, или супруги
его, Анны Григорьевны, крепость выправляй, - сказал на ухо Альтести
Григорий Иванович. - Пятьсот рублей тебе на то отпускаю, за что купишь
- купишь, остальное твое! Не кручинься, болезная, не будут на тебе щей
варить, не кручинься, Аннушка!
Женщина молча упала в ноги Шелихову, крестясь, плача, лопоча
слова благодарности.
- Заканчивай по закону, Симон Атанасович, с домом этим и поимей в
себе, что я купец, негоциант, и дюже в этом разбираюсь. Если что не
так, пропал твой куртаж, нет у меня охоты с жабой земляной вдругорядь
встречаться... И Анну, кухарку, выкупи за всяк цену! - Затем, поставив
на каждом листе описи свою подпись, выйдя в зал, строго, как на
корабле, распорядился: - За деньгами ко мне, к Гавриле Романовичу,
привезешь Глебову с бумагами и описью запроданного - там выплачу, и
есть у меня к тебе еще разговор, но о нем впереди...
Не дожидаясь хозяйки, Шелихов вышел.
- Домой! - коротко сказал он Никифору. - В середу на заре,
Никишка, выедем к себе в Иркутск. Хватит - нагляделись, побаловались!
- Якши! - довольно мотнул головой широкоскулый Никифор,
соскучившийся в державинской людской по вольной дороге, по ночевкам в
знакомых ямах,* по родной сибирской земле. - Якши! Й-ях, вы, волки! -
