— Не надо.

Андрей сам не заметил, как заложил руки за спину, сцепив пальцы, и молча смотрел, как таможенник перебирает его вещи. Рубашки, трусы, носки — всего по три, четвёртая смена на себе, два полотенца, пакет с мылом и мочалкой, бритвенный прибор, зубная щётка и уполовиненный тюбик с пастой, кружка, миска, складной столовый прибор — ложка, вилка и нож на одной рукоятке, всё-таки прельстился: и всегда нужно, и за оружие не посчитают. И всё, больше у него ничего нет. Но смотри, как аккуратненько, всё, как лежало, так и лежит. В Мышеловке их так же шмонали. А теперь что, личный досмотр? Раздеваться?

Но, к его удивлению, этого тоже не понадобилось. Ему отдали его вещи и показали на следующую дверь.

— Проходи.

— Ага, спасибо, — Андрей подхватил сумку и пошёл к указанной двери.

И не обернулся, хотя услышал за спиной голос Тошки и шлепок заплечного мешка о стол.

В следующей комнате снова барьер. Ему вернули его удостоверение и маршрутный лист, выдали деньги: сотенная, пятидесятирублёвка, четыре десятки, две пятёрки, и три рублёвых бумажки. Билет на поезд и талон на паёк. Андрей заложил бумаги в карман, а деньги в дешёвенький, купленный в лагерном киоске кошелёк. Всё?

— Поезд через два часа. Паёк в буфете, — и улыбка. — Счастливо тебе.

— Спасибо, — ответно улыбнулся Андрей.

Неужели вот так, так легко прошло то, о чём чуть ли не с суеверным страхом шептались в курилке, боясь говорить в голос, чтобы не сглазить, не спугнуть удачу, о чём мечтали ещё там… Вот он, по-ночному холодный воздух, резкий свет вокзальных фонарей, серый блестящий от вечерней росы асфальт… Это уже Россия? Он прошёл?!

Не спеша, раскачивая сумку, Андрей шёл к сияющей, рассыпающей искры — глаза, что ли, слезятся? Только этого не хватает! Он досадливо проморгался, чтобы прошло — вывеске. Просторный зал с жёсткими скамьями-диванами, людей немного, многие спят, сидя или полулёжа. Буфетный прилавок. Ну-ка, чего тут есть пожрать?

Он отдал буфетчице талон и получил уже знакомый пакет с пайком, сунул его в сумку и стал рассматривать прилавок. Чаю, конечно, а к чаю чего? С рыбой почём?

— По двадцать пять копеек, а чай гривенник.

— Ага, а, — и с еле ощутимой заминкой, — вот эти?

— С икрой? По пятьдесят.

Ну, была — не была, однова живём! Он взял два бутерброда с икрой и четыре с рыбой — все разные, два стакана с чаем и большой облитый шоколадом — буфетчица подсказала название — эклер с кремом. Два сорок две.

— Широко гуляешь, — улыбнулась буфетчица, помогая ему собрать стаканы и тарелочки в удобную для переноски пирамиду, — по-русски. Стаканы потом верни, залог получишь.

Андрей донёс свою добычу до ближайшей пустой скамьи, аккуратно поставил, сел, достал из кармана и расстелил носовой платок. Он устраивался обстоятельно, не спеша. Никто не отберёт, и никому не надо ничего объяснять. И наконец, всё расставив и разложив, Андрей сделал первый, самый важный глоток. Чай был действительно с сахаром. И лучше лагерного. Смешно, но он за два месяца привык, что лагерь — это место, где ждут визу и выезд, а не то, что раньше. Ну да, тогда — concentration camp, или ещё так называлось: camp high isolation, (дать перевод или не надо?) будь они прокляты трижды и четырежды. Икра чёрная, икра красная, рыба белая, красная, розовая и сероватая с жёлтыми прожилками. Названия он не посмотрел и не спросил, да и неважно это. Андрей ел не спеша, разминая языком о нёбо тающие во рту кусочки, наслаждаясь незнакомыми упоительными вкусами.

Занятый своим, он заметил Тошку и Кита, только когда они подошли к его скамье, неся тоже по стакану с чаем и тарелочке с бутербродами.

— Широко гуляешь! — ухмыльнулся Тошка.

— Однова живём! — залихватски ответил Андрей, выругавшись про себя.

— Оно так, — кивнул Кит.

Ели каждый своё, не заглядывая друг другу в рот.

— Когда едешь?

— Сейчас, — Андрей дожевал бутерброд, запил его последним глотком и взялся за другой стакан, уже с эклером. — А вы?

— Мой в полночь, — весело ответил Тошка. — А ты, Кит?

— Через час, — ответил Кит.

Глядя прямо перед собой, он устало и, явно не замечая вкуса, жевал бутерброд с колбасой.

— Поезд на Иваньково отправляется с третьего пути, — гнусаво сказали под потолком.

Андрей вытряхнул в рот последние капли чая и встал. Повесил на плечо сумку и улыбнулся.

— Мой. Всем удачи!

— И фарта, — кивнул Тошка.

— Россия велика, а земля мала, — улыбнулся Кит. — Может, когда и встретимся. Счастливо.

И шумно вздохнул, закончив свою тираду.

— Счастливо, — попрощался Андрей.

Стаканы буфетчице, звенящую мелочь в карман ветровки и быстро, не оглядываясь, на выход. Где там третий путь?

Народу не так уж много, но всё же он не один, а в толпе всегда легче. Ага, вот он, десятый вагон. Проводник у двери. Показать билет? Пожалуйста.

Внутри вагон очень походил на барак, только занавесок нет. Андрей нашёл своё место. Нижнее? Ну, посмотрим по соседям, может, и не опасно.

Андрей бросил на полку сумку, снял ветровку — конечно, надёжнее, когда всё твоё на тебе, вот и парился. И усмехнулся: он парился, а Тошка с Китом, небось, сварились, у них-то куртки ватные. И тут же забыл о них. Всё, это тоже отрезано, осталось в прошлом. Так, будем устраиваться. Ну, мыло, полотенце и бритвенный прибор с зубной щёткой лучше достать, паёк и кружку, нож с ложкой — тоже. Буханка и банка ему на сутки. Не пошикуешь. Но, может, удастся что-то по дороге прикупить. Сумку он заложил в ящик под полкой, паёк, кружку и прибор выложил на столик, полотенце, мыло и бритвенный — в сетку. Странно, но он по-прежнему оставался один, хотя слышал за спиной и голоса, и шаги.

Поезд вдруг дёрнулся так неожиданно, что он устоял на ногах, сел с размаху на свою полку и рассмеялся над собственной неловкостью.

— Ага, вот здесь!

Андрей передвинулся к окну и с улыбчивым интересом рассматривал попутчиков. Двое мужчин… в военном… демобилизованные? Погоны… офицерские, чемоданы, а не мешки… Что ж, посмотрим.

Вошёл проводник, собрал у них билеты.

— Чай будет, отец? — спросил один из офицеров.

— Поставил уже. Но стаканов нет.

— Тоже проблема! — фыркнул другой.

И, когда проводник вышел, посмотрел на Андрея.

— Далеко едешь?

— До конца, — улыбнулся Андрей.

— Ну, значит, вместе. Давай знакомиться.

Знакомство ознаменовалось бутылкой водки, свёртками и банками, извлечёнными из чемоданов. Устраивались попутчики с привычной ловкостью: явно им дорога не в новинку. Константин и Алексей. Командированные. Как и они, Андрей назвал только имя, а о себе сказал, что из угнанных, а вот теперь возвращается. Выпили за победу, за погибших, за знакомство. Закусывали щедро, и опьянеть Андрей не боялся. От его пайка они отказались с необидным пренебрежением, и Андрей не стал настаивать. И в самом деле. У него простой хлеб и тушёнка, а у них и хлеб белый, и сало, твёрдая колбаса, банки с острой рыбой в томате…

Выпив, они уже не спеша ели, вспоминая бои и встречи, перебирая незнакомые Андрею названия и имена. Андрей молча слушал и так же задумчиво, без жадности жевал.

Мимо их отсека прошёл парень в расстёгнутом мундире с дымящейся кружкой в руках, и Андрей легко встал. Я за чаем. Вы как?

— Давай, браток, — кивнул Алексей.

Андрей сгрёб опустевшие кружки и пошёл к проводнику. Потолкавшись в небольшой очереди жаждущих, он взял чай, выяснил насчёт постели и понёс добычу к себе. Вагон пил, ужинал и развлекался, кто как мог и умел.

К его приходу в их отсеке обнаружился четвёртый. Мужчина лет тридцати в штатском. По напряжённой улыбке, с которой тот, сидя на полке Андрея возле прохода, слушал разговор Алексея и Константина, Андрей догадался, что русского четвёртый не знает, и, осторожно пронося мимо него кружки, бросил на ходу:

— Сорри.

— О да, да, — радостно откликнулся тот.

Андрей поставил кружки на столик.

— Ага, вот и чай, — обрадовался Константин.