"Нахожусь на ущербе моей правительственной карьеры", -- плачет идеолог в одном из прошений...

   "Фраза эта вызвала улыбку у моего секретаря, заметившего, -- что она отдает кокетством", -- сознается К. Н. Соколов...

   Даже секретарь, молодой человек, пользующийся благодаря должности отсрочкой по воинской повинности -- и тот не выдержал. Каково же пришлось горемычному Деникину?

   Развал фронта, казачья свистопляска, воровство всеобщее, предательство одних, звериная глупость других, постоянная угроза ставке со стороны Махно -- и сюсюкающий петербургский доцент с неизменным прошением об отставке в руках.

   Под конец и Деникина взорвало. Глубокой осенью, в черные дни сыпняка и поражений, мороза и голода, министр пропаганды придумал оригинальную вещь: ввиду огромного количества врагов он организовал "секретную часть отдела пропаганды" для слежки за особой главнокомандующего, для составления сводок всего, что говорится тайным образом в ставке...

   Деникин не выдержал. Идеолога и организатора сыска призвали к ответу.

   "10 декабря я пришел к главнокомандующему с ведомственным докладом и с... прошением об отставке в портфеле..."

   Ну, слава Богу! Наконец-то...

   Ничуть не бывало: "... Однако мне казалось, что досаждать прошениями и протестами этому человеку, несшему на себе всю тяжесть наших ошибок и неудач, было бы непозволительно... Прошение осталось у меня в портфеле!.."

   Как же избавиться от такого человека? Предпринимается с этой целью специальная реформа: существующее особое совещание преобразовывается таким образом, что единственный результат реформы -- "вышел из правительства К. Н. Соколов..." С горечью несказанной рассказывает идеолог, как один указ убил плоды тысячи прошений и как упразднили два полезных ведомства единственно для избавления себя от их начальника!

   Теперь, когда "правление генерала Деникина" для К. Н. Соколова закончено, он пускается в последнее странствие, за границу; в Константинополе ему снова не везет: во французской base navale {военно-морская база (фр.).} негр-солдат бьет бывшего министра стэком по голове и кричит: "Jusqu'en bas, jusqu'en bas!.." {Ниже, ниже!.. (фр.).}

   К. Н. Соколов -- теперь человек вольный. Есть время подумать. И он вспоминает о своем злосчастном министерстве пропаганды, о том, как он строил белую идеологию.

   "За время своего существования отдел пропаганды вызывал самую суровую критику. Полностью ответить можно будет только тогда, когда наступит время для исчерпывающего изложения его истории... Я вынужден пока оставаться в области общих соображений..."

   С пресерьезным видом неудавшийся министр доказывает справедливость белой идеологии тем, что отдел пропаганды... тратил совсем не так много денег, как об этом кто-то говорил, что всему виной генералы, запретившие ему принимать на службу "евреев и социалистов", что бывший помощник К. Н. Соколова Б. А. Энгельгардт в должности революционного коменданта Таврического Дворца "успел приобрести навык и вкус к агитационной работе..."

   С отличительной для петербургского снетка смесью наглости и наивности все предъявлявшиеся обвинения в бездарности, в бездеятельности, в погромной агитации, в пренебрежении европейским мнением он сводит к бессмысленному спору о своей честности и оскорбительной для него "ревизии генерала Шведова..."

   Таковы же и попытки К. Н. Соколова убедить читателей, современников и историю в добропорядочности и талантливости его сотрудников.

   30 сентября в Ростове-на-Дону открылась выставка работ отдела пропаганды. Нет ничего в природе, что бы могло служить лучшим орудием пропаганды против белого движения...

   "Вот каково творчество белогвардейцев", -- под такой подписью Соколовская выставка найдет почетное место во всех красных музеях. Никакие описания Мамантовских грабежей, на которые можно ответить рассказом о грабежах Буденного, никакие рассказы об ужасах контрразведки, на которые отвечают констатированием простого факта существования чека, ничто не идет в сравнение с выставкой 30 сентября 1919 г.

   На самом видном месте портреты руководителей Освага: плешивая, спесивая голова, подпертая синим бантиком -- К. Н. Соколова, испуганное настороженное лицо Б. Н. Энгельгардта, печальный брезгливый профиль "неунывающего пессимиста" Э. Д. Гримма, так славно начавшего и так плохо окончившего. Бесчисленное множество снимков заседаний членов особого совещания; обращают внимание одутловатый задыхающийся Драгомиров и тот же Энгельгардт, как-то исключительно робко спрятавшийся за краешек стола...

   Диаграммы, еще диаграммы и еще диаграммы. Возвышения кривой к ужасу посетителей день за днем знаменуют гигантское увеличение выбрасываемой на рынок макулатуры, безграмотной, провонявшей приходской церковной школой, станционным жандармом, провинциальной охранкой...

   Надобно сказать, что начальником "литературной части" Соколовского Освага был некий капитан второго ранга, человек, не имевший никакого отношения ни пропаганде, ни к литературе, ни к журналистике, графоман и круглый невежа. Кривая диаграмм обозначала миллионы написанных им брошюр. Много вреда принесли эти листовки, но и их автору, бедняге капитану второго ранга, не повезло: большевики его где-то сцапали и вывели в расход...

   Были на выставке и картинки большевистских зверств того общекавалерийского типа, который с успехом и без всякой убедительности могли демонстрировать обе стороны: женщина с развороченным животом, мужчина с отпиленными ногами. Где? Что? Кто?

   По выставке слонялись служащие Освага, кое-кто из прохожих, зашедших погреться, несколько военных. Ходили и хмыкали... Такого убожества все же никто не мог ожидать... даже от Освага!

   "Выставка, -- говорит К. Н. Соколов, -- произвела большое впечатление и заставила некоторых предубежденных критиков Освага переменить свое мнение..."

   Вот, что называется, не в бровь, а в глаз. Помню английского журналиста, одного из немногих истинных друзей России, знатока нашей культуры, яростного антибольшевика. Пройдя по ярмарочным залам, он покраснел, надулся, замолчал, вглядываясь в каждую картинку. И, наконец, остановившись пред каким-то из снимков заседаний особого заседания, ожесточенно сплюнул и сказал: "Дэйли Геральд" права!.. Мы играем не на ту лошадь. Если таковы цветы вашего творчества, нам надо завтра же свертываться. Вы бесповоротно конченные люди..."

* * *

   Почему мы не дошли до Москвы? Отчего уже слышали кремлевский перезвон, о котором так мечтала огненная душа Льва Большакова, а в итоге плюхнули в море?

   Личность Соколова -- главного идеолога белой надежды, -- книга его -- генеральная попытка оправдаться и оправдать -- на недоуменные вопросы отвечают с исключительной убедительностью: потому что нельзя было прийти в Москву с личинами, подобными Соколовской; потому что с такими не впускают в обетованную землю. Потому что по сравнению с ним темные деятели Третьей России -- люди великого исторического действия.

   Трусливый для Вандеи, ничтожный для революции. Один из тех, о ком в "Макбете" говорят ведьмы: "Земля, как и вода, рождает газы -- и это были пузыри земли..."

VI

   После кровопролитнейшей франко-испанской битвы в 1811 году, на поле сражения, среди трупов и конской падали, был найден изорванный томик Монтэня. Окровавленная шелковая закладка открывала страницу со следующими строками: "...Всякое существующее правительство лучше грядущего уже тем, что оно существует. Добиваться счастья переменой правительства -- не значит ли болезнь лечить смертью..."

   "...Математическую литературу поручик Р. знает хорошо, к сожалению, поверхностно. Он ведет даже список сочинений, в своем роде index librorum prohibitorum, {перечень нежелательных книг (лат.).} -- которые считает бесполезными: не признает математической физики и теории Sophusa Lie. Против всего этого можно горячо спорить, что я и делаю в часы досуга. Общее у нас то, что оба мы религиозны. Он с восторгом вспоминает, как старушки-монашенки объясняли ему, ребенку, сущность Софии-премудрости Божией..."