— Опять? — грозно спросила Женя.

— Я говорю правду.

Он укрыл, закутал Женю, обнял, притягивая к себе.

— Можно? Можно так полежим?

— Конечно, — Женя поцеловала его в щёку. — Тебе хорошо?

— Лучше не бывает.

— Знаешь, — Женя погладила его по затылку, провела пальцами по его шее, — знаешь, я так мечтала об этом. Ну, чтоб ты был рядом, не уходил, чтобы просыпаться рядом. Правда, хорошо?

— Да, — убеждённо ответил Эркин.

Он не мог оторваться от Жени, хотя понимал, что больше сегодня ничего не будет, нельзя, да и незачем. Женя… Женя пустила его, и вот так лежать, просто лежать рядом с ней, чувствовать, ощущать её… это уже счастье. Что бы ни было, как бы ни было, сейчас он счастлив. Три страха у спальника: повредиться, загореться и влюбиться. Повредишь лицо или тело — не пройдёшь сортировку, загоришься — сам не кончишься, так тебя кончат, а влюбишься — работать не сможешь, сам голову о стенку бей или подушку у сокамерников проси. И вот все три у него. Влюбился, перегорел и лицо повредил. И живёт. Он любит, и… и его любят. Он уже понимает это. Только ради любви Женя простила его, пустила к себе…

Женя ровно, сонно дышала, уткнувшись в его плечо. Эркин медленно, плавно распустил мышцы, откинулся на спину, ещё раз поправил одеяло и, уже засыпая, подумал, что кровать у Тима хреновая: звенеть будет. И жалко, что темно так в спальне, он совсем и не видел Жени, и сам ей не показался. И… и если цветы ещё… Тим вчера обмолвился, что его дом, дескать, будет не хуже, чем у тех белых сволочей. И тут Тим прав, конечно, так что и он отставать не будет. Ну, насчёт гостиной или столовой он сказать ничего не может, не бывал, не видел. А вот спальня… У той беляшки шикарная спальня была. Конечно, такая им и не нужна, но чтоб и не кабина в Паласе. Кровать, шкаф, тумбочки у кровати и… да, трюмо, как это? Трельяж. Это всё нормально и хорошо.

Женя лежала на его левом плече. Эркин ещё раз поправил укрывающее их одеяло и закинул правую руку за голову. Улыбнулся, не открывая глаз. Вот и всё, вот всё и хорошо, всё хорошо… Господи, я не знаю, есть ли Ты и есть ли Тебе дело до нас, но… но, если всё так, как говорил поп в Джексонвилле, и Ты есть и слышишь нас, то я прошу об одном. Оставь всё так, как есть. Я не прошу о помощи, прошу… нет, не знаю, как сказать, но оставь меня жить по-своему. Поп говорил, что Ты испытываешь нас, посылая страдания, чтобы потом вознаградить. Мне не надо никакой награды, Господи, я прошу Тебя, забудь обо мне и моих близких…

Он осторожно, чтобы не потревожить Женю, вздохнул. Надо спать, Жене завтра с утра на работу. И ему… странно как, что знаешь заранее, к какому часу прийти и что будешь делать. И зарплата. Ребята в бригаде говорят — получка. Он получил за семь дней пятьдесят два рубля пятьдесят копеек. И Ряха отдал долг. При всех. Двадцать три рубля. Он вспомнил жалкое лицо Ряхи, дрожащие пальцы, отсчитывающие рубли, и поморщился. Хоть и шакал Ряха, а всё же… ему двадцать три рубля, да на бригаду десятка, сколько ж у Ряхи осталось? Получили остальные… он видел цифры, когда расписывался, да, по семьдесят пять, и осталось у Ряхи до получки сорок два рубля. Если Ряха один, то перекрутится, а если семейный… Говорили, что когда своя семья, то без своего огорода и другого хозяйства туго. Но это проблемы Ряхи. Да и какая семья у шакала может быть… Нет, это чужие проблемы, а у него свои. Как они сегодня считали с Женей, им должно хватать. Но это у них ссуда комитетская сзади, спину им прикрывает, не будь её… долго бы им пришлось на полу спать, а уж о гарнитурах и не мечтать.

Женя вздохнула, потёрлась щекой о его плечо, приникла к нему. Эркин улыбнулся: теперь-то уж точно всё будет хорошо.

Оправив письмо, Ларри стал ждать. Нет, жизнь в имении шла, как и раньше, обыденно, с обычными происшествиями, радостями и скандальчиками. До ленча общие работы, с ленча до обеда в мастерской, с обеда до вечернего кофе собственное хозяйство. Постирать, зашить, позаниматься с Марком, почитать самому… Он и думать о письме забыл. Просто более тщательно следил за собой и за Марком. Чтобы если что, было не стыдно. Белиберды у него накопилась большая коробка. Он отобрал рождественские подарки, обиняком поговорив со Стефом, кому бы что хотелось получить, а остальное собрал, чтобы отдать Фредди. Фредди обещал продать всё это в городе. Что очень правильно: не сам же он поедет в город, не зная ни цен, ни торговцев и не имея патента на право продажи. Кольца с печатками для Фредди и Джонатана были готовы. Ларри ещё раз проверил отпечатки. Контур получался чистый. Изящное и точное переплетение FT на одном кольце и JB на другом (или лучше написать названиями букв: эф-ти и джей-би?). И ждать Рождества он не будет, разумеется. Это же не подарок, это… это совсем другое. Как тогда…

…Хозяин в лупу рассматривает подвеску, осторожно поворачивая её пинцетом.

— Асимметричность камня скрываешь асимметричностью оправы, так?

— Да, сэр.

— Дескать, не камень подвёл, а так и было задумано, — улыбается Хозяин.

Он с улыбкой кивает.

— Что ж, Ларри, вполне, — Хозяин откладывает лупу, не глядя нашаривает штамп и… и ставит своё клеймо. — Благословляю, Ларри, в добрый час, — и, качая головой, совсем тихо: — Мазлтов…

… Ларри протёр кольца, присовокупил к ним две маленькие круглые коробочки с пропитанные чернилами губками, тоже золотые, но анонимные — без монограмм — завернул всё в носовой платок и спрятал в карман джинсов. Оглядел мастерскую. На столе только приготовленная к продаже бижутерия. Можно звать Марка.

— Марк.

Ждавший за дверью отцовского зова, мальчишка пулей влетел в мастерскую. Ларри улыбнулся его готовности бежать, что-то делать и… и вообще!

— Сбегай, посмотри, где сэр Фредди и сэр Джонатан.

— Ага, — Марк метнулся к двери и остановился. — Позвать их сюда, да, пап?

— Ты сумеешь сделать это вежливо? — сощурился Ларри.

— Прошу прощения, сэр, но не соблаговолите ли вы зайти в мастерскую, — выпалил Марк и выжидающе посмотрел на отца.

— Да, правильно, — кивнул Ларри. — Но не тараторь, говори чётко и не забудь поклониться.

Ларри отпустил сына и достал свёрток. Раз они придут сюда, то надо подготовить. Он аккуратно развернул платок на столе, разложил кольца и коробочки, одёрнул рукава белого халата. Он купил его ещё в Спрингфилде вместе с инструментами и надевал только для серьёзной работы. Смены-то у него нет, а стирать каждый день — застирается быстро, посереет и потеряет форму.

— Пап! — влетел в мастерскую Марк. — Они идут, они в конюшне оба были, — и дрогнувшим от обиды голосом: — Мне уйти, пап?

Ларри кивнул.

— Да, — и счёл всё-таки нужным объяснить. — Привыкай, Марк. Я буду сдавать работу, тебе ещё рано. И запомни, Марк…

— Ювелирное дело не терпит болтовни, — закончил фразу Марк и улыбнулся. — Правильно, пап?

— Да, — Ларри погладил сына по курчавой голове. — Иди пока к Мамми, Марк. Помоги ей.

— Ага, — кивнул Марк.

Ларри улыбнулся ему вслед. Эту улыбку и увидели, входя в мастерскую, Джонатан и Фредди. И не смогли не улыбнуться в ответ.

— Благодарю, что оказали мне честь, — поклонился им Ларри, коротким жестом приглашая к столу, где на развёрнутом платке лежали два золотых кольца-печатки и две коробочки для губок.

Ларри молча следил, как они рассматривали и примеряли перстни, как Джонатан, а за ним и Фредди пробовали на листе бумаги отпечатки. Может, это и не самая тонкая работа, но… но это больше, чем просто работа. Поймут? Поняли!

— Спасибо, Ларри, — Джонатан, улыбаясь, смотрит ему в глаза.

— Спасибо, Ларри, — Фредди рассматривает свою руку с кольцом на пальце, как незнакомую вещь.

— Счастлив, что вам понравилось, сэр, — улыбнулся Ларри.

Улыбнулся и Фредди.

— Ты молодец, Ларри. Бижутерию отсортировал?

— Да, сэр, — кивнул Ларри.

Он уже протянул руку к стоящей на краю стола коробке и замер. Потому что услышал ровный рокот автомобильного мотора. Джонатан и Фредди быстро переглянулись и пошли к двери. Ларри, на ходу сбрасывая белый халат, за ними.