Клава опустошила свою порцию, утерла губы ладонью, пустую бутылку поставила за диван. Галеев поднес ко рту горлышко и ощутил завораживающий запах, проникающий в каждую клеточку. Каждая клеточка мечтала напитаться водкой. Сейчас прольется внутрь живительная влага и... Он сделал глоток, еще глоток, третий... пожалуй, хватит, это же чужая водка. Ну, четвертый... и совсем маленький пятый, а потом заключительный аккорд – шестой. Вот теперь можно передохнуть. Он оторвался от горлышка, шумно вдохнул воздух и зажмурился, чувствуя блаженство в чреслах. Кайф!!! Когда Галеев открыл глаза, счастливо сиявшие, Клава полюбопытствовала:
– Ну и как? Код не помешал? (Галеев восторженно мотнул головой – нет!) Знаешь, мне рассказывал один мужик, что даже вшиться не страшно. Ну, в смысле – не страшно потом выпить. Рецептом поделился. Перед принятием спиртного надо выжать сок одного... или двух? Да, двух лимонов. Выпить сначала сок, после этого пей, и никакие там ампулы... ничего! Сам так делал. А то вошьешься и мучайся, всеми фибрами души ощущай ампулу в заднице. А потом как не сдержишься и – фью! К праотцам отправишься безвозвратно. Я туда не хочу раньше срока... Ты чего? Эй!.. Лева...
Галеев замер, словно его заколдовали. Вдруг подбородок его начал опускаться вниз, подниматься... снова и снова...
– Блевать тянет? – посочувствовала Клава. – Значит, все же код действует. Смотри-ка, не врут эскулапы!
Галеев не отвечал, вытаращил глаза, его худое и морщинистое лицо побледнело, губы посинели. Он поднялся на ноги, сделал несколько шагов к выходу и повалился на пол, корчась в судорогах.
– Ой! – взвизгнула Клава. – Левка, что с тобой? Не пугай ты меня.
Он еще немного подергался и затих, лежа на боку. Клава некоторое время рассматривала его так и эдак, не понимая, что за выкрутасы он устроил и зачем. Сидел себе, разговаривал, вдруг – брык! Что за ерунда? А он все лежал на цементном полу, не собираясь вставать. Позвала его по имени – не откликнулся. Тогда Клава слезла с дивана, шатаясь, приблизилась к нему. Споткнулась о цементный выступ, грохнулась на Галеева.
– А, черт! – потирала ушибленное место ниже поясницы. – Лева...
Клава перевернула его на спину. Глаза закрыты.
– Лева, ты случайно не умер? – пошутила она.
Молчание со стороны Галеева почудилось Клаве розыгрышем, но заставившим волноваться, она слегка толкнула его:
– Ладно тебе, ты хороший артист, хороший. Вставай, Лева, примем еще по чуть-чуть. – В ответ ни звука, ни движения. Клава вдруг улыбнулась, приблизила губы к его уху и прошептала тоном заговорщика: – Левка, клянусь, что проголосую на художественном совете за повышение твоей ставки! А?
И посмотрела на его реакцию, лукаво прищурившись. По ее мнению, он должен был вскочить и заплясать от радости, ну а потом обмыть обещание. Ставку Леве постоянно рубили из-за пристрастия к алкоголю, а точнее, из-за того, что срывал в нетрезвом состоянии спектакли. Она тоже робко поднимала ручку против повышения его зарплаты по указанию директрисы. Зачем было разыгрывать на художественном совете эти представления, она не понимала, но каждые осень и весну Галеев выдвигался на повышение зарплаты, а потом успешно задвигался обратно. Он же после «задвижения» запивал. Все повторялось два раза в год с неизменной цикличностью.
Клава выпятила нижнюю губу: реакция у Левы нулевая. Клава рассердилась, стукнула его по плечу:
– Кончай пугать! В нашем серпентарии и без твоих шуточек страшно аж жуть.
Галеев и на этот жест не отреагировал, и вообще, лежал безжизненным бревном. Клава перевела взгляд на грудь Левы – не дышит. Но может быть, он дышит незаметно? Она поднесла к его носу руку – никакого движения воздуха. Помимо воли, на нее напала дрожь, как после тяжелого похмелья. Клава затрясла Галеева за плечи, подвывая:
– О-о-ой... Левочка... ты правда умер? Ну скажи, умер, да? О-о-ой... не умирай... будь человеком, не умирай...
А сердце? Вдруг сердце бьется? Она приложила ухо к груди. В груди тихо, как в театре. Умер! – ударило ее так, будто пропустили через Овчаренко электрический ток высокого напряжения. Клава, мигом протрезвев, отползая от него на четвереньках, сначала шептала, затем шепот перешел в крик:
– Помогите! Кто-нибудь! Помогите! Милиция!.. На помощь! Аааа!!!
И понеслась Клава по лестнице вверх, перескакивая через ступеньки. Она бежала темными переходами, крича, словно встретилась с чудовищем. Споткнулась о ковровую дорожку, упала, но не переставала кричать, пока не достигла комнаты дежурного. Дежурный, перепуганный насмерть воплями, дверь не открыл, а предупредил:
– Я звоню в милицию. Все, набрал номер...
– Ой, звони! – завыла Клава, тарабаня по двери. – Звони, миленький, и открой! Мне страшно одной. Вызывай всех! Всех зови! Открой!
– Милиция? – раздалось за дверью. – Срочно выезжайте в театр, у нас опять ЧП. Грабитель забрался в здание театра! Дверь ломает, срочно приезжайте!
– Да пусти меня! – билась всем телом в дверь Клава. – Пусти, гад!
– Все, позвонил, – отозвался дежурный. – Чего орешь? Ты вообще кто?
– Овчаренко я, Клавдия Овчаренко... Пожалуйста, открой!
– Заслуженная артистка?
– Да! Да! Пусти меня, скотина! Я боюсь! Я тебя, гада...
Он приоткрыл дверь, чтобы убедиться в правдивости слов невесть откуда взявшейся женщины, называющей себя Овчаренко. Но Клава навалилась на дверь, приложив все силы, и вломилась в комнатку дежурных. Показывая в неопределенном направлении, проговорила хрипло:
– Галеев... там... Я его... а он никак... Никак он! Слышишь? Никак!
И грохнулась в обморок.
II. А ДЕНЬ ГРЯДУЩИЙ ПРИГОТОВИЛ...
1
Степа встал раньше Яны, сделал легкую гимнастику. Обычно он еще и бегает вокруг дома, не столько о здоровье печется, сколько форму держит. Да и нравится по утрам пробежка, утренний воздух. Но сегодня он проснулся немного позже обычного и на бег уже не было времени. Он приготовил кофе, бутерброды и, подсев на постель, тихонько позвал:
– Яна...
Она повернулась на другой бок и с головой укрылась одеялом. Степа пощекотал ее пятку, Яна дернулась и проворчала:
– Я сплю.
– Тебе в институт, – напомнил Степа, стаскивая с девушки одеяло.
– Первую лекцию пропущу, – уцепилась она за одеяло.
– Не пропустишь. Мне не нужна жена недоучка. Поднимайся, завтрак готов. Или тебе в постель кофе подать?
Тут Яна окончательно проснулась, села, глядя на Степу округлившимися глазами, подозрительно спросила:
– Степочка, что случилось? Ты приготовил завтрак? Ай как интересно... Ну, давай кофе в постель, давай.
Он поднес ей чашку на блюдце. Яна сделала глоток, затем снова уставилась на Степу с изумлением:
– И сахар положил...
– Мало? Я добавлю.
– Нет, нормально. Просто у меня с сегодняшнего дня диета, сахара нельзя... но ради такого случая я отменю диету. А обед ты тоже приготовишь? И ужин? Я все съем.
– Ну, ты, мать, даешь! – хмыкнул Степа, поражаясь женскому коварству. Ни на йоту нельзя послабления давать. – Сегодня я тебе сделал подарок, а подарок потому так и называется, что он редкость. Так что на ужин не рассчитывай, если ты не приготовишь, его никто не приготовит. А теперь подъем!
Степа подхватил Яну на руки и понес в душ.
Не успел Степан переступить порог УВД, как дежурный окликнул:
– Заречный! К Куликовскому на ковер.
– В честь чего это? – удивился Степа и поторопился в кабинет зам. начальника.
Давно не требовал к себе Кулик, с весны, а прошло ни много ни мало пять месяцев. Неужто опять случилось сверхъестественное событие? Вот некстати!
Войдя в кабинет, моментально оценил, что Кулик не в духе. Его грузное тело ссутулилось над столом, был он хмур, разговаривая по телефону, указал Степе на стул глазами, не поздоровавшись. Да, явно что-то случилось, иначе Куликовский хоть на миг, но оторвался бы от телефона, обычно он бывает вежливым. Положив трубку на аппарат, Семен Сергеевич выжидающе уставился на Степана, словно пришел тот по собственной инициативе, затем, набрав воздуха полную грудь, начал:
