— Иван Дормидонтович, можно?

Жариков поставил точку, перечитал запись, закрыл тетрадь и улыбнулся приоткрывшейся двери.

— Конечно, Андрей, заходи. Ты во вторую сегодня?

— Я с ночной, Иван Дормидонтович. В душ только сходил и поел, — Андрей сел на стул перед столом. — Я на минутку. Шерман… ушёл?

— Да, он выписался и ушёл. А что? Ты хотел поговорить с ним?

— Нам не о чём разговаривать, Иван Дормидонтович. Я о другом. Иван Дормидонтович, мы приглашаем вас к нам. Послезавтра двадцатое. Мы хотим отметить, — Андрей улыбнулся. — День Свободы, Иван Дормидонтович.

Жариков мгновенно понял и кивнул.

— Спасибо за приглашение, Андрей, приду обязательно.

— Мы в холле у себя, в шесть собираемся. Мы, — Андрей смущённо улыбнулся, — кому во вторую и в ночную выпадает, подменились все. Все будем.

— Спасибо, — повторил Жариков.

Он хотел спросить, кого ещё пригласили, и почему в холле, а не в столовой, где праздновались все дни рождения, праздничные даты и тому подобное, но Андрей сказал сам.

— Мы ещё Юрия Анатольевича позвали. И Тётю Пашу. И подумали, что остальные обидеться могут, ну, они же тоже спасали нас, но… — Андрей неопределённо повёл рукой. — Но это же другое.

— Я понял, — кивнул Жариков. — И потому в холле?

— Да.

— Ну и зря. Никакой обиды не будет. Это ваш праздник, и вы сами решаете, кого хотите видеть. А в холле вам будет тесно. Договаривайтесь со столовой.

— Хорошо, я поговорю с парнями, решим, — Андрей встал. — В среду в шесть, Иван Дормидонтович. Мы будем ждать.

— Спасибо, обязательно.

Андрей прислушался.

— Идёт уже, — и улыбнулся. — Всё, пойду отсыпаться, Иван Дормидонтович.

— Хорошего отдыха, — улыбнулся в ответ Жариков. Распахнулась дверь, и на пороге встал Чак. Быстро внимательно оглядел Жарикова и Андрея.

— Спасибо, Иван Дормидонтович, — Андрей, будто не замечая Чака, заканчивал разговор по-русски, — до свидания, — повернулся к двери и перешёл на английский: — Привет, Чак.

— Привет, — нехотя ответил Чак, пропуская его мимо себя из кабинета и закрывая за ним дверь. — Добрый день, сэр.

— Добрый день, — кивнул Жариков, привычно щёлкая переключателем. — Проходите, садитесь, Чак.

Чак, тщательно выбритый и причёсанный, в госпитальной пижаме, прошёл к столу, сел на своё обычное место.

— Как вы себя чувствуете?

— Очень хорошо, сэр, спасибо.

Чак говорит спокойным, вежливо равнодушным тоном. Жариков расспрашивает его о здоровье, самочувствии, успехах в тренажёрном зале. Чак отвечает вежливо, точно и кратко.

— Вы ходили вчера в город?

— Да, сэр, — быстрый настороженный взгляд. — Немного погулял, сэр.

Жариков кивает. Это уже второй выход Чака в город. В первый раз, три дня назад, он вышел, прошёлся по соседним улицам и вернулся.

— Я ходил в Цветной квартал, сэр, — Чак говорит осторожно, тщательно скрывая внутреннее напряжение. — Узнавал, как здесь с работой, сэр.

— И что же?

Чак усмехнулся, и усмешка вышла невесёлой.

— Грузчиков и без меня хватает, сэр. А другой работы здесь для цветного нет, сэр.

Жариков снова кивнул. Всё правильно: Чак начал думать о будущем. Неделю назад он пообещал Чаку, что того выпишут до Рождества. И вот… осмотрителен, что и говорить.

— Вы решили вернуться в Колумбию, Чак?

— В большом городе легче с работой, сэр.

— Что ж, вполне логично. Будете искать работу грузчика?

Чак пожал плечами.

— Другой мне никто не даст, сэр.

— Но вы же шофёр.

— Да, сэр, — Чак снова невесело улыбнулся. — Могу работать шофёром, секретарём, камердинером, но… кому я могу сказать, где я этому научился, сэр? И…и всё это не ценится. А телохранителем я работать не могу. Мне теперь самому нанимать надо, чтобы меня охраняли.

— Что, проверили себя? — тихо спросил Жариков.

Чак угрюмо кивнул, потёр припухлость на скуле.

— Я… я убежал. Мне теперь нельзя здесь оставаться, сэр. Они уже знают, что я… что меня можно бить.

— А в Колумбии?

— Там меня боялись, — Чак говорил, глядя перед собой в пол. — Крепко боялись. На старой памяти первое время продержусь, сэр.

Интересное решение. Неплохой психолог Чак.

— С Гэбом вы поэтому не общаетесь?

— Да, сэр. Не задираться не можем. А без толку язык бить… незачем. Он сам по себе, сэр, я сам по себе.

— Что ж, это ваше право. Когда вы хотите, чтобы вас выписали?

— Чем скорее, тем лучше, сэр.

— Я отправил представление на вас в Комитет защиты узников и жертв Империи. Если его примут, вы получите безвозвратную ссуду.

Чак заинтересованно поднял голову.

— Спасибо, вы очень добры, сэр, но…

— Почему я это сделал? — улыбнулся Жариков.

Чак настороженно кивнул.

— Потому что сами вы этого не сделаете. А деньги на первое время вам нужны.

— А… прошу прощения, сэр, на Гэба вы тоже… написали?

— Да. Как тошлько придёт ответ из Комитета, вас выпишут.

Чак незаметно облизал внезапно пересохшие губы. Сколько бы это ни было, но добраться до Колумбии ему хватит. И кое-как дотянуть до… нет, при этом чёртовом беляке об этом даже думать не стоит, насквозь ведь видит, чёрт белохалатный. Ишь как смотрит, улыбается. Надо переводить разговор.

— Ещё раз спасибо, сэр. Право, я не заслужил такой заботы, сэр.

— Не за что, Чак, — Жариков видел, как тот мучительно ищет новую тему для разговора, но не спешил прийти на помощь.

— Прошу прощения, сэр, я не поздравил вас с вашим праздником, — начал по-прежнему осторожно Чак. — Я только сегодня узнал об этом. Ещё раз прошу прощения и поздравляю.

Жариков улыбнулся. В пятницу отмечали День Победы, годовщину полной и безоговорочной капитуляции Империи. Понятно, что в городе не было никаких признаков праздника, но в госпитале было шумно и весело, кроме палат с местными. Не знать Чак не мог, но, видимо, посчитал этот праздник «делом белых», как говорят бывшие рабы, а его, дескать, не касается. А теперь выкручивается.

— Спасибо за поздравления, Чак. А то, что в среду, двадцатого, годовщина Освобождения, вы знаете?

Чак пожал плечами.

— Слышал, конечно. Но… но у каждого свой… День Свободы, сэр.

Вы правы, Чак. И ваш день ещё не наступил?

Чак снова пожал плечами.

— Я ещё не думал об этом, сэр.

— Хорошо, — кивнул Жариков. — Разумеется, какой именно день считать днём освобождения, каждый решает сам.

Разговор плавно закруглился, Чак ещё раз поблагодарил, попрощался и ушёл.

В коридоре Чак, проверяя себя, обшарил карманы пижамной куртки, хотя помнил, что оставил сигареты в палате. Сейчас бы, конечно, напиться было бы лучше, но… но нарываться, да ещё перед самой выпиской не стоит. Ещё ссуду тогда зажмут.

Уже у входа в их отсек ему встретился Гэб. В коридоре никого не было, и они остановились поговорить.

— Ты как?

— В порядке. Выписывают?

Чак кивнул.

— Дня через два-три. Под праздник как раз.

— Это под какой? — равнодушно удивился Гэб.

Его равнодушию Чак не поверил. Но Гэб всегда был такой, что ему всё по фигу, а на самом деле он хитрый и проныра. За жратвой первый, а в работе так пусть другие отдуваются.

— Ты в город ходил? — по-прежнему равнодушно поинтересовался Гэб.

— Пошлялся малость, — небрежно ответил Чак.

— Вижу, — насмешливо хмыкнул Гэб.

Вообще-то за такую ухмылку — заметил, сволочь, скулу — надо сразу врезать, но выдавать свою тайну нельзя. И Чак ограничился кратким:

— Какого хрена, недоумок, тогда спрашиваешь?

— А твою брехню выслушать.

Гэб обошёл его, как столб, и быстро удалился по коридору. Чак бессильно выругался ему в спину. И тут же сообразил, что и Гэб его не ударил. А хотел. И стойку как раз нужную держал. Значит, и у Гэба та же история. Уже легче.

У себя в палате Чак сразу взял с тумбочки сигареты и закурил. Подошёл к окну. Вроде опять моросит. Ладно. Чёрт с ним, с Гэбом. И тысяча чертей с этими праздниками. День Освобождения. Будто это так легко…