Залихватский фортель выкинул батька Булак-Балахович. Ворвался со своими подручными в Ревель, проник в гостиницу «Золотой лев», где квартировал Юденич, и, предъявив поддельный ордер на арест, среди бела дня похитил главнокомандующего.

Личная охрана была найдена в темной кладовке связанной по рукам и ногам, с кляпами во рту, супруга Кирпича колотилась в истерике, и никто не знал, куда увезли главнокомандующего, жив ли он, где его искать.

Скандал разросся еще и оттого, что мстительный батька объявил Юденича изменником, рассчитавшись таким образом за прежние свои обиды. Говорили, что публично грозился вздернуть старика на виселицу, что намерен сорвать за него какой-то фантастический выкуп. Еще говорили, что главнокомандующий плакал и на коленях просил прощения у Станислава Никодимовича, а тот будто бы куражился и велел позвать фотографа, чтобы запечатлеть для истории эту сцену.

Лишь энергичное вмешательство английской военной миссии и телеграмма самого Черчилля помогли вызволить главнокомандующего из-под стражи.

Вскоре после этого инцидента Юденич покинул разгромленную армию и отправился в Стокгольм, чтобы доживать свои дни на эмигрантских хлебах. Напоследок не удержался, больно лягнул Родзянку. Преемником своим и продолжателем назначил не блистательного Александра Павловича, втайне об этом мечтавшего, а «петроградского генерал-губернатора» Глазенапа, да еще произвел того в генерал-лейтенанты, уравняв в чине с Родзянкой.

В эмиграции Кирпич прожил до глубокой старости. Избегал встреч с корреспондентами и упорно отказывался от сочинения мемуаров. На досуге у него, надо полагать, хватало времени, чтобы поразмыслить о причинах краха своей авантюры и о бесславном конце операции «Белый меч».

Зато сподвижники его понаписали гору книжек, на всяческие лады объясняя неудачу. Доставалось при этом и Кирпичу.

«Огромная ответственность за гибель армии лежит на самом генерале Юдениче, человеке безвольном и упрямом, — утверждал один из них, сам претендовавший на роль главнокомандующего. — Этот дряхлый старик не имел права брать на себя столь ответственный пост».

Другой, несколько более объективный, высказался иначе:

«Не в стратегической бездарности Юденича секрет разгрома Северо-Западной армии под Гатчиной и Царским (Детским. — Ред.) Селом. Бывший герой Эрзерума мог бы оказаться с успехом и героем Петрограда, но для этого нужно было, чтобы он не был генералом Юденичем, т. е. чтобы он и его ближайшие сотрудники не были выразителями идей отжившего мира».

Двадцать третьего ноября «Петроградская правда» опубликовала сообщение Комитета обороны Петрограда о раскрытом чекистами белогвардейском заговоре.

«В дни юденического наступления, — писала газета в передовой статье „Непобедимое“, — мировая буржуазия ставила свою решительную ставку. Заговор ее был блестяще подготовлен. И все же контрреволюция потерпела позорнейшее поражение, ибо тщетны все попытки победить непобедимое».

Бессонная работа Профессора и других сотрудников Петроградской чека принесла свои добрые плоды.

Удалось выявить и обезвредить все разветвления этого большого заговора, а истинных его заправил тщательно отделить от второстепенных участников, не успевших принести серьезного вреда. Кстати, подавляющее большинство заговорщиков было приговорено к высылке в трудовой лагерь до конца гражданской войны — наиболее часто применяемой в ту пору мере наказания.

Огромных усилий стоило выявление агента английской разведки, проникшего в аппарат Чрезвычайной комиссии.

Подлым предателем, как удалось неопровержимо доказать, был некий Александр Гаврющенко, в недавнем прошлом чиновник военно-морской разведки царского правительства. Обманным путем проникнув в Чека, выдавая себя за старого коммуниста, он верой и правдой служил Полю Дюксу. Это Гаврющенко в последнюю минуту успел предупредить Студента, дав ему возможность убежать в Финляндию. Это с его помощью укрылся английский резидент в фамильном склепе купца Семашкова на Смоленском кладбище и отсиживался в этой норе до конца массовых обысков в Петрограде, когда все его конспиративные квартиры оказались под ударом.

Самому Гаврющенко скрыться не удалось, хотя все было подготовлено для его бегства. В случае угрозы разоблачения ему надлежало явиться на заранее условленную явку, назвать пароль и, изменив внешность, пробираться в Финляндию.

По приговору коллегии Чека предателя расстреляли.

Понадобилось привлечь к суровой ответственности и бывшего чекиста Семена Геллера, снабжавшего информацией литературного оборотня Бурсина — Бурьянова. Служба фельетониста «Речи» в английской разведке была доказана фактами, точно так же, как и пересылка клеветнических статеек в лондонские газеты. Многочисленные ходатаи, вопившие в связи с арестом Пирата о чекистском произволе и нарушении свободы слова, оказались посрамленными. Кстати, и Дом литератора на улице Некрасова пришлось закрыть, как гнездо враждебных Советской власти элементов. Решение об этом вынесла состоявшаяся в Петрограде первая конференция пролетарских писателей.

Грозная «чрезвычайка», карающий меч пролетарской революции, нагоняла страх на врагов новой жизни. Это было вынужденной необходимостью, продиктованной условиями классовой борьбы в стране, — надо было удержать и прочно закрепить завоевания Октября.

Но было бы противно самому духу Чрезвычайной комиссии и нравственным законам, утвердившимся в ней с твердой руки Феликса Дзержинского, если бы карающий этот меч обрушивался на голову безвинных, на слабых и немощных.

У Китайца, одного из центральных персонажей заговора, кроме Жоржетты имелась еще и десятилетняя дочка Нелли. Самого Илью Романовича коллегия Чека приговорила к расстрелу, заменив позднее смертную казнь десятью годами тюрьмы. В трудовой лагерь была отправлена и его дочь Жоржетта, активно помогавшая отцу в преступных действиях.

В опустевшей квартире на Малой Московской, где всего месяц назад разрабатывались планы вооруженного мятежа, осталась маленькая Нелли. Судьба этой девочки не могла не тревожить чекистов.

Трудно читать без волнения один сугубо официальный документ, сохранившийся в многотомном деле о заговоре. Его не сразу можно обнаружить среди бесчисленных протоколов, стенограмм, справок, ордеров на аресты и запоздалых покаянных писем заговорщиков, но он существует, красноречиво рассказывая о времени и о людях.

Документ этот посвящен будущему Нелли Кюрц, дочери крупного контрреволюционера, и представляет собой просьбу Петроградской чека, направленную в губернский отдел социального обеспечения. В нем излагается суть вопроса, после чего сказано, что «Петрочека настоятельно просит определить Нелли Кюрц в один из благоустроенных интернатов для детей и предоставить ей возможность учиться, к чему обнаружатся способности».

Поскольку уж зашла речь о нравственных правилах, которыми руководствовались чекисты, нельзя не сказать и о Поле Дюксе, этом «непревзойденно благородном» джентльмене из «Интеллидженс сервис».

Впрочем, лучше предоставить слово самому джентльмену, — пусть немного покрасуется перед читателями:

«Итак, моя миссия в России была закончена. Я ходил по знакомым лондонским улицам, встречался с друзьями, посещал театры и концертные залы, всем сердцем своим оставаясь на берегах Невы, в голодном, страдающем Петрограде.

По ночам мне снились петроградские сны. Нельзя было быстро заснуть после них, и я подолгу лежал с открытыми глазами, вспоминая пережитые опасности. Странные, почти призрачные картины мелькали перед моим взором, смешивая, казалось бы, несовместимые понятия — надежду и отчаяние, смех и слезы, горе и радость, коварные происки Чека и бесстрашие моих помощников.

По утрам, выйдя из дому, я по привычке оглядывался, убеждаясь, что нет за мной слежки. Надо было снова привыкать к чувству безопасности. Миссия моя удалась. Это я понял в первый же день, когда меня привели к шефу и когда он, приветливо улыбаясь, сказал:

— Вас хочет видеть король!»