Марк стремглав бросился наверх в свою комнату за ветровкой.

Эстер рассмеялась:

— Рути, а ты? В одном платье прохладно.

Рут растерянно посмотрела на мать. И Эстер снова рассмеялась, поняв, что Рут попросту забыла о принесённых вещах.

— Ну, идём, покажу, — и обернулась к Ларри: — А ты? Принести тебе?

— Да, — улыбнулся Ларри.

И, стоя внизу, с наслаждением слушал смех, голоса и топот наверху. Его дом ожил! Наконец все трое спустились. Марк в ветровке, Ру в вязаной кофточке и Эстер тоже в вязаном сером жакете. Эстер протянула Ларри его ветровку.

— Спасибо, — Ларри быстро оделся, оглядел… свою семью, да, именно так. — Пошли?

— Пошли, — кивнула Эстер.

Когда они все вместе вышли на крыльцо, Ларри, идя последним, выключил свет, захлопнул и запер дверь.

Вечер пятницы не сравним по размаху гульбы с субботним, но всё равно шуму, толкотни и пьяных хватает и даже с избытком. Но до дома Эстер они добрались вполне благополучно. Подниматься наверх Ларри не стал, простившись с Эстер у подъезда. Теперь они увидятся только в церкви. Подождав, пока Эстер и Рут покажутся в окне и помашут им, Ларри и Марк пошли домой.

Субботнее утро было солнечными тихим. Эстер проснулась рано и, лёжа в постели, смотрела в потолок, привычно размечая по событиям предстоящий день. Сейчас она встанет, приготовит завтрак, разбудит Рут и… и после завтрака пойдёт за платьем. Вернётся домой. Переоденется, переоденет Рут, нет, выкупает и переоденет Рут, примет душ, оденется, и они пойдут в церковь. Встретится там с Ларри. Отец Артур обвенчает их в гулкой пустой церкви, они же никого не приглашали, разве только случайно кто-нибудь заглянет, зевака, которому некуда деть себя субботним днём. Из церкви они пойдут в «Чёрный лебедь» на праздничный обед. И потом домой. На Новую улицу. В свой дом.

Эстер сладко вздохнула и потянулась под одеялом. Как всё быстро, как стремительно всё совершилось. Будто с горки сбежала. Ну… ну всё, пора вставать. Хоть и хочется ещё полежать, понежиться и помечтать, но пора. Она откинула одеяло и встала. В одной рубашке босиком подошла к окну и отдёрнула штору. И комнату залил утренний золотистый свет.

— Мам, — сонно позвала Рут, — уже утро?

— Да, — ответила, не оборачиваясь, Эстер. — Если хочешь, вставай.

Рут вздохнула и, зарываясь в подушку, ответила:

— Я ещё поваляюсь.

Обычно Эстер ей это не разрешала, но сегодня, в такой день…

— Хорошо.

Удивлённая её согласием, Рут села в постели.

— А почему?

Эстер наконец оторвалась от окна и рассмеялась.

— Потому что потому.

И вполне удовлетворённая ответом, Рут опять нырнула под одеяло. Но лежать ей быстро расхотелось, она вылезла из кровати и в пижамке зашлёпала на кухню.

— Мам, а чего…?

— А чего ты неумытая и неодетая? — не дала ей договорить Эстер.

И Рут облегчённо вздохнула: мама была обычная, как всегда.

После завтрака Эстер собиралась за платьем, но Рут заявила, что пойдёт с ней. Все её куклы и игрушки уже там, здесь ей играть не во что. Эстер пришлось согласиться, что сидеть одной дома дочке скучно, а оставить её играть на улице — так потом отмывать замучаешься, а время сегодня дороже денег. И они пошли вместе.

Колетт Перри утверждала, что она француженка, по крайней мере наполовину, и с ней никто не спорил, хотя она больше походила на трёхкровку. Но шила она хорошо, ловко делая из дешёвой материи и блёсток сногсшибательные туалеты. А уж из чего-то приличного она просто чудеса творила.

Платье было не белым и не серым, а нежно-жемчужным, переливчатым. Нижняя юбка из той же ткани, длинная с оборкой до пола, делала его свадебным, а без них — элегантное платье для визитов, и юбку можно носить отдельно, как просто нарядную.

— Спасибо, Колетт, — Эстер медленно оглядывала себя в большом трёхстворчатом зеркале.

— Да, мой бог, Эстер, — Колетт по-свойски подмигнула ей в зеркале, — такой шанс раз в жизни выпадает, я же понимаю. Как покажешься в первый раз, так потом и пойдёт, уж поверьте, мы, француженки, в этом понимаем. Говорят, что мужчину надо удивлять, ну, чтоб не остыл, вы понимаете, а я скажу, что мужчины — толстокожи, как слоны. Его надо удивить один раз, но так, чтобы хватило надолго, чтоб как обалдел, так и не очухался. А каждый раз новое выдумывать, так обязательно где-нибудь, да дашь промашку.

Эстер слушала её болтовню и улыбалась своему отражению, узнавая и не узнавая себя. — Мам, ты так и пойдёшь? — подала голос рут.

— Не сейчас, — ответила Эстер.

И вздохнула: так не хотелось снимать эту роскошь. Но Колетт уже хлопотала с коробками: для платья, для юбки, для цветов.

— Мой бог! — ахнула Эстер. — Как я донесу?!

— Мам, я цветы возьму, — предложила рут.

— Хорошо, — кивнула Эстер, застёгивая своё «будничное, но приличное» платье.

— Да не бери в голову! — Колетт оглядела коробки и позвала: — Жанно! Ты где, бездельник? — и, когда в при мерочную вошёл смуглый голубоглазый подросток, распорядилась: — Отнесёшь заказ мадам.

Эстер взяла свою сумочку и достала деньги. Она их при готовила ещё дома, дважды пересчитала, обернула бумажной полоской наподобие банковской, но всё никак не могла поверить, что отдаст, ведь… ведь это почти, да что там, больше её месячных трат вместе с квартирой и электричеством. И… и деньги не её, их дал Ларри. Ещё в ресторане, когда они обсуждали предстоящую свадьбу, он достал из бумажника, дал ей, не пересчитывая, а сколько достала рука, и очень просто сказал:

— Вот. Купи всё, что нужно, — и улыбнулся: — И всё, что хочешь.

И она пошла к Колетт, и заказала шикарный фасон из дорогой материи, и с надбавкой за срочность.

Эстер протянула Колетт деньги. Ты взяла их, быстро, не разворачивая обёртки, пересчитала и сунула то ли за пазуху, то ли во внутренний карман.

— Ну же, Жанно, поторапливайся.

Жанно легко и ловко взял обе коробки, покосился на Рут, бережно прижимавшую к груди коробку с цветами, и буркнул:

— Пошли, что ли.

— Ты что это себе позволяешь, поросёнок?! — шлёпнула его по затылку Колетт. — Ступай и будь вежлив, тогда и тебе перепадёт. Грубияну чаевых не видать! Ни конфет, ни мороженого не будет.

Жанно ухмыльнулся: умеет мать так повернуть, чтоб и ему перепало. Теперь-то уж точно не забудут. А с таким заказом меньше кредитки не отвалят.

Они шли по улице целой процессией. А возле их дома топтался негритёнок лет восьми с коробкой из цветочного магазина.

— Во, ваш букет, мэм, — выдохнул он, преданно распахивая до предела глаза.

Эстер рассмеялась и кивнула.

— Молодец, отнесёшь наверх — получишь на конфету.

Негритёнок расплылся в блаженной улыбке, но тут же настороженно покосился на Жанно: как бы тот не отнял чаевых. Эстер перехватила и поняла этот взгляд. И, когда они поднялись и вошли в квартиру, сразу забрала букет, дала монетку и отпустила малыша.

— А теперь ты, — она улыбнулась Жанно. — Положи их вот сюда, на диван. Спасибо, держи.

Увидев целых две кредитки, Жанно радостно покраснел и, шаркнув ногой, склонил в полупоклоне — как мать учила — голову.

— Рад был услужить, мадам, заходите ещё, мадам.

И не вылетел, как та мелюзга голопузая, а степенно вышел, с вежливой бесшумностью прикрыв за собой дверь.

Ну вот, Эстер посмотрела на свои часы, дешёвые, но надёжные мужские часы на потёртом кожаном ремешке. Их оставил ей Эд, уезжая на работы.

— Всё равно отберут, — сказал он на прощание. — А ты, если припрёт, продашь. Всё деньги.

Она не продала, сохранила. Ладно. Эстер тряхнула головой. Вымыть и причесать Рут, вымыться самой, переодеть рут и переодеться, и… и будет пора идти. И как она в таком платье пойдёт через весь Цветной к церкви? Но Ларри обещал, что проблем не будет. Ладно, посмотрим.

— Рут, пора мыться.

— Уже?!

— Да, уже. Давай, девочка, не упрямься.

В принципе, Рут была послушной, только иногда, как бы играя, капризничала. Но сегодня не тот день.