– До свидания, Сережа! – прощалась с ним княжна Софья. – Возвращайся к нам полковником. Милый, милый, я буду молиться за тебя!

Княжна осыпала поцелуями лицо брата.

Тут же, прижавшись к колонне, одиноким стоял Николай, одетый по-дорожному; с какою-то мучительной тоской смотрел он на эту семейную сцену; ему было не по себе. «Плачут, целуются, а я стою как оплеванный, ни от кого не слышу ласкового слова, доброго пожелания… Если бы и у меня были отец с матерью, они точно так же меня провожали бы на войну. Батюшка с матушкой, где вы, живы ли вы?» – думал молодой человек, смахивая слезу, выкатившуюся из его глаз.

– Подойди сюда, Николай! – вдруг раздался голос старого князя.

Николай поспешил исполнить приказание князя.

– Николай! У тебя нет ни отца, ни матери, некому тебя благословить, – сказал князь.

– Некому, ваше сиятельство! – печально ответил приемыш.

– Я благословляю тебя вместо отца.

Князь взял со стола небольшую икону Богоматери в золотом окладе и благословил Николая.

– Ваше сиятельство, благодетель мой, отец! – Николай плакал навзрыд, целуя руки у князя.

– Владычица небесная да сохранит тебя! – благословил его старый князь, обнял и поцеловал приемыша.

– Подойди и ко мне, Николай, я перекрещу тебя. – Лидия Михайловна истово перекрестила Николая. – С князем Сергеем не разлучайся и на войне будь всегда с ним; если что случится, пиши. Я на тебя надеюсь, ты нам не чужой.

– Князь, ваше сиятельство, и вы, княгиня-благодетельница, клянусь вам перед святой иконой, что я жизнь свою отдам для вас! Вот вы сейчас, как отец с матерью, меня благословили, ласкою одарили, не как безродного подкидыша, а как родного. Да за это я по гроб ваш верный слуга! – горячо проговорил молодой человек.

– Будьте всегда таким, Николай, какой вы теперь, – тихо промолвила княжна. – Таким хорошим, – добавила она.

– Простите меня, княжна! Может, мы никогда с вами не увидимся, – не смея смотреть в глаза княжне, чуть слышно сказал Николай.

– Простила, все забыла.

Софья крепко пожала руку Николаю, обезумевшему от неожиданного счастья.

Тройка добрых коней, запряженная в дорожный тарантас, давно уже ждала у крыльца. Все дворовые собрались проводить молодого князя и толпились около тарантаса. Сергей еще раз крепко обнял отца, мать и сестру и быстро вышел на крыльцо. Он был сильно взволнован, слезы виднелись на его красивых глазах. Сопровождаемый громкими пожеланиями, молодой князь сел в тарантас. Рядом с ним поместился Николай. На козлах с кучером сел денщик Михеев. Михеев уже лет пять состоял денщиком при молодом князе. Сергей успел привязаться к старому преданному денщику и не расставался с ним. Куда бы он ни поехал, Михеев повсюду его сопровождал.

Старый князь, княгиня и Софья до ворот проводили Сергея.

Владимир Иванович был молчалив и сосредоточен, Лидия Михайловна беспрестанно крестила уезжавшего сына, а Софья, с глазами, полными слез, посылала брату воздушные поцелуи.

Вот выехали из усадьбы; кучер тряхнул вожжами, и добрые кони вихрем понеслись по утрамбованной дороге. Скоро тарантас скрылся из глаз княжеской семьи, и жизнь в усадьбе Каменки пошла обычным чередом.

Путь молодого князя Гарина из Каменок до Петербурга был неблизкий – пришлось ехать не переставая несколько дней. Приехал Сергей в Петербург за три дня до выступления наших войск в поход.

Первым делом князя было навестить своего приятеля и сослуживца Петра Петровича Зарницкого.

Ротмистр Зарницкий жил холостяком в своей небольшой квартирке на Невском, ему было лет тридцать пять, высокого роста, сутуловатый, с добрым, всегда смеющимся лицом, веселый шутник, он был любим всеми в полку; солдаты называли Зарницкого отцом, он со всеми был добр и предупредителен. Зарницкий любил кутнуть, выпить, угостить на славу товарищей-сослуживцев, на это нужны были деньги; у Петра Петровича была только одна подмосковная вотчина, которая давала ему тысячи три в год, и на эти деньги должен был жить Зарницкий; подчас любил он широко пожить и для этого пришлось закладывать подмосковную. Деньги, полученные от залога, недолго находились в руках ротмистра: по своей доброте Петр Петрович готов был последним поделиться с товарищами. Происходя от знатного боярского рода, он нисколько этим не гордился, любил простоту, несмотря на хорошее образование, которое получил, всегда говорил «попросту» и терпеть не мог французских и немецких фраз и салонной болтовни.

– Если ты хочешь, брат, со мною вести знакомство или дружбу, ты все эти модные финтифлюшки брось, говори со мной попросту, без затей; «бонжуров» не подпускай – терпеть не могу иноземщины! – предупреждал Петр Петрович тех офицеров, которые желали с ним сблизиться, сойтись.

Молодой князь Гарин сошелся с Петром Петровичем, они жили искренними друзьями, а случай, происшедший с Сергеем, еще более скрепил эту дружбу.

Однажды молодой князь и Зарницкий находились в товарищеском кругу, некоторые из офицеров играли в карты, другие курили и вели оживленную беседу.

Сергей играл в карты редко, но когда садился за стол, то уж играл, как говорится, «вовсю», задорно по целым часам не выходя из-за стола. Однажды он, играя в карты, проиграл все деньги, но продолжал играть и проиграл еще больше, при расчете у него не хватило денег.

– Мы играли на наличные, а не в кредит, – резко заметил один из партнеров князю Сергею.

Тот побледнел и растерялся.

– Ты, братец, считать не умеешь, у тебя денег более, чем следует заплатить. Дай-ка я перечту, – сердито проговорил Петр Петрович, стал считать и ловко и незаметно вложил свои деньги к деньгам князя.

– Как?! – удивился князь.

– Да так, ты проиграл тысячу, а у тебя их полторы. Не веришь? Пересчитай сам, – с торжествующей улыбкой проговорил ротмистр.

– Ты истинно благородный друг! – сказал с чувством Сергей, крепко пожимая руку товарища.

– Хорошо, что вчера староста деньги выслал, вот и пригодились.

Молодой князь вполне оценил благородный поступок Петра Петровича.

– Здорово, дружище! – радушно проговорил Петр Петрович, вставая с дивана и обнимая приятеля. – Давно прибыл?

– Сегодня утром. Отдохнул немного, переоделся и прямо к тебе поспешил; ведь давно не видались.

– А ты, братец, пополнел на хороших харчах, – повертывая молодого князя, говорил Зарницкий. – Ишь, какой бутуз стал.

– Скоро поход? – спросил у Зарницкого князь.

– Да, брат, скоро на Дунай гулять пойдем, с Бонапартом хороводы водить станем.

громко запел Петр Петрович.

– Главнокомандующим назначен Кутузов.

– Ему и след быть нашим вождем: он хоть и сед, да хитер. А знаешь, Сергей, я рад походу: живучи в гнилом Питере, заплесневел, обленился, лежебоком стал; видишь – рожа-то у меня даже обрюзгла от безделья; на Дунае проветримся… Слава государю нашему: не убоялся он гения, как теперь величают Бонапарта, и хочет проучить его по-русски.

– Дерзость Бонапарта не знает предела. Наш добрый государь вынужден на войну: несчастная участь герцога Ангиенского[2] вопиет о возмездии.

– За что это герцога расстрелял Бонапарт? – спросил Петр Петрович у князя.

– Ни за что, без всякой вины. Принц спокойно жил в своих баденских владениях. Наполеон приказал его схватить и расстрелять. Вся Европа возмущена поступком Наполеона.

– Да, не надо давать воли этому корсиканскому орлу! Надо обрезать ему крылья! Уж больно высоко он залетел: из прапорщиков – да в императоры! Легко сказать!

– А что ни говори, Зарницкий, нельзя от Бонапарта и отнять гениальности: он искусный, гениальный полководец!

– Эх, если бы был жив наш старик Суворов! Задал бы он феферу этому гению! Все, братец, счастие, удача, судьба счастливая – вот тебе и гений! Кому судьба – злая мачеха, а кому – любящая мать! Удалось Бонапарту усмирить французов, кой-кого поколотить на войне – и прокричали «гений». Придет время – и Наполеон попадется; его побьют – в ту пору и «гений» его отлетит. На земле, брат, ничего нет вечного. Эй, Щетина, подай-ка нам чайку, да рому не забудь! – крикнул Петр Петрович.