— Я знаю, что бывает, я не с луны свалилась. У Ядзи родители разошлись, да вы же знаете, вы с ней говорили. Но у них все было по-другому, они вечно ссорились, скандалили, так что, когда они разошлись, всем только легче стало, и Ядзька сразу подтянулась по всем предметам. А Стефан — у них совсем другое дело. Стефан ужасно любил Элизу, он ее буквально на руках носил; схватит нас с ней в охапку и подымается по лестнице. Стефан у нас очень сильный. И Элиза никого, кроме него, не замечала. А когда родился Яцек, Стефан на радостях разобрал ограду около дома, а на другой день заново ее поставил. Потому что он мечтал о сыне. А теперь сын у него есть, и сидит этот сын у нас под столом — квартира у нас тесная, знаете, такая современная. А у них отдельный домик с красивой обстановкой, потому что Стефан архитектор. Даже камин у них есть, мы часто перед ним сидели — вот было здорово! И не подумайте, что Элиза какая-то клуша, домашняя хозяйка — нет, она стильная, великолепно одевается, со вкусом. И ноги у нее красивые, и сама она очень красивая, и готовит прекрасно, и всегда у нее хорошее настроение, и никогда она Стефану никаких сцен не устраивала, и машину водит, и остроумная. Стефан сам говорил, я своими ушами слышала, что он самый счастливый человек на земле. А теперь он сказал Элизе, что так дальше жить нельзя. Собрал чемодан, оставил на столе ключи от машины и вообще все ключи, и уехал, мы даже не знаем куда, наверно, к этому чучелу с рыбьими глазами. Ну скажите, как это так получается? Чего он хочет? Чего ему еще надо? Стефан, правда, тоже красивый, но когда они шли вместе, прохожие оглядывались не на него, а на Элизу, и Элизе стоит только захотеть — она не то что одного, троих мужей найдет, но она его любит. И тогда это будет уже не наша Элиза. Никто даже и не подозревал ничего, а теперь Стефан сказал маме, что он давно уже боролся с собой… Вы подумайте только — боролся. Что он давно хотел с этим покончить. Вот и покончил. Положил ключи на стол, а это называется «покончил»! Если уж Элизу нельзя полюбить раз и навсегда, тогда кого же…

— Не плачь, девочка, — сказала пани Мареш. — Ты даже сама не понимаешь, что произнесла речь в защиту брата.

— Я?! В защиту Стефана?! Никогда! Я его ненавижу! За Элизу. Я теперь совсем по-другому к нему отношусь. Папа сказал, что отлупил бы его, если б надеялся, что это поможет. Но Стефан такой же упрямый, как Тереса, моя сестра. Он бы даже позволил отцу себя ударить, а потом все равно поступил по-своему. Я его не понимаю, а ведь когда-то он всему меня учил. Вы знаете, я ему очень многим обязана, когда он ездил в командировку в Норвегию, я ему дала письмо для Тура Хейердала.

— Для кого?!

— Для Тура Хейердала, автора» путешествия на «Кон-Тики» и «Аку-Аку».

— Читала, — улыбнулась пани Мареш. — Тебе что, очень нравятся эти книги?

— Только благодаря этим книгам я еще живу, пани Мареш. Тур Хейердал тоже пошел против всех, он решил опровергнуть теории, которые казались безупречными. Он построил плот из бальзового дерева и переплыл океан.

— Интересно, куда поплывет наш Корчиковский — он ведь тоже строит лодку.

— Да, я знаю, он записался в судостроительный кружок. Стефан разыскивал Тура Хейердала, хотя у него было мало времени, а ему хотелось посмотреть город. Ради меня. Чтобы доставить мне удовольствие. К сожалению, Тура Хейердала не было в Норвегии, но его секретарша сказала Стефану, что ей очень приятно, что дама из Польши — она не знала, сколько мне лет, — интересуется работами господина Хейердала, и господину Хейердалу тоже будет очень приятно. И хотя господин Хейердал польского языка не знает, но по возвращении на родину он обязательно напишет этой даме несколько слов по-английски. Стефан так уж подробно мое письмо переводить не стал, да ничего особенно интересного там и не было, просто, что я его поздравляю и что он молодец, — Стефан сказал только, что мне бы хотелось получить автограф на «Кон-Тики». И оставил секретарше мою книжку, а мне купил другую. Вот какой у меня был брат.

— Вот какой у тебя есть брат, Людмила! Я, конечно, не знаю подробностей, да и не хочу знать, и ты их не знаешь, их знают только они, Элиза и Стефан. Но судя по тому, что ты рассказываешь, не похоже, чтобы его решение было необдуманным. Ты не обязана одобрять его поведение, но и судить не имеешь права. Иной раз со стороны кажется, что человек всего уже достиг, а он там вдруг задает себе вопрос: «Как, неужели это все?» — и понимает, что ничего его в жизни не радует. В таком состоянии человек готов поставить на карту многое, лишь бы зелень снова стала зеленью, а солнце — солнцем. И он начинает искать то, чего у него нет… Понимаешь? Видимо, это и случилось с твоим братом… Конечно, он зря привел ту женщину. Для тебя все это было слишком неожиданно. Он сделал ошибку. Но ведь он хотел получить твое одобрение, согласие, значит, он с тобой считается, а ты говоришь: «Унизительно». Послушай меня, Людка, предоставь это времени. Со временем все выяснится. Ну, желаю тебе получить автограф от Хейердала… Кстати, вот ты сказала, что он пошел против всех. Неужели, по-твоему, он из-за этого ходил нечесаный и немытый? Нет, он старался убедить людей в своей правоте. А поскольку ему не верили — взял и доказал, что был прав. Построил плот, переплыл океан. Он знал, что хочет доказать и почему. И проявил волю, энергию, энтузиазм, настойчивость, использовал все свои знания. Помнишь: «Все представлялось нам неопределенным, но одно нам было ясно. Наше путешествие имело серьезную цель, и мы не желали, чтобы нас ставили на одну доску с акробатами, которые спускаются по Ниагаре в пустых бочках…»

— «…или высиживают семнадцать дней на верхушке флагштока», — докончила Людка.

— «Только не быть в зависимости от фирм, торгующих жевательной резинкой или кока-кола». Смотри, Людка, не вздумай просидеть семнадцать дней на верхушке флагштока! Ни при каких обстоятельствах! И в бочке ниоткуда не прыгай!

— Нам тоже так нравится, что вы даже можете наизусть?

— Да, нравится. У меня хорошая память. Все ваши грехи знаю наперечет. Но предпочитаю я все-таки «Аку-Аку». Нет, кто бы мог подумать?.. Итак, Людмила, чтоб завтра эмблема была на рукаве, сапожки начищены до блеска, голова вымыта и причесана, воротничок сверкал, пуговицы были на месте, тапка починена, а колготки заштопаны синими нитками. И кроме того, сегодня же ты садишься за книги. Ясно?

— Ясно, пани учительница.

— Тогда всего хорошего!

Пани Мареш выбросила в корзинку помятую сигарету, которую она так и забыла закурить. На пороге она на минуту задержалась.

— Перед уходом закрой поплотнее окно, а то уборщица может не заметить, и стекло вылетит.

Людке пришлось выдержать еще две беседы с пани Мареш, хотя в школу она теперь приходила такая чистенькая, что вполне могла служить ходячей рекламой стирального порошка. Причем в таком виде, как будто и жить стало полегче — что ни говори, даже если человек не причесывается и не умывается не просто из лени, а демонстративно, из принципа, чувствует он себя довольно скверно.

Но на душе все-таки скребли кошки. После первого разговора с пани Мареш Людка поняла, что вела себя не так-то уж умно. Очень ей надо, чтобы Корчиковский выкрикивал в пространство: «Эй вы, люди! Видели когда-нибудь живое огородное пугало? Э-э-э-эх!» Вроде бы эти возгласы совсем к ней и не относились (они по-прежнему делали вид, что не замечают друг друга), но Людка-то прекрасно понимала, о чем речь.

Злополучные пять злотых Марек сначала предложил Ядзе отослать в Фонд Помощи Чокнутым Барышням из Хороших Домов, но, поскольку Ядзя не отступала, купил на всю пятерку мятных леденцов, и они с Казиком грызли их ни биологии, пока биологичка не услыхала хруст и не застукала их на этом деле. Корчиковский, как всегда, сумел выкрутиться. Он сказал, что увлекся темой урока и нечаянно разгрыз линзу от цейсовского микроскопа.