— В самом деле, — спохватился пан Касперский. — Двое дерутся, третий в выигрыше. Бальвик, садись. Рахвальский, садись. Спросим-ка мы Абановича, он у нас так и рвется отвечать. Абанович, к доске.
— На бедного Абановича все шишки валятся, а все почему? Потому что я по списку первый и сижу на первой парте, — пожаловался Абанович на ущемление своих гражданских прав.
— Все шишки валятся? Ну что ж, значит, одной шишкой больше станет, — сказал пан Касперский. — Валяй, братец. Задача номер сто семьдесят четыре. Бери задачник. Я, кажется, помешал тебе решать кроссворд — интересно, в какой газете?
— В воскресной «Жизни Варшавы». Ну просто наказанье в первом ряду — ни за что взяться нельзя? В десятом классе пересяду на «камчатку».
— Боюсь, что ты так и останешься в девятом.
— Да ведь вы ничего важного не говорили! А у меня и всего-то не хватало двух слов — номер восьмой по горизонтали, из пяти букв, и номер шестой по вертикали, из шести. Простите, пожалуйста.
— Ничего, дружок, ничего. Вот тебе номер сто семьдесят четвертый по горизонтали, а что у нас в итоге получится — сейчас увидим. Скорее всего, некая отметка из трех букв. В зависимости от того, как мы назовем искомый балл. Однако не стоит торопить события, посмотрим, как мы решим задачу. Ну, о чем ты мечтаешь. Абанович? Мы проходили это на практических занятиях. Долго думать тут нечего. Корчиковский, что я сказал? Повтори мои последние слова. Кажется, ты слушал не слишком внимательно.
— Да я просто ушам своим не верю. Если слух меня не обманывает, вы сказали, что думать нечего. А мне вы всегда твердите: «Вдумайся, Корчиковский!» Где же равноправие, пан учитель? У меня развивается комплекс неполноценности. Абановичу, выходит, можно не думать?
— Ты у меня, Корчиковский, в конце концов доиграешься! Мое терпение тоже может лопнуть. А пока будь любезен, взгляни, как обстоят дела твоего ученого коллеги у доски.
— Вполне прилично, пан учитель, Абанович ведь у нас шахматист.
— Второе место по школе, — вставил Абанович. — А вообще-то я запасной.
— Ты участвовал в городском школьном турнире? — заинтересовался пан Касперский. — Что-то я тебя там не видел.
— За нас играли Корчиковский и Томала из одиннадцатого. Но когда Томала кончит школу, я войду в сборную. Ну, так вроде бы нормально. — Абанович отступил от доски, оглядел ее издали, как живописец только что законченную картину. Затем склонил голову набок и удовлетворенно кивнул.
— Ошибки кто-нибудь находит? — спросил пан Касперский. — Не вижу рук, не слышу возражений. Решено без голосования: Абанович с честью выполнил тяжелую задачу, возложенную на его молодые плечи. Правда, задача была не сказать чтобы непосильная, но за это уж он не отвечает. Сделал, что мог и должен был сделать. Корчиковский, на последнем турнире ты играл, как сонная муха.
— У меня дебют слабый, а потом я разыгрываюсь.
— Наша сила в понимании наших ошибок. Надо тебе подзубрить дебюты.
— Пан учитель, правда, это свинство, американцы нарочно поддались норвежцам, чтобы Польша не попала в финал! — сказал Абанович. — А наши играли со страшной силой, просто исключительно!
— Ты норвежцев не трогай, они-то тут при чем! — крикнула Людка.
— А вот при том: американцы поддались им нарочно! — разозлился Корчиковский и тут же разозлился еще больше, потому что получилось, будто он заговорил с Людкой.
— Вы эти партии разбирали? — спросил пан Касперский, не вступая в спор по национальному вопросу.
— Все до одной, пан учитель! Мы их вырезали. Можем вам показать.
— После уроков. Кто у нас сегодня ассистент?
— Я, — вскочила Янка Крук.
— Итак, сейчас уважаемая ассистентка Крук отведет жаждующие знаний массы в физический кабинет. Проделаем кое-какие опыты. Прошу только идти не со страшной силой, а исключительно тихо, ибо вокруг наши собратья, героически преодолевая трудности, припадают пересохшими устами к чистым родникам науки. И с нашей стороны было бы жестоко и негуманно мешать им. Крук, ты зачем тащишь в кабинет стул?
— Чтоб вам было на чем сидеть, пан учитель.
— А ты, Ковальский? За что ты стукнул Фрончака?
— Так просто.
— Фрончак не боксерская груша. Впрочем, когда он стоит у доски, я начинаю в этом сомневаться. Ну, живо, живо! Внутренним взором я уже вижу вас в лаборатории. А может, вследствие долгой педагогической работы у меня начались галлюцинации и вскоре мне будут мерещиться белые мыши и зеленые верблюды?
«Зеленые верблюды» были явно не лучшей находкой пана Касперского — они могли напомнить классу про зеленого клопа. Людка внимательно огляделась, но с тех пор стольким разным людям давалось столько разных прозвищ, что никто и внимания не обратил. Наверно, даже Корчиковский давно забыл, только она одна и помнит, потому что это касалось ее.
С тех пор как Ядзя ушла из их школы, Людке было очень одиноко в классе. Они столько лет дружили! А Ядзина мама взяла да и переехала в новую кооперативную квартиру в другом районе и заявила, что Ядзе нельзя ездить в школу так далеко. И это за три месяца до конца учебного года! Ядзя плакала, но все было напрасно — у нее, видите ли, в детстве шла носом кровь, хотя сама она ничего такого не помнит. С учебой она, в общем-то, справлялась, во всех школах эн плюс один раз проходит одно и то же. Но привыкнуть не могла ни к своему району, ни к школе, ни к учителям, хотя прошло уже два месяца. Один раз Ядзя прогуляла уроки и приехала повидаться с друзьями, но ведь не пойдешь же в класс — моментально сообщат в новую школу, и она пять часов просидела в уборной, а час со сторожем в раздевалке. В классе ей удалось побыть только на переменках.
Людка три дня сидела на парте одна, а потом несколько дней с Фрончаком, но однажды, видно, у него в башке расхулиганились оловянные солдатики, и он на уроке геометрии уколол Людку в ногу циркулем. Людка заорала благим матом, а математичка, невзирая на объяснения, что это получилось «совершенно случайно», закатила каждому по замечанию в дневник и немедленно рассадила.
— Это было отравленное копье, — прошептал Людке на прощание Фрончак.
Пани Мареш слегка перетасовала учеников и на место Ядзи посадила Кристинку Каминскую, которая Людке даже нравилась, а все-таки это была не Ядзя. Каминская была влюблена в Томалу из одиннадцатого класса и носила с собой пудреницу.
Людка рассказала ей про Того Человека и про четыре большущих свертка, которые Он вытащил однажды из своей «шкоды». Они с Кристинкой решили, что Он, должно быть, коллекционирует произведения искусства — Он так осторожно нес эти свертки, словно в каждом была драгоценная этрусская ваза.
Правда, Кристинка, которая любила детективные романы и не пропускала по телевизору ни одной серии «Кобры»[10], выдвинула предположение, что в свертках лежал разрезанный на части труп, но Людка возразила, что трупы обычно уносят, а не приносят, и этот вариант был отброшен.
Но вот посвятить Кристинку в свой план с макулатурой Людка не решилась. С Ядзей они не успели его осуществить. Правда, Ядзя иногда после школы приезжала к Людке, но Людка постепенно пришла к выводу, что не стоит совать нос в чужие дела. Может, потом когда-нибудь. В общем, там видно будет.
Для Ядзи переход в другую школу только в одном отношении был полезен. Ей не приходилось теперь быть в том же классе, что и Корчиковский, и ничто не напоминало ей, как низко она некогда пала. Хоть и недолго была Ядзя влюблена в Корчиковского, а все-таки, должно быть, чувствуешь себя идиоткой, когда видишь столь неудачный объект своего прежнего чувства. И к тому же чувства безответного. Конечно, взаимность — дело второстепенное. Главное, чтоб было в кого влюбиться, с кем мысленно делиться всеми переживаниями и представлять себе, что будет, если вообще что-нибудь будет… Людка отлично это понимала, но сохнуть по Корчиковскому, которого — весьма сомнительное удовольствие! — видишь по пять, шесть, семь часов в день шесть раз в неделю, ей-богу, совсем не так уж весело. И ведь Корчиковский знал, что Ядзя по нем сохнет. Она не умела сохнуть тайно. С того момента, как Корчиковский сделался для нее центром вселенной, Ядзя смотрела на него неотрывно все уроки подряд и даже во время контрольных работ ухитрялась посвятить этому занятию с четверть часика. На переменках у нее всегда была масса дел к Корчиковскому, и вообще она всячески норовила пристроиться к нему поближе.
