Человек из Москвы прочел и вздохнул...
"Вы чего?" -- "Да завидно как-то, легко стервец деньгу зашибает..."
X
В подвале отеля "Мажестик" четыре недели подряд несколько сот бывших людей спорили на тысячу разнообразнейших тем. Выдавать концессии или не выдавать? Признать отделение лимитрофов или отстаивать принцип федерации? Предрешать форму правления или не предрешать? Как быть с армией? Надо помочь, а денег нет. Пока что отправили приветственную телеграмму и много раз вставали при упоминании слова "армия"...
Были моменты трогательные. Старый московский барин князь Долгорукий в поношенном бумажном костюме, в дырявых ботинках, взошел на кафедру с приветом Франции, с благодарностью за прошлое, с верой в будущее. О настоящем усталый человек вежливо промолчал: в Галлиполи все сокращался и сокращался тот жалкий паек, который заработали тульские мужики, спящие в долинах Сольдау, на полях Галиции, на дорогах исчезнувшей Шампани...
Были моменты смешные и жалкие: куцый доцентик Ольденбург в продолжение многих часов мямлил какую-то вялую канитель о монархических чувствах русского народа, о грядущей реакции, о суровом режиме реставрации... Прошел месяц, и бледнолицый беженец перекочевал в Берлин на роли пророка из ренегатов при берлинской монархической листовке. Человек попал наконец на свою полочку...
Были моменты жуткие, когда набившие зал бывшие контрразведчики, шпики, налетчики на покое, не имевшие отношения ни к съезду, ни к будущей России, завывали при упоминании еврейского вопроса и поминутно устраивали ненужные опереточные демонстрации по адресу генералов и бывших вождей. Странно было видеть эту саранну в подвале парижского "Мажестика": обычно она таится в щелях провинциальных южнорусских городов и появляется на главных улицах при дневном свете лишь в дни переворотов, погромов, крупных пожаров...
От Мажестикских четырех недель осталось ощущение зреющей неизлечимой мозговой опухоли, подавляющей разум, затуманивающей зрение, превращающей жизнь в цепь припадков. Прочли доклады, проголосовали резолюции, промышленники на прощанье пообедали в Булонском лесу, национальный съезд на прощанье дал двухчасовую речь Карташева -- и снова потянулось Пассийское житье-бытье.
В Париже ничто не изменилось. В "Мажестике", в громадном холле, заложив нога за ногу, валялись в креслах американцы, англичане, голландцы. Блестели пломбами, попивали чай, беседовали о стали, нефти, лесе и даже не удивлялись странным плохо одетым людям, шмыгавшим чрез холл в подвал...
Самому городу было не до съезда. Близился день крупнейшего мирового события. На второе июля в Джерсей-Сити была назначена встреча Жоржа Карпантье -- чемпиона Европы, гордости Франции, и Джека Демпси, чемпиона мира, лучшей надежды Америки...
Не было за последние пять лет ни среди военных, ни среди артистов, ни среди профессиональных красавиц человека, сумевшего до такой степени завоевать любовь непостоянного Парижа. Жорж Карпантье! Подростки зачесывали волосы назад -- потому что Карпантье никогда не носил пробора... Родители благосклонно смотрели, как малыши колотили друг друга, обучаясь боксу: чем черт не шутит, и мой будет загребать доллары!.. Находчивый боксер открыл фабрику алюминиевой посуды -- и все хозяйки перешли на новый кухонный сервиз: надо поддержать Жоржа...
Франция выигрывала войны, снискивала преклонение человечества на поприщах науки, искусства, техники, кухни; но у Франции не было до сих пор достойного представителя для оспаривания первенства мира в области спорта: французские лошади проигрывали на всех международных состязаниях, французские футболисты едва поспевали за голландцами, не говоря уже об англосаксах, французские бегуны проигрывали шведам, циклисты -- бельгийцам, автомобилисты -- американцам...
И, наконец-то, после стольких уколов самолюбия, непобедимый Жорж Карпантье, в семьдесят семь секунд справившийся с сильнейшим англичанином Беккетом... Карпантье должен победить Демпси, Карпантье должен прославить Францию... Верховный комиссар пропаганды в предвидении триумфа компатриота составил специальную комиссию агитаторов, которая в международном масштабе использовала бы плоды победы Карпантье.
Контракт о матче был подписан еще в ноябре 1920 года, и за семь месяцев не прошло дня, чтобы не появилось в парижских газетах заметки или статьи, посвященной матчу... Исход матча приобрел грандиозное, чуть ли не политическое значение. "Вопрос о германских платежах отступает на второй план пред исходом матча в Джерсей-Сити", -- печально отметил передовик официозной газеты...
Морализировать не приходилось: французская публика, великолепная, единственная, нервная, как кровная арабская лошадь, начиная с весны, не хотела интересоваться ничем, кроме июльского матча. Интервью, исчисления возможных доходов, подробнейшие биографии обоих чемпионов, длиннейшие воспоминания Карпантье, диагнозы всех мировых специалистов, мемуары бывших соперников Карпантье и Демпси, и портреты... Миллион портретов. Карпантье и Демпси с колыбели до последнего получаса, вид дома, где родился Карпантье, отец Демпси за работой в огороде, трактир, построенный на месте цирка, где впервые боксировал Карпантье, братья, жены, дети, любовницы, импрессарио и т. д. и т. д.
Завязалась ожесточенная полемика меж газетами двух континентов. Мировые симпатии разделились, появились острые нетерпимые слова, припоминались вековые взаимные обиды.
Может ли джентльмен -- изящный вылощенный блондин, похожий на молодого адвоката, -- стать "чемпионом мира тяжелого веса"? На этот роковой для Жоржа Карпантье и "чести" Франции вопрос широкие массы Нового Света и Соединенного Королевства ответили единодушным "нет": против одного доллара за Карпантье предложили пять долларов за Демпси...
И для окончательного склонения читательских симпатий их вниманию была предложена вся семья Демпси, снятая группой: юный верзила с обветренным лицом ковбоя, с раздутым кузнечным мехом вместо груди и громадными растопыренными ушами, положил обе лапы, внушающие полную растерянность, на плечи своих несколько сконфуженных родителей. Мать -- худенькая бледная женщина -- смущенно улыбается, отец -- остроносый энергичный старик -- старается сохранять бодрый вид, но обоим несколько не по себе под тяжестью молотов возлюбленного Джека...
Сделано все, что можно придумать для эксплуатации, сенсации, экзальтации, нарушения душевного равновесия ста десяти миллионов американских граждан.
Шесть недель подряд несколько сотен плотничных артелей сооружали арену на 90 000 зрителей; один строительный материал обошелся в 300 000 долларов...
Из задних рядов едва виден ринг; оба боксера кажутся точками -- и публику задних рядов осведомляет особый гигантский рупор; но и его звуки не способны долетать до райка, их перехватывают специальные телефонисты и передают дальше по сложной системе телефонов, связанных с рупорами...
Входная плата (билет от пятидесяти до пяти долларов) дает устроителю матча Тому Риккарду три миллиона долларов, а кампаниям барышников, скупивших все билеты, -- свыше пяти миллионов... Контроль бесчисленных входных аллей обслуживается циклистами, конными людьми и парящими на небольшой высоте аэропланами. Трудность контроля не в проверке билетов, что является делом сравнительно легким, а в недопущении пронесения синематографических аппаратов. Право съемки продано консорциуму, внесшему Тому Риккарду скромный чек в пятьсот тысяч долларов... У входной решетки производится обыск специалистами таможенного дела: ощупывают карманы, вспарывают подкладку, роются в корзинках с провизией! И все же так велика заатлантическая изобретательность, что дружная компания молодых ловкачей проносит небольшой синематографический аппарат в разобранном виде: винтики и отдельные части прячутся по портсигарам, во рту, в башмаках и т. д. Через неделю после матча, когда официальная фильма монополистов еще не успевает дойти до Европы, в Лондон к владельцам синема уже являются молодые люди с предложением своей официозной фильмы по сравнительно дешевой цене. Начинаются судебные процессы, пока что посмеивается лишь невозмутимый Том Риккард... Во всей тринадцатиминутной эпопее Джерсей-Сити Риккард -- единственный остроумный человек. Карпантье и Демпси наносят друг другу бешеные удары, девяносто тысяч мужчин и женщин неистовствуют, волнуются, рычат, страдают от тропической жары, болеют душой за своих фаворитов, а бритый флегматический мужчина надвинул на глаза легкую шелковую кепку, дымит гаваной, благосклонно принимает адресованные ему овации и подсчитывает доходы: после всех налогов, после всех расходов на его долю осталось около пятнадцати миллионов франков и исключительная популярность самого гениального в мир promotor'a... Каждый человек должен иметь свой кусочек хлеба с маслом.
