— Ладно, мама Фира, — Колька вошёл и встал рядом с Эркином. — Смотришь? Это мы на дембеле. А это батя мой.
— Моряк? — рискнул уточнить Эркин.
— Ну да. А это, — Колька указал на фотографию девушки. — Это маманя моя. Я-то такой и не помню её, это ещё, — он хмыкнул, — ещё до меня. А другой фотки нет.
Эркин задумчиво кивнул. Значит, мама Фира — не мать Кольке, ну да, и молода она для этого, а… а это уже Колькины проблемы, не его.
— Вот, — плечом отодвинув занавеску, в комнату вошла мама Фира. — Попейте чаю пока, а там и обед поспеет.
— Ага, — Колька ловко взял у неё две большие чашки с дымящейся тёмно-янтарной жидкостью и поставил на столик. — Спасибо, мама Фира.
— Спасибо, — улыбнулся и Эркин.
— На здоровье, — кивнула она и вышла.
— Садись, — Колька вытащил из-под столика табуретку, а сам сел на кровать.
Эркин сел на табуретку и взял чашку, вдохнул горьковатый, напомнивший костры на Перегоне запах.
— Чай такой? — удивился он.
— У мамы Фиры он особенный, — засмеялся Колька. — Чай-трезвиловка. Знаешь, как голову проясняет. На травах всяких.
Эркин глотнул обжигающе горячую жидкость. Да, чувствуется что-то… травяное.
— Хорошо?
Эркин молча кивнул в ответ, и Колька довольно ухмыльнулся.
— То-то. Готовит мама Фира… обалдеть, как вкусно. Кабы денег побольше…
— А что, — Эркин и видел, что Кольке хочется выговориться, и не хотел обидеть зряшным любопытством. — Ты один работаешь?
— Ну да, — Колька заговорил тихо. — Сёма, он лежачий, ему спину осколком повредило, руки ещё шевелятся, а дальше всё… А пенсия инвалидная — это ж не деньги, слёзы. На Колобка пенсия за отца тоже… дай бог, чтоб на хлеб хватало. Если б не огород, да не куры с козой, то совсем… кранты. А это ж всё обиходить ещё надо.
— Кроликов ещё можно, — задумчиво сказал Эркин. — Я в лагере слышал, что кроликов держать выгодно.
— Во, — Колька взял со стола и показал ему тоненькую книжку, на обложке которой был нарисован кролик. — В библиотеке взял, — Колька заговорил в полный голос. — Думаем мясных завести и пуховых, чтоб пух ещё счёсывать и прясть.
— Козы тоже пуховые бывают, — поддержал Эркин.
— Слышал. Наша Манька молочная зато. Три стакана как отмерено.
— В день?
— Скажешь тоже, она ж не кошка. В дойку, — гордо сказал Колька.
Эркин изобразил изумление и восторг, и Колька довольно заржал. С той стороны занавески запыхтели и подёргали ткань.
— Закатывайся, — разрешил Колька, подмигивая Эркину.
Отодвинуть или поднять ткань малыш не мог, и потому просто подлез под ней.
— Во, я ж говорю, Колобок, — смеялся Колька. — Лезь сюда.
Сопя от напряжения, малыш забрался на койку, сел рядом с Колькой и очень серьёзно, даже строго посмотрел на гостя. Эркин улыбнулся ему, и мальчишка сначала неуверенно, а потом широко улыбнулся в ответ. Колька взъерошил ему кудрявые тёмные волосы и сказал с нарочитой строгостью:
— Ну, пришёл, так сиди тихо. Юнги без команды голос не подают.
Малыш снизу вверх посмотрел на него и подлез ему под руку, упёршись кудрявой макушкой в подмышку Кольке. Эркин улыбнулся, сразу вспомнив Алису, её манеру так же подлезать к нему или Жене, улыбнулся своей «настоящей» улыбкой.
— Хороший пацан.
— При моём воспитании плохим не будет, — Колька допил свой чай и удовлетворённо фыркнул: — Уф, хорошо!
Эркин кивнул, допивая. Колька легко встал, снял малыша с кровати и взял обе чашки.
— Давай, юнга, отнесём посуду на камбуз, нечего ей в кубрике делать.
Юнга, камбуз, кубрик… это что, не по-русски уже? И, когда Колька вернулся, Эркин сразу спросил об этом.
— Это по-морскому, — рассмеялся Колька. — Кухня — камбуз, матросы в кубрике, офицеры в каюте, а юнга… ну, мальчишка на корабле, будущий моряк. Понял?
— Понял, — кивнул Эркин.
— Вот, — Колька показал на ещё одну фотографию. — А это корабль мой. Катер «Стерегущий». Вот такой, — он показал Эркину оттопыренный большой палец. — Вот такой корабль был. Я-то сначала на «Ревущий» просился, к бате, рапорт писал, а потом не жалел. И команда классная была, во парни.
— Это они? — Эркин показал на фотографию, которую Колька назвал «дембелем».
— Не, это я после госпиталя на линкор попал, на «Север», а «Стерегущего» и поднимать не стали. Нас из всей команды и пятёрки не уцелело, сутки, считай, болтался, пока не подобрали меня. А «Ревущего» ещё раньше подбили, там никто не выплыл. Это на Гнилой Банке. Там страшные бои были. Они всё на север, в обход к Поморью рвались, ну, и мы, насмерть, закрыли проливы.
Он сыпал именами и названиями, которых Эркин не знал, а потому и не запоминал и даже не всегда понимал, о чём говорит Колька, но слушал, не перебивая. А когда Колька замолчал, осторожно спросил:
— А брат твой, тоже моряк?
— Не, Семён в авиацию хотел, по мамкиной дороге, а попал…
— Твоя мать — лётчик?! — изумлённо перебил его Эркин.
— Не моя, Сёмкина, — отмахнулся Колька и засмеялся озадаченному виду Эркина. — Во каким стрелком мой батя был. Как пальнёт, так попадёт. Ну, я в госпитале и получил и на батю похоронку, и от Сёмы, чтоб навестил его, вдвоём ведь остались. Мне, как всем, отпуск на поправку, недельный, дали, я литер выправил и к нему. Я-то в Морском лежал, а он в Горном. Приезжаю, а у него в палате мама Фира сидит. Представляешь, я-то даже не знал, что батя опять женился, — Колька засмеялся и покрутил головой. — Вот так мы и встретились.
— Повезло тебе, — убеждённо сказал Эркин. — Ну, что нашли друг друга.
— Не то слово! — Колька прислушался к шуму за занавеской. — Пошли, с Сёмой познакомишься.
Они вышли в горницу, и тут Эркин понял, почему она показалась ему такой маленькой. Она же разгорожена! Ну да, Колькина выгородка за занавеской и вон ещё одна отодвинута наполовину, открывая рядом с печью высокую кровать с лежащим на ней молодым ещё, вряд ли намного старше Кольки, парнем. Его лицо было бледным и, как показалось Эркину, слегка одутловатым, но он больше Кольки походил на моряка с фотографии.
— Во, Сёма, это Мороз, мы в одной бригаде.
— Привет, — Семён протянул Эркину правую беспалую ладонь.
Эркин пожал её и улыбнулся.
— Привет.
— Слышал, ты на «стенке» хорошо стоял, — улыбался Семён.
— Он не стоял, — Колька придвинул к Эркину табуретку и сел на кровать в ногах Семёна. — Он как сквозь масло прошёл. Двинул раз — и всё. И знаешь, кому? Волкову, ну, Леонтию.
— Ого, — Семён с уважением смотрел на Эркина. — Леонтия сшибить — это силу надо иметь.
— Дело не в силе, он открыто стоял, — охотно поддержал тему Эркин.
— А ты, я заметил, без замаха бьёшь, — подхватил Колька.
— Замахиваться — это время терять, — усмехнулся Эркин и не удержался: — Вырубать надо первым ударом, второго тебе сделать не дадут.
— Верно, — кивнул Семён. — Много драться пришлось?
— Много, — честно ответил Эркин.
Из кухни прибежал и полез к Кольке мальчишка. Но почти сразу вошла, вытирая на ходу руки об угол фартука, мама Фира.
— А теперь спать.
Она очень ловко взяла мальчишку на руки и унесла в соседнюю комнату, несмотря на обиженное хныканье. А они продолжали разговор о «стенке». Эркину рассказали о кулачном бое «сам-на-сам», что там выходят попарно, один на один, а правила те же, хотя и в обхват взять и повалить можно, но это если сумеешь вплотную подойти. Эркин рассказал о ковбойской олимпиаде, о Бифпите, перевёл, как смог, формулу трёх радостей ковбоя, и они все вместе долго взахлёб ржали.
— Ну, это по-нашему, — отсмеялся Колька. — Как с корабля на берег, так то же самое.
Семён смеялся и шутил вместе с ними и, когда мама Фира вошла в горницу, сказал покровительственным тоном старшего:
— Идите есть, драчуны. А я сосну малость. Коль, задёрни меня.
— Ага, — легко встал Колька.
Сразу встал и Эркин. Он не знал, нужно ли прощаться, но Семён уже закрыл глаза, а Колька подтолкнул его в плечо и, отходя, задёрнул за собой занавеску.