Присутствующие переглянулись, и по их улыбкам Егор догадался, что сказал что-то неладное. Его сразу бросило в озноб, а по морщинистому лбу мелкими мутными капельками потекла испарина.

   -- Работником до гроба буду, помогите! -- прохрипел он, опускаясь на колени. -- Черви мы... Нужда заела... Пускай выбьется мальчишка. -- Старик с тоской глядел в глаза инспектору и батюшке. -- Все отдам, что есть, до дела б только довести... Причалу у нас нету в жизни никакого, собаками, которых все пинают в морду, маемся на свете... Так нельзя!..

   Вскочивши на ноги, учитель подхватил его подмышки.

   -- Встань же, экий, право!.. Ну зачем это?.. Ты говори, а на колени... Ну, к чему это!.. Отец он Пазухина,-- обернулся учитель, красный от смущения, к инспектору.

   -- Кланяйся земно господу богу, а не нам грешным, -- разглаживая окладистую бороду, сказал священник, протягивая белую руку за рюмкой.

   Сбитый с толку, Егор долго и скучно, жаловался на свою жизнь, божился, что жив только сыном, для которого готов на все; ему тоже что-то говорили и хлопали по плечу, но вынес он одно: нужны деньги, без денег ничего не выйдет.

   Задами, минуя свой двор, Егор отправился к Шаврову, упал и перед ним на колени, прося до осени полста.

   -- Пока начальник не уехал, -- говорил он, склонив голову. -- Пока он тут -- сподручней всунуть... Без того не хочет, надо, говорит, прошенье подавать... А на кого мне подавать, на всех? На муку свою, на нужду, на маету?.. Созонт Максимович, ангел, выручи!..

   -- Ты старый-то заплатил бы... Тридцать рублей старого, -- сказал Шавров. -- Шесть лет уж жду, али забыл?

   Клим Ноздрин, сосед Шаврова, первый подхалим в деревне, бывший в лавке, полюбопытствовал:

   -- Тебе, к примеру, для чего же этакие суммы -- хату, что ли, переправить вздумал?

   -- Нет, Платоныч, для Васютки... В школу его надо. В городах есть школы разные, он -- дошлый, в город его надо отправлять.

   -- Я думал на дело,-- усмехнулся Клим, смотря на старика, как на сумасшедшего.-- Чертову ты музыку городишь, брыдло!.. -- Злобно сплюнув, Ноздрин закричал, краснея: -- "В школу его надо", рвань паршивая! "В городе есть школы разные"? Глянул бы хоть на себя-то, да немного постыдился: сед, как пень, в лохмотьях, изба завалилась, издахаешь с голоду, а в башке -- дурь непочатая!.. Эх вы -- жители-одры! Гони его метлой, Созонт Максимович!..

   Целую неделю Егор, забросивший хозяйство, ездил по уезду, надоедая своими разговорами попам, помещикам, лавочникам и их детям, всем, кто носил городскую одежду и, по его разуму, мог оказать ему помощь. Бледный, худой, истосковавшийся, он трясся по размытым весенним дорогам от деревни к деревне, робко жался на кухнях и порогах барских хором, торопливо сдергивал облупленную шапку, умолял и чуть не плакал, а получив отказ или недоумевающую улыбку, крепко поджимал бескровные губы, садился в телегу и ехал дальше.

   И вот однажды верст за шестьдесят от Мокрых Выселок, у околицы большого однодворского села, по прозванию Городище, ему попалась на дороге нищенка старуха.

   Егор посадил ее в телегу и подробно рассказал про свою беду.

   -- Да что ж ты, старый, мечешься? -- сказала нищенка, прищурив правый глаз. -- Эвона, гляди! -- Старуха ткнула рукой влево, за овраг. -- Видишь белый дом с зелеными окошками? Ну? Видишь? Это наша школа... Поезжай с Христом; там много всяких учится, там их -- как жита в закроме... Кати!..

   -- А как там, -- могут довести, как следует? -- недоверчиво покосился мужик.

   -- Еще бы те! -- мотнула пыльной головой попутчица. -- Раснервеющее место по губернии... Талька моя допреждя училась... Знаешь Тальку? Она у нас почти барыня.

   В Городище, в образцовой школе, жили два учителя: Николай Захарыч и Сергей Иваныч, оба холостые. Первый -- пожилой, с заметной проседью в острой бородке, круглолицый, второй -- лет за двадцать, тоже круглолицый, но повыше ростом и потоньше первого. Молодой -- из мужиков, а Николай Захарыч -- сын священника, не захотевший идти по отцовской линии. Лет пять-шесть назад, приехав откуда-то издалека, Николай Захарыч, после долгих хлопот, поступил в городищенское училище за старшего учителя и завел новый порядок: учеников, окончивших школу, не бросал на божью волю, как повсеместно делали его товарищи учителя, а понуждал учиться дальше, на свои деньги покупал книжки и учил их по вечерам, при лампе, после обычных занятий, а летом -- круглый день.

   В первые три года на эти занятия никто не ходил, кроме нищенкиной внучки Тальки, которой все равно делать было нечего, да сына лавочника Фаддея Беспалого, отданного в школу из-за чванства перед мельником, у которого сын полгода жил в Рязани хлебопеком и при спорах говорил всем: "Низвините, это факт, а не действительность".

   Николай Захарыч умолял мужиков на сходке не отнимать у него безо времени детей, бегал по деревне из двора во двор и по-разному старался, но мужики ему отвечали:

   -- Миколай Захарыч! Друг! Да разве мы не понимаем, что с грамотою лучше, но только нам не в писаря. "Верую" узнали -- с нас и будет... Ты вот говоришь: учеба, подлежачее, рихметики, а мне за сына сулят на барском дворе три синих в лето и хозяйский харч, смекни-ка, в какую учебу его лучше ткнуть -- в твою, ай в барскую, вот то-то и оно!.. Рихметики!..

   Но когда через три года прошел по Городищу слух, что Талька нищенкина ездила с Николаем Захарычем в город на "ездаменты" и что там ее, обрядив, как барыню, во все новое, оставили учиться еще дальше, а из сына Беспалова выйдет машинист, недоверие к учебе рухнуло, и отцы сами стали навязывать "маненько подшустрить" своих детишек.

   Егор привязал отощавшую лошадь к палисаднику, пригладил ладонями по голове лохмы, обил с портов пыль, вздохнул, откашлялся.

   -- Тут, что ли, пройтить? -- спросил он у зобастой бабы в желтом расстегае, несшей на коромысле ведра воды, кивая на решетчатые дверцы.

   -- Тут, а где же? -- Баба остановилась и, выпятив живот, с любопытством поглядела на приезжего. -- Ты, дядь, чей?

   -- Дальний, девка, аж из-под Осташкова. -- Старик скупо улыбнулся. -- С полным тебя встретил: может, бог пошлет удачу.

   Двухэтажная школа помещалась в саду. Цвели яблони. Прямые, ровные дорожки, без одной соринки, усыпаны желтым песком. На тонких палочках, воткнутых в рыхлую землю, привязаны дощечки с надписями, в углу -- грядки молодяжника, куртины с высадками, вдоль ограды -- ряды распускающегося крыжовника, смородины, малины и акации. Егор, глядя, улыбался.

   -- Ишь ты, что натыкал: как у князя... Ах ты, господи, помилуй!..

   Постучав в томно-зеленые, выкрашенные масляного краскою двери, он сиял по привычке шапку, незаметно перекрестился и вытер ноги.

   -- Ты не туда ломишься! -- закричала та же баба, проходя с пустыми ведрами. -- Ступай отсель! -- Она, как птица переломанным крылом, неопределенно махнула свободной рукой и скрылась за вишневником.

   Егор, все так же держа шапку в руках, повернул за угол. Навстречу выскочил беловолосый мальчик лет тринадцати, с лопатою в руках.

   -- Погоди-ко, эй, шустряк, чего ты так несешься? -- закричал Егор.

   -- А что? -- остановился тот.

   -- Вот то-то, что "а что", где тут у вас набольший?

   -- Николай Захарыч?

   -- Какой тебе Миколай Захарыч, самый набольший?

   Мальчик прыснул.

   -- Это же и есть Николай Захарыч, эвона, -- он указал лопатой за кусты сирени, -- в парниках. Ты что, аль сына хочешь к нам приладить?

   -- Да, Васютку, -- обрадовался Егор. -- Ты тоже учишься?

   -- А как же... Я -- талызинский, на фершала хочу.

   -- Это-то мне и нужно! -- просиял мужик. -- Слава тебе, господи, добрался!..

   Осенью, после воздвиженья, Егор привез сына в Городище, пристроил его у своей новой приятельницы -- нищенки, и Вася четыре года учился у Николая Захарыча разным наукам. Через каждые шесть недель Егор запрягал Гнедка Рупь-Пять, клал в телегу муку, картофель, полбутылки масла или кусок сала, мать завертывала в тряпицу пару сдобных лепешек и десяток яиц, укладывала чистые рубахи, и старик, перекрестясь, трогался в путь. В селе Верхососенье, на полпути от Городища, Егор забегал в бакалейную за нюхательным табаком для приятельницы: если были лишние деньги, прикупал на пятачок коробку "народного" чая, а приехав, здоровался с побирушкой и спрашивал: