Разумеется, что кроме означенных выше причин, повлиявших на ход и исход трехсторонних переговоров, нельзя сбрасывать со счетов и тот «классовый» эгоцентризм, который царил в ходе переговоров. Он не позволял договаривающимся сторонам понять друг друга: Москва западные демократии воспринимала как неисправимых «империалистических хищников»; неприязнь Лондона, Парижа, Варшавы, Бухареста и иже с ними к социализму, боязнь «красной заразы», в свою очередь, затмевали политическое сознание западных политиков. Представляется, что именно это мешало обеим сторонам трезво осмыслить контуры реальной опасности. Тогдашние недальновидные политики прямо заявляли: пусть, мол, Гитлер совершит вожделенный антибольшевистский поход на восток, а там будет видно. Для них фашизм казался меньшей опасностью, чем жесткий сталинский режим в СССР. Единовластный самодержец, привыкший принимать решения, которые оказывали влияние на судьбы миллионов людей, тоже надеялся, что заключением союза с Гитлером он непременно направит фашистскую Германию на «империалистических хищников» и тем самым в их взаимном противоборстве ослабит своих потенциальных противников. История показала, что политические промахи, амбиции и корыстные расчеты каждой из сторон обернулись колоссальной мировой трагедией, стоившей десятки миллионов человеческих жизней, неисчислимых материальных затрат и потерь.

Еще раз вернемся к германо-польско-советским событиям в контексте отношений Берлина с Москвой.

Связав себя пактом Молотова Риббентропа, советское руководство уже через неделю – с нападением Германии на Польшу – оказалось перед дилеммой. Надо было либо признать войну со стороны Польши справедливой, национально-освободительной, каковой она в действительности и являлась, и тогда оказать помощь жертве агрессии, но тем самым нарушить договор с Германией. В крайнем случае – занять по отношению к Польше «доброжелательный нейтралитет». Либо предстояло назвать войну империалистической, войной за пересмотр Версальского мирного договора и ждать ее итогов. В этом случае советское руководство, оставив нерушимыми договорные отношения СССР и Германии, могло бы дождаться полного завершения военных действий, капитуляции правительства Польши или оставления им пределов своей страны и в соответствии с секретным протоколом ввести советские войска на польскую территорию, нс отягощая себя, как тогда казалось, нарушением норм международного права. Однако и при таком подходе были моральные издержки. Советский Союз, еще вчера настойчиво боровшийся за создание системы коллективной безопасности, предстал бы в глазах мировой общественности как пособник фашистского агрессора.

Еще при подписании договора с Германией Сталин не мог не понимать уязвимость своей позиции. Не случайно он вычеркнул тогда из преамбулы слово о дружбе с фашистским государством. Все его последующее поведение представляет собой лавирование между полюсами этой дилеммы. Прежде всего, он сделал попытку по дипломатическим каналам возбудить у правительств Англии и Франции интерес к продолжению прерванных в двадцатых числах августа военных переговоров, даже предложил дату их возобновления – 30 августа. Зондаж, однако, оказался безрезультатным.

Затем было поручено продемонстрировать готовность Советского Союза оказать помощь Польше в ее противостоянии Германии. 27 августа К.Ворошилов выступает с интервью, в котором дает понять, что СССР не исключает возможность поставок Польше «сырья и военных материалов» без заключения с последней пакта о взаимопомощи. Логическим продолжением этого заявления явился визит полпреда Н.Шаронова к министру иностранных дел Польши Ю.Беку 2 сентября, во время которого был задан вопрос: почему Польша не обращается к СССР за помощью поставками оружия?..

Бека угнетало растущее сознание неотвратимой трагичности положения Польши, которая в те драматичные дни видела для себя угрозу с двух сторон. Но он хорошо помнил недвусмысленное предупреждение маршала Рыдз-Смиглы: «С немцами мы рискуем потерять нашу свободу, с русскими же мы потеряем нашу душу». Исходя из соображений самосохранения, вопрос Шаронова он оставил без ответа.

Реализация первой альтернативы требовала и соответствующих условий, и большого количества времени. Прежде всего - эффективного участия в войне со стороны Англии и Франции, перехода военных действий в русло затяжной войны. В этом случае Сталин имел бы возможность уйти от требований пакта 23 августа и взять сторону Польши. Поэтому советское руководство прежде всего рассчитывало на вариант затяжной войны.

Для фашистского же правительства было выгодно как раз наоборот, чтобы советские войска вошли на территорию Польши как можно раньше. Можно предположить: в этом случае гитлеровцы рассчитывали на то, что западные державы в сложившихся обстоятельствах объявят войну советской стране и она автоматически станет перед необходимостью разделить вину Германии.

3 сентября, в день объявления Англией и Францией войны Германии, Гитлер дач поручение Шуленбургу прозондировать почву о предполагаемых сроках вступления Советского Союза в войну с Польшей. Как свидетельствовал немецкий переводчик Пауль Хильгер, посол «настоятельно рекомендовал советским лидерам сделать надлежащие выводы из секретного дополнительного протокола и двинуть Красную Армию против находящихся в советской сфере интересов польских вооруженных сил». Согласно наблюдению переводчика, Сталин, «осторожный как всегда», не склонен был «к поспешным действиям». Затягивая время, Молотов только 5 сентября ответил германскому послу, что советская сторона примет необходимые решения «в соответствующий момент». На следующий запрос 8 сентября советский нарком заявил Шуленбургу, что для соответствующей подготовки Красной Армии потребуется еще две-три недели. Но уже 16 сентября, когда польское правительство покинуло страну, Молотов неожиданно сообщил германскому посольству, что Сталин готов принять посла «уже сегодня ночью» и «объявить ему день и час выступления советских войск». В назначенное время, 17 сентября в два часа ночи Шуленбург и немецкий военный атташе генерал Кёстринг были в Кремле. Хильгер указывает: «Сталин сообщил нам о том, что Красная Армия в шесть часов утра перейдет советско-польскую границу на всем ее протяжении от Полоцка до Каменец-Подольска, и просил соответствующим образом проинформировать об этом компетентные германские военные органы». Кёстринг в смущении дал понять, что в считанные часы невозможно поставить в известность германское военное командование и войска. Маршал Ворошилов, однако, отверг все возражения военного атташе замечанием, что немцы, мол, «легко справятся и с этой ситуацией…»

Как видим, Сталин, Молотов и Ворошилов какое-то время выжидали и эквилибрировали: с одной стороны, над ними довлел дамоклов меч мирового общественного мнения, а с другой - подстегивали советско-германские договоренности согласно секретного протокола. И все же выбор ими, наконец, был сделан: они квалифицировали войну как империалистическую с обеих сторон. Причем, по логике крутых заправил Кремля, главным ее виновником выступала буржуазная Польша.

Это была грубейшая политическая ошибка. Роковую роль, думается, сыграли здесь, с одной стороны, рожденная в условиях капиталистического окружения установка видеть в каждом государстве иной политической системы потенциального врага, с другой – крайнее недовольство политикой правящих кругов Польши, ее враждебностью по отношению к Советскому Союзу.

Немалую отрицательную роль сыграли также германо-польское соглашение 1934 года о ненападении, захват Польшей в октябре 1938 года Тешинской Силезии, принадлежавшей раньше Чехословакии, отказ польского правительства от политического и военного сотрудничества с СССР в мае 1939 года и другие факторы. Важно иметь в виду и то обстоятельство (о нем мы говорили несколько выше), что свою роль сыграли и такие перлы кремлевской политики, как допущение сталинским руководством использования «в интересах безопасности» аморальных средств и приемов международной деятельности – секретных соглашений, ультимативного вмешательства во внутренние дела суверенных государств, непоследовательности и лицемерия в дипломатических отношениях и некоторые другие, 7 сентября в СССР началась «скрытая мобилизация» военнообязанных для «ведения серьезной войны» под кодовым названием «большие учебные сборы». 14 сентября директивой наркома обороны перед войсками ставилась задача к исходу 16-го скрытно сосредоточиться и быть готовыми к переходу польской границы.