Заглушая неторопливый глуховатый голос начальника политотдела, над

селом низко пролетели невидимые ночные бомбовозы. С северо-востока к селу

приближались советские танки. Уже отчетливо слышался придавленный рев их

мощных моторов.

-- А как же командир отряда попадет к своим партизанам теперь? --

неожиданно спросил Ванин, чтобы, очевидно, перевести разговор на другую

тему.

-- Попадет. Ему тут каждая тропинка известна.

-- Значит, скоро граница?

-- Скоро, скоро, Сенька!.. Рукой подать!..

-- Дожили, черт возьми!.. А!.. Дожили!..

-- Еще не до такого праздника доживем, Сенька! Выше голову, дружище!..

-- Граница!.. Подумать только надо!.. -- Растроганный, Сенька так

стиснул парторга, что у того невольно вырвался стон: забыл, видно, в великой

радости отчаянный саратовец про раны старшего сержанта.

Случилось это в один ясный, синий-синий весенний день.

С тяжелыми, но скоротечными боями дивизия генерала Сизова вместе с

другими соединениями пересекла Молдавию и вышла на государственную границу

СССР с Румынией.

Разведчики первые подошли к Пруту. Дождавшись, когда к реке вышли

основные силы дивизии, они разместились на втором этаже какого-то

помещичьего дома, откуда хорошо был виден правый берег реки и красныe домики

маленького румынского городка Стефанешти. Михаил Лачуга приготовил завтрак.

В одном сарае обширной усадьбы Сенька нашел какую-то книжицу, показывал ее

Али Каримову. Это был букварь, выпущенный румынами на русском языке для

"Транснистрии".

На титульном листе букваря был помещен портрет Антонеску с подписью:

"Великий вождь румынского народа. Освободитель Транснистрии". На

следующем листе разведчики увидели портреты короля Михая I и его матери

Елены. Михай, названный "реджеле Михай", был изображен художником со всеми

аксессуарами, которые полагались королю: три дюжины орденов, эполеты с

многочисленными шнурками, кисточками и еще бог знает что.

-- Орденов-то у него еще больше, чем у меня, -- заметил Сенька.

Он раскрыл букварь и прочел первое, что попалось на глаза:

"Земли, расположенные между Днестром и Южным Бугом, являются исконными

румынскими и называются Транснистрией. Ее освободила доблестная румынская

армия".

-- Этак они и тебя, Каримыч, могли назвать исконным транснистрианцем,

-- сказал Сенька и добавил: -- Эх, повстречаться бы мне со всеми этими

"освободителями", с реджелями и всякими там "мамами", я бы им показал, чьи

это земли!..

Из окна выглянул Шахаев и позвал Сеньку с Каримовым. Каримов побежал

сразу. А Сенька немного задержался. Он что-то колдовал над своей

гимнастеркой.

Взобравшись по гранитной лестнице на второй этаж, Ванин нарочно тяжело

дышал.

-- Что ты как нагнанный! Мешки, что ли, на себе тащил?

-- Тяжело, братцы, -- притворно вздохнул Семен. -- Не видите, при всех

наградах человек.

Сенька действительно прицепил все свои ордена и медали. Разведчики

догадались, что гвардии ефрейтор Семен Ванин приготовился вступать в "чуждые

пределы" -- в Румынию. Среди бойцов Сенька увидал сияющую Веру. Он было

подумал сначала, что она прибежала проведать его, но, взглянув на

торжественные лица друзей, понял, что произошло что-то очень важное,

связанное с приходом Веры.

-- Что у вас тут случилось? -- спросил он, глядя то на одного, то на

другого разведчика.

К Сеньке подошла разрумянившаяся, похорошевшая еще больше Наташа и

подала ему письмо.

-- От Акима?! Жив!!! -- сразу понял он, то краснея, то покрываясь

бледностью. -- Товарищи... Дорогие!.. Чего же вы молчите? Неужели жив!.. Это

Вера принесла?! Вот молодец!..

-- Да читай же!.. Чего ты раскричался? -- поторопил его Камушкин.

Ванин развернул листок и, с трудом овладев собой, стал читать знакомое

уже разведчикам письмо:

"Мои хорошие друзья, я -- жив! Жив, черт побери!.. Назло всем смертям

-- жив!.. Где вы теперь, мои славные товарищи? По сводкам вижу, летите, как

на крыльях, к границе. Далеко вы ушли от меня. А я нахожусь в госпитале в

Саратове, в Сенькином городе, и все думаю о вас. Вы, наверное, считали меня

погибшим. Но вы не учли одного обстоятельства: я не хочу умирать. Я хочу

жить! И, как видите, выжил. Собственно, я всегда считал, что ни одна пуля

меня не возьмет. Спасла меня, друзья, одна колхозница, Авдотьей ее зовут.

Нашла у себя в огороде, в подсолнухах, где я лежал, потеряв сознание от

тяжелого ранения в грудь. Укрыла в погребе, а когда пришли наши войска,

сообщила какой-то медицинской сестре. И я был отправлен в госпиталь. Но об

этом расскажу подробнее, когда вернусь. А это будет скоро! Так что писем мне

не пишите. Они меня уже не застанут.

Жму крепко ваши солдатские руки и обнимаю вас всех.

Ваш Аким.

1 марта 1944 года г. Саратов".

Сенька поднял голову, и все впервые увидели в его озорных глазах

прозрачные камельки. Он быстро смахнул их рукой и, переборов минутную

слабость, спросил:

-- А тебе он разве... не написал, Наташа?

На него лукаво смотрели большие темно-синие глаза.

Разведчики хитро улыбались.

-- Да что с вами, в самом деле? -- не понимал Сенька.

В эту минуту в дверях показался высокий и худой солдат с новенькими

ефрейторскими нашивками на погонах. Очки на его ястребином носу блестели.

-- Аким?! -- заревел Ванин. -- Акимка, чертяка!.. Вот те на!.. --

подпрыгнув, он обнял друга за шею. -- А как же письмо?..

-- Вот, Вера принесла. А я следом за ней пришел. Вхожу в дом, смотрю --

читают.

-- Аким... -- Сенька вдруг замялся, погрустнел. -- Ты... ты, знаешь

что... прости меня. Я был не прав...

Аким порывисто обнял своего беспокойного приятеля:

-- Это ты о чем?.. Ну, вот еще выдумал!.. Собственно, что ты... в самом

деле?.. Не надо об этом, Семен!..

Они смотрели друг на друга, не скрывая своей большой радости.

Разведчики уселись за стол, Пинчук обещал их вкусно покормить.

Шахаев не торопился к столу, он сидел на подоконнике и молча наблюдал

то за Акимом, то за Наташей. Он видел, как горячая кровь приливала к ее

счастливому лицу. Лицо ее все время менялось -- Наташа смотрела на Акима то

с удивлением, то с безмерной радостью.

Пировали до самого обеда. Пинчук расщедрился и угощал разведчиков

такими закусками, о наличии которых на складе старшины солдаты и не

предполагали. Кроме общей радости, вызванной выходом наших войск на

государственную границу и возвращением Акима, у Петра была еще своя,

отдельная радость. Юхим удивил его новым письмом: завхоз построил-таки

саманный завод и восстановил колхозные конюшни. Не ожидал Петр от Юхима

такой прыти!..

На столе появились куличи, крашеные яйца, золотое виноградное вино в

глиняных кувшинах. Это угощали своих освободителей молдаванки, одну из

которых Вера уже приревновала к Сеньке. Кузьмич, красный и по-детски

счастливый, и Пинчук по очереди произносили тосты. К концу торжества оба они

уже хрипели.

Аким и Шахаев не пили. Первому не велели врачи, а второй вообще не

любил вина. Они незаметно вышли из комнаты и спустились в сад. Там было

прохладно, свежо. Забаров, необычно торжественный, стоял под яблоней и о

чем-то оживленно разговаривал с майором Васильевым. Федор то и дело

показывал в сторону реки и улыбался. Глубокие морщины на его лбу

разгладились. Аким и Шахаев зашли в беседку, присели у маленького круглого

столика. Парторг расстегнул полевую сумку и достал оттуда небольшой помятый