лист бумаги.

-- Мое заявление? -- удивился Аким.

-- Твое. Может, допишешь?..

Аким с глубокой благодарностью посмотрел на скуластое лицо парторга,

потом на его почти белые волосы. "Как он постарел", -- подумал Аким и

сказал:

-- Давай... теперь допишу.

Из дома вышли в сад и остальные разведчики. Ванин искал глазами Акима.

Но, заметив, что он беседует с парторгом, решил не мешать. Взяв Камушкина за

руку, он побежал к краю сада. Спустившись по каменной лестнице, они

неожиданно столкнулись с Бокулеем. Румын в глубокой задумчивости

всматривался в правый берег. Его большие губы что-то шептали.

-- Бокулей! -- окликнул его Ванин. -- Вот ты и добрался до своей

родины!

Румын вздрогнул и обернулся.

-- Шпасибо!.. -- сказал он вдруг. -- Шпасибо, Сенька!..

Ванин приосанился: он хорошо знал, за что его благодарит этот иноземец.

-- Получай свою Румынию, Георгий, да помни: никаких чтоб антонесков в

ней больше не было!.. Понятно?

Румын часто и утвердительно закивал головой.

-- То-то! -- продолжал торжественно Ванин. -- Гляди же, как бы снова не

послали тебя Транснистрию завоевывать!.. Следи там за министрами-то своими!

-- Бун, Сенька, бун!.. Карашо!..

Бокулей и Сенька сами не знали, как взяли друг друга за руки.

-- Сегодня ночью пойдешь с нами на тот берег?

-- Бун! Карашо!

-- Ну, будь здоров!

Сенька и Бокулей распрощались. Ванин и Камушкин остались одни. Позади,

вся залитая солнцем, лежала огромная, необъятная страна, теперь уже навеки

освобожденная. А там, за рекой, краснели черепичными крышами домики чужой

земли, на которую они ступят ночью.

Камушкин тихо заговорил:

-- О Татьяне и Витьке подумал сейчас... Помнишь Веселую Зорьку? Хорошо

ведь: ничего сейчас они не боятся, кругом свои люди, солнце!.. И Витька

бегает по саду, весь в белых вишневых лепестках... Хорошо!..

-- Хорошо... -- согласился Сенька, а сам все смотрел и смотрел на ту

сторону. -- Вот мы и пришли, Вася! Вася, ты видишь: во-он синеют горы!.. На

них заберемся и выше!..

Граница! Сколько думал о нeй Сенька!

Вдруг ему показалось, что все случилось чрезвычайно просто и буднично.

Вышли на границу -- и все. Почему так тихо? Отчего не гремят оркестры, не

салютуют пушки? Нет, он должен как-то отметить это великое событие!..

Сенька вскинул автомат. Высоко поднял его над головой и дал три длинные

очереди. Эхо отозвалось в саду дробным стуком, перекинулось через границу.

-- Ог-го-го-го-го-о! -- заорал Ванин.

-- О-о-о-о-о-о-о! -- откликнулось с того берега. Помолчали оба,

по-прежнему глядя за реку.

-- А ведь насчет вишневых лепестков-то ты, Вася, подзагнул, -- вдруг

как бы невзначай заметил Сенька. -- Еще не цветут вишни-то. Рано...

-- Так зацветут скоро!..

Камушкин сломал вишневую ветку и украдкой от Сеньки сунул ее себе в

карман.

КНИГА ВТОРАЯ "ПУТИ-ДОРОГИ"

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Весною 1944 года скоропостижно умер богатый румынский боярин немецкого

происхождения, отставной генерал Август Штенберг, дальний родственник

немецкой королевской династии

Гогенцоллернов. Единственный его наследник, двадцатитрехлетний

лейтенант Альберт Штенберг, адъютант корпусного генерала Рупеску, неожиданно

стал обладателем многочисленных владений, разбросанных в Молдовии, Валахии и

в Трансильванских Альпах.

Хоронили боярина пышно. В старую усадьбу Штенбергов съехались

знатнейшие помещики Румынии, прибыла с многочисленной свитой сама Мама

Елена* с реджеле Михаем -- своим юным сыном, почти ровесником молодого

Штенберга.

* Так в Румынии называлась королева Елена.

Перед отьездом из родового имения Штенбергов королева подошла к

Альберту. Ее бледное лицо выражало неподдельную скорбь.

-- Я потрясена, мой милый. Но... мужайтесь. -- Поцеловав лейтенанта в

лоб, она вдруг побледнела еще больше и, отвечая, очевидно, каким-то своим,

может быть вовсе не относящимся к смерти старого боярина, мыслям,

воскликнула: -- Бедная Румыния!.. -- и, уже обращаясь к Рупеску,

присутствовавшему на похоронах в число многих других генералов, добавила: --

Берегите его, генерал. Прошу вас. Несчастный мальчик!

-- Трудно сберечь его, ваше величество! Лейтенант молод, горяч. Рвется

в бой. Ему не терпится скрестить оружие с этими... э... варварами! --

Рупеску, приземистый, краснолицый, хотел и никак не мог склониться перед

королевой -- ему мешал огромный живот, туго перетянутый широким ремнем. От

напрасных усилий генерал побагровел, крупное, мясистое лицо его покрылось

капельками пота. -- Не могу удержать, ваше величество!

-- Ну, полно, мальчик! -- Королева устало улыбнулась и вновь поцеловала

молодого офицера. -- Не обижайтe господина Рупеску. Он так добр к вам!

Генерал в знак полного согласия с последними словами королевы часто и

неуклюже закивал большой круглой головой.

Рупeску и Штенберг провожали королевский поезд до самого Бухареста.

Альберт возвратился в свое имение только через пять дней, в первых

числах марта. Генерал отпустил его из корпуса, чтобы лейтенант смог отдать

необходимые распоряжения управляющим поместьями. Лейтенант начал с того, что

посетил кладбище, где несколько специалистов, вызванных из столицы,

устанавливали памятник на могиле его отца.

С кладбища он вернулся поздно вечером усталый, мрачный. Но уже утром

вышел во двор явно повеселевший. Этому в немалой степени способствовала

весна. Вся усадьба была залита по весеннему щедрым солнцем. В сараях

крестьянских дворов, неистово кудахтали куры. На псарне взвизгивали борзые.

Старый конюх Ион (Альберт вспомнил, что старику этому несколько дней тому

назад исполнилось девяносто лет) чистил скребницей лошадей, нетерпеливо

всхрапывавших и перебиравших ногами. Делал он это не очень расторопно, что

сильно удивило лейтенанта, знавшего Иона как добросовестного работника и

любимца старого боярина. "Что случилось с Ионом? Он даже нe улыбнулся при

виде молодого хозяина,-- подумал офицер с неясной тревогой. -- Грустит об

отце? Или болен?"

-- Ион, голубчик, что с тобой? -- спросил Альберт, подходя к конюху. --

Ты болен?

-- Нет, мой господин, я здоров. -- И старик заторопился, с необычайным

для его возраста проворством нырнул под брюхо коня, чтобы, очевидно,

оказаться на противоположной от молодого хозяина стороне.

Лейтенант пожал плечами и быстрым взглядом окинул всю усадьбу с eе

бесчисленными пристройками. Недалеко от него молоденькая работница Василика

кормила гуся. Делала она это престранным образом. Зажав птицу между колен,

Василика силой раскрывала ей клюв и маленькой рукой втискивала в горло гуся

целые пригоршни кукурузы.* Заметив Штенберга, Василика выпустила гуся и

скрылась в домике, где жили дворовые. Птица, оказавшись на свободе, важно

зашагала по усадьбе, гордо неся свою голову. Василика вновь появилась во

дворе и улыбнулась, но улыбнулась нe ему, лейтенанту,-- это сразу понял

Штенберг, -- а каким-то своим, по-видимому, девичьим мечтам. И это молодому

боярину показалось тоже странным, даже подозрительным: раньше при виде его

Василика почтительно кланялась и говорила своим певучим, ласковым голосом:

*Таким образом в Румынии откармливают гусей.