— Э-эри-ик! Доброе утро, Эрик.

Алиса, как всегда, упоённо кувыркнулась на постели, ударившись, тоже как всегда, о его спину.

— Эркин, а почему ты такой твёрдый? А мы тянуться будем? Мам, а Эрик жмурится.

— Алиса, хватит. Пошли умываться.

Женя сдёрнула Алису с кровати, но та вывернулась и затеребила Эркина.

— Эрик, ну, давай, ну, пошли тянуться.

«Тянуться» она говорила по-английски. Как и сам Эркин, который не знал, как это правильно перевести на русский, а русское слово «гимнастика» почему-то не шло на язык.

Наконец Женя увела Алису, и Эркин смог встать. Натянуть трусы, быстро перетряхнуть простыню и одеяло, застелить кровать по-дневному, отнести халат в ванную. На обратном пути его перехватила Алиса, уже умытая, в трусиках и маечке.

— Эрик, идём тянуться?

— Да, — кивнул Эркин. — Идём.

— Идите-идите, — крикнула из кухни Женя. — Я закончу и тоже приду.

И это тоже было обычным, как всегда, как каждое воскресенье.

Алиса старательно делала всё, что показывал ей Эркин, что он помнил из того, уже такого далёкого прошлого, когда их, уже отобранных в спальники, ещё не делили на мальчиков и девочек. Потом пришла Женя, тоже в специальных трусиках и маечке — своей чудом сохранившейся со времён колледжа спортивной форме. Они ещё немного позанимались втроём, и Женя увела Алису, а Эркин уже в одиночестве закончил свой комплекс.

Блаженное чувство владения своим телом, сознание своей силы и ловкости. Да, ему не надо качаться, нарабатывать силу, этой нагрузки ему на работе вполне хватает. Да, теперь он понимает, что это такое — заматереть. А тяжелеть ему нельзя: Женя такая хрупкая.

Ну вот, теперь в ванную, быстрым душем смыть пот и на кухню, запахи оттуда… ну, просто обалденные.

Дождь всё не кончался, и за завтраком решили, что никуда они сегодня не пойдут, занятий и дома полно.

Как Андрей и думал, он успел и умыться, и собраться, и чаю выпить, и расплатиться за постель и чай. Проводник вернул ему билет. Зачем он теперь, Андрей не знал, но — на всякий случай — спрятал в карман к маршрутному листу.

Утро было солнечным и прохладным, как в Алабаме на самом исходе зимы. Ну да, здесь же весна только начинается. С Алексеем и Константином он простился ещё в поезде. Хорошие мужики, что и говорить, везёт ему с попутчиками. А большой, видно, город, вон какой вокзал, не сравнить с Рубежиным. На часах шесть сорок пять. Комитет, наверное, с восьми, ну так не зима, можно и погулять, город посмотреть. Но… чем чёрт не шутит, проверим. Вдруг там круглосуточно дежурят?

Комитет располагался рядом с вокзалом. Андрей попробовал дверь и, к его удивлению, она открылась. Обычная канцелярская комната. Четыре стола пустых, а за пятым полуседая женщина.

— Доброе утро, — улыбнулся Андрей. — Я не вовремя?

Она с трудом, словно что-то преодолевая, улыбнулась ему.

— И тебе доброго утра. Нет, у нас всегда вовремя. Транзит, конечная?

— Транзит, — Андрей протянул ей свой маршрутный лист. — Билет, ну, который сюда, нужен?

— Если сохранил, давай, для отчёта пригодится, — ответила она, заполняя графы в толстой регистрационной книге. И удивилась: — На Загорье? Чего это тебя в такую даль несёт?

— А название красивое, — ответил он подготовленной ещё в лагере фразой.

— Ну, удачи тебе там, в Загорье.

Зарегистрировав его, она выдала ему два талона: на обед в столовой и паёк.

— И билет вот. Поезд на Ижорск вечером. Вот, смотри, на билете указано. Можешь погулять, город посмотреть, — она улыбнулась уже свободней. — Город у нас красивый. Счастливо.

— Спасибо, и вам счастливо.

Закрыв за собой дверь, Андрей перевёл дыхание. Вот, ведь и знал, что бояться нечего, а вся спина мокрая. Ну, что ж, посмотрим Иваньково. Сумку только в камеру хранения закинем, чтоб с собой не таскать. И до пол-одиннадцатого гуляй, Мороз, вот тебе полгроша и ни в чём себе не отказывай.

Привокзальная площадь ещё полупустая, пара лотков с сонными продавщицами, а машин и прохожих мало. От площади лучами звезды расходятся улицы. По которой идти? А не всё ли ему равно?

Шёл не спеша, разглядывая витрины ещё закрытых магазинов и лица встречных. А если… а чёрт, как он сразу не сообразил, он же может сходить в баню, а там есть и парикмахерская, подстрижётся заодно, а то оброс, и вообще… Правда, вещи все оставил, о не возвращаться же.

И у первого же встречного, Андрей спросил о бане. Невысокий, в выцветшей военной форме с пушечками на петлицах одноногий мужчина охотно объяснил ему дорогу. Объяснил так, что когда Андрей, поблагодарив, пошёл в указанном направлении, то приметные магазины, заборы и колокольни словно сами собой возникали перед глазами и вели, передавая друг другу, пока он не оказался перед резными дубовыми дверями с витиеватыми буквами наверху: «Селезнёвские бани». Таблички с часами работы он не нашёл и нерешительно толкнул дверь.

Просторный залитый светом вестибюль. Мраморный, выложенный узором пол, стены в зеркалах и искрящихся хрустальных шарах настенных ламп — Андрей не сразу вспомнил нужное слово — бра.

— Банька с утреца — самое оно.

Мужчина в белой до слепящего блеска рубахе навыпуск улыбался радушно и с ласковой хитрецой. Андрей и рта раскрыть не успел, как тот, сразу определив, что перед ним приезжий, веско сказал:

— Это ты молодец, что сразу к нам. Наши бани на всю Россию славятся. Чтоб в Иванькове у Селезнёва не попариться — да распоследним дураком надо быть. К нам из Царьграда за настоящим паром приезжают. Сейчас мы тебе полным-полнёхонько всё сделаем. На полную твою сумму, сколь выложишь.

Андрей кивнул и попробовал заикнуться, нельзяч ли, скажем, с одеждой что сделать.

— Что надо простирнём, что надо погладим, брюки тебе на стрелку отпарим.

И Андрей с рук на руки передали другому такому же белорубашечнику. Помня правило Эркина: не знаешь что делать, делай что велят, — правило, которое и его не раз выручало, Андрей не спорил и не сопротивлялся. Да и с чем спорить? С просторным предбанником, где диваны, обитые малиновым бархатом, покрыты белыми, хрустящими от крахмала простынями, а над спинками зеркала в позолоченных резных рамах. Мыло, мочалка, веник, да всё, что нужно, появляются как сами собой из воздуха. Всю одежду забрали и унесли, чистить, стирать и гладить, заверив, что ниточки не пропадёт. Селезнёв такого, чтоб гостя хоть в мелочи какой обидели, никогда не терпел и внукам-правнукам своим наказал. Проходя в мыльную, Андрей мельком увидел себя в огромном, чуть ли не во всю стену зеркале. И нахмурился. Долговязый, белокожий и нескладный, в розовых бугристых полосах шрамов и рубцов… Ладно, были бы кости, а мясо нарастёт.

Немолодой банщик в мыльной сочувственно покачал головой.

— Эх, война-паскудница, что натворила.

— Ничего, отец, — улыбнулся Андрей. — Раз выжили, то и проживём.

Он мылся, парился, плескался в бассейне, и опять в парную, а оттуда в бассейн, и на мраморном подогретом столе его размяли всего, а потом в простыне разнеженно пил шипучий сладкий морс, а ещё его и побрили, и подстригли, красиво закруглив кудри. Одежда, чистая, отглаженная, пахнущая довольством… Андрей понимал, что втёрся в дорогое заведение, и не за просто так за ним, как за царём ухаживают, но… но однова живём! Это… это ж как там, в Рубежине в буфете, и как в Бифпите гуляли. Там — королевский ужин, здесь — царская баня. Так что всё путём, всё правильно. И сколько бы не стоило… да нет, должно хватить. И вон, предбанник ещё не битком, но народу явно прибавилось, свободных диванов почти нет. Не он один по-царски гуляет.

В вестибюле, расплачиваясь, он протянул тому, встретившему его, десятку уточнив:

— Хватит?

— Хватит- хватит, — ответили ему. — Иди, парень, с богом, удачи тебе.

И даже сдачи отсыпали.

Андрей, не считая, сунул звенящую горсть монеток в карман и вышел на улицу, очутившись в залитом солнцем гремящем, многолюдном городе в разгар воскресного, чуть ли не праздничного дня. Это ж сколько он в бане был? Ну… ну ни фига себе!