Он говорил по-русски, медленно, и Джинни не переспрашивала, хотя не всё понимала, вернее, не понимая отдельных слов, понимала всё.

— Мама была из другого рода, дальнего и не дружественного. Её родня не простила, и отца многие осуждали, нарушителей законов нигде не любят, может, поэтому меня и отпустили легко. И в школу, и на войну, и в Россию. Близкой родни у меня совсем не осталось. С войны вернулся, род свой, а жить в чужой семье пришлось, даже не у родни.

Громовой Камень замолчал, пристально разглядывая рдеющие поленья в камине. И Джинни смотрела на него, не смея нарушить молчание.

Громовой Камень сглотнул, заставил себя допить остывший чай, поднял на Джинни глаза и улыбнулся.

— Я… расстроил тебя?

— Нет, — ответила Джинни и тут же покраснела, сообразив, что сказала не то. — Извини, я не хотела, я…

— Ничего, — Громовой Камень протянул ей чашку. — Налей ещё, очень хороший чай.

И Джинни радостно захлопотала.

Отпив чая, уже Громовой Камень решил рискнуть.

— А у тебя? Остались родные? Там?

— Нет, — покачала головой Джинни. — Папа… умер, мне и года не было, я его совсем не помню, — и тоже, решив быть предельно откровенной, уточнила: — Он погиб, на войне.

Громовой Камень сдержанно кивнул, мысленно быстро подсчитав и сопоставив, что они никак не могли пересечься. Джинни не то тоже подсчитала, не то догадалась, но перевела дыхание и зачем-то заговорила о шестом классе, таком шумном и озорном. Дети хорошие, но рты не закрывают.

— Да, — засмеялся Громовой Камень. — Как воробьи весной.

Джинни не сразу поняла, и Громовой Камень с удовольствием и очень похоже изобразил воробьиную перепалку. Джинни так смеялась, что едва не перевернула свою чашку. Поговорили о школе и учениках, и даже о последних методических указаниях из Ижорска.

Всё выходило хорошо и как-то само собой. Недопитый чай остывал на столике, верхнюю люстру выключили, так что гостиную освещал только камин, а Джинни и Громовой Камень пересели на диван, устроившись рядом и почти вплотную. Разговор о методике преподавания языков продолжался, но был уже не важен и не нужен.

— А… а вот говорят, что индейцы целоваться не умеют! — вдруг, неожиданно для самой себя выпалила Джинни.

— Проверим? — предложил, нисколько не удивившись, Громовой Камень.

Он решительно, но не грубо обнял Джинни, привлекая её к себе.

— Проверим, — повторил он, уже не спрашивая.

Губы у Джинни были мягкими и тёплыми. Смешно, но целоваться, тем более, в губы, у шеванезов действительно не принято, но ещё в школе его этому научила рыжая Лизка-Лиса, ей было уже шестнадцать, десятиклассница, а он — семиклассник, по школьной терминологии «малёк», и обучение та разбитная девчонка начала почти теми же словами: «Индейцы целоваться не умеют». А потом… всякое потом было. Он многому научился. И целоваться тоже.

Почувствовав, что Джинни задыхается, он отпустил её.

— Ну как? Умею?

— Оу, — тихо вздохнула Джинни, опуская голову на его плечо.

— Не понял, — негромко засмеялся Громовой Камень. — А ну-ка, ещё раз.

В последний раз Джинни целовалась в колледже и даже уже не помнила имени тощего вихрастого парнишки, с которым танцевала на вечеринке у Синди, да, та как раз купила потрясающее обалденно-офигительное платье и устроила по этому поводу столь же офигительную вечеринку. А потом… потом было имение и… и всё остальное, о чём вспоминать совсем не хочется, тем более сейчас. Губы Громового Камня показались шершавыми, но это было так приятно и… волнующе, так необыкновенно, что она уже ни о чём не думала, бесстрашно обнимая Громового Камня за плечи и шею.

Звонок заставил их вздрогнуть и отпрянуть друг от друга.

— Кто это? — Джинни удивлённо смотрела на Громового Камня.

Он пожал плечами, и Джинни уже готовилась сказать, что это, наверное, просто ошиблись дверью или дети шалят, но тут позвонили вторично. Это уже быть ошибкой не могло, и Джинни побежала в прихожую. Громовой Камень поправил съехавший почему-то набок галстук и сел прямо. Прислушался к голосам.

— Оу! — удивилась Джинни. — Привет, Джен.

— Привет, — улыбнулась Женя, входя в прихожую. — Джинни, выручишь?

— Конечно, — сразу согласилась Джинни. — А что случилось? — и тут же: — Оу, какая ты нарядная. Как невеста.

— А я и есть невеста, — засмеялась Женя и, увидев изумление Джинни, объяснила: — Мы годовщину свадьбы отмечаем. Мне такие цветы подарили, Джинни, мечта, во, с Алиску, ни в одну вазу не влезают, а резать жалко, я у вас вазу видела, большую, напольную, не одолжишь?

— Ну, конечно! И много гостей, Джен? Прелесть какое платье!

Громовой Камень слушал доносящийся из прихожий девичий стрёкот и щебет, в котором не только слов не разобрать, но и непонятно, на каком языке стрекочут, и улыбался: все девчонки одинаковы.

— Да, Джен, конечно! — Джинни вбежала в гостиную, щёлкнув по пути выключателем.

Громовой Камень на мгновение зажмурился от слишком яркого света, но тут же открыл глаза.

— Здравствуйте.

— Ой, здравствуйте, — улыбнулась Женя.

Но ни удивляться, ни думать о том, что бы означало присутствие здесь Громового Камня, было уже некогда. Джинни стояла рядом с большой и действительно очень высокой керамической вазой кирпичного цвета. Джинни решительно вынула из неё сухие декоративные цветы: белые плоские кругляши и ярко-оранжевые пухлые бубенчики. Женя такие уже видела на рынке в Старом городе и даже подумывала о покупке, но тогда не стала: слишком большие для её двух вазочек.

— Подойдёт?

— Да, конечно. Большое спасибо.

Воды в вазе не было, и Женя с Джинни попробовали её приподнять. Громовой Камень решительно оттолкнулся от дивана и встал. Теперь лишь бы нога не подвела.

— Я за Эркином схожу, — выпрямилась Женя. — Оставь, Джинни.

Когда она назвала Эркин, Громовой Камень узнал её. Это мать Алисы Мороз из первого класса, жена Эркина, вот не думал, что она с Джинни подруги. Хотя, почему и нет? Живут рядом.

— Ну-ка, — раздвинул он их плечами и взялся за вазу.

Сам не ждал, что получится. Не только её поднять — увесистая, конечно, но терпимо, но и шагнуть к двери, и ещё раз… Ахнув в два голоса, Женя и Джинни побежали перед ним, раскрывая двери.

До коридора добрались вполне благополучно. Нога, конечно, болела, но Громовой Камень привычно не обращал на боль внимания и старался ступать твёрдо.

Женя распахнула дверь своей квартиры, Громовой Камень шагнул, преодолевая боль, и вдруг стало легко: чьи-то сильные руки подхватили и с мягкой властностью отобрали вазу.

— Я возьму, кутойс.

Эркин? Да он, однако… при поном параде, похоже, здесь праздник.

Прихожая наполнилась людьми. Его и Джинни знакомили и представляли, но всё сейчас проскакивало как-то мимо сознания, потому что один из гостей — высокий голубоглазый блондин — настолько походил на Алису, что тут и сомнений быть не могло. И ещё он понял, что гости с той стороны. Разговор большей частью шёл по-английски, хотя старик, которого называли Игорем Александровичем и профессором, был явно русским. Громовой Камень обменялся со всеми рукопожатием, поздравил Эркина, и они с Джинни ушли.

Когда они вернулись в гостиную, Джинни тихонько вздохнула и предложила:

— Ещё чаю?

— Да, — кивнул Громовой Камень. — От чая отказаться не могу.

И пока Джинни суетилась и хлопотала, ставя на огонь чайник и убирая куда-то сухоцветы, Громовой Камень сидел на диване и сосредоточенно глядя на рдеющие в камине поленья, думал. За Алисой приехал её отец с той стороны. Чем помочь Морозу? Эта, как её, женя — мать, и её слово решающее, это на сына отец имеет все права, а у дочери кровь матери. Если Женя согласится отдать Алису, то… то всё, ни по каким законам и обычаям у Эркина прав на Алису нет.

— Гриша, — Джинни осторожно коснулась его плеча.

— Да, — Громовой Камень вздрогнул и вскину на неё глаза. — Да, Джинни.

— Чай готов.

— Да, — он взял чашку. — Спасибо, Джинни.